Может, не так странно, учитывая, в каких условиях строили квартал… но лифты в новые здания поставляли с лучшего завода в стране, из города-побратима. Некоторым достаются южные соседи, знаменитые винодельнями, а городу Ули достался побратим с отличным производством лифтов. Хотя даже на лучшем заводе страны все могло быть как везде. И сломавшаяся панель – это так, мелочи.

Все же стоило сообщить об этом кому-нибудь из техников. Уля редко заглядывала к ним на второй этаж, где в коридорах до сих пор лежал строительный мусор, а одна из стен щеголяла голыми кирпичами, но ей там нравилось. Техникам тоже. Их уголок меньше всего походил на современный офис, и в этом было какое-то очарование. Раньше по соседству еще находилась временная столовая: в той, что на третьем этаже, шел ремонт. Как и все ремонты, он казался почти вечным, потому, когда столовую таки открыли, все очень удивились. С временной столовой прощались, как с кораблем викингов: с тоской в сердце. Хоть не подожгли, и на том спасибо.

Уля снова вытянулась по струнке и подняла голову. В иных лифтах хоть музыка играла, но этот был бесшумным во всем. Может, дешевый лифтовый джаз не устраивал местных. Да и непатриотично как-то.

По ощущениям, двери должны были щелкнуть и разъехаться через пару секунд, и Уля взяла низкий старт. Кофе хотелось нестерпимо: она проснулась слишком рано, и дорога в офис не смогла разбудить ее до конца, хотя по улицам уже гулял прохладный осенний ветер, и люди не знали, доставать ли шапки и менять ли туфли на сапоги или все-таки пока рановато. В межсезонье очень легко было встретить в одном проулке людей и в футболках, и в пальто. Уля завидовала и тем и другим: сама она вечно не могла определиться и потому то мерзла в легкой одежде, то жарилась в куртке, которую таскать в руках было тоже не особо удобно.

Пара секунд прошла. Кабина не притормозила. Уля решила, что кофе ей все-таки нужен гораздо больше, чем она думала. Ее внутренние часы редко сбоили.

Она шумно выдохнула в третий раз, и поток воздуха поднял часть ее волос. Уля заправила их за ухо и зевнула. Замечательно. Просто замечательно. Сегодня, похоже, один из таких дней, в которые Уля могла бы заснуть на рабочем месте. Такого не случалось еще ни разу, но ведь надо же с чего-то начинать? Уля точно знала, что один из сисадминов держит в офисе подушку и действительно там спит, обычно ближе к концу рабочего дня: вешает на дверь табличку с какой-нибудь ересью о техническом перерыве или чистке серверов и заваливается в соседнюю секцию, где не работает лампочка и одиноко стоит пустой системник. Уля никогда не думала, что будет ему завидовать. Он ведь работал с программой, которую даже монстром Франкенштейна сложно назвать: у того хоть было сознание и желание учиться. А эта программа могла только бессвязно мычать и просить, чтобы ее поскорее пристрелили. В зарубежных фильмах такие преступления против природы обычно охотились на людей. Хотя и в реальности происходило примерно то же самое.

Уля досчитала до пяти. Потом до десяти. Последнее помогало не только с гневом или волнением: было что-то неуловимо магическое в сменяющих друг друга цифрах. Почти как в пятнице тринадцатого. А может, стоило делать отсчет, как при старте космического корабля? Уля, конечно, была не в книжке Родари, да и лифт ехал вниз, но это ведь тоже символично.

Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать…

Интересно, кто придумал назвать это число чертовой дюжиной?

Уля по привычке полезла в карман за телефоном. Пальцы сомкнулись на пустоте. Неужели оставила на рабочем столе? Она понадеялась, что никто из коллег в него не полезет. С них станется. А она, как назло, так и не установила нормальный пароль. Думала, зачем столько сложностей.

Восемь, семь, шесть…

Некстати вспомнилось «Фредди хочет всех вас съесть». Старая считалочка из ужастика. Вернее, старый перевод считалочки из ужастика, потому что Фредди Крюгер, конечно, никого не ел. Только мучил. И знатно при этом веселился.

Два, один.

Двери оставались закрытыми.

Уля почувствовала, как внутри начинает подниматься паника. К ней примешивалось что-то подозрительно похожее на стыд, и это пугало еще сильнее. Как будто страх – это что-то недостойное, а не то почти волшебное свойство мозга, которое позволяло Улиным предкам выживать холодными первобытными ночами. Конечно, в самом чувстве страха приятного мало, но ругать себя за него – последнее дело. И все же лучше было сохранять спокойствие. Как советовали британские плакаты времен Второй мировой войны. Хотя когда по городу разносится вой сирен, спокойствие – последнее, на что ты способен.

Уля сделала глубокий вдох и так же, с чувством, выдохнула через нос. И еще раз. И еще. Казалось, лифт по-прежнему движется, но, может, это было фантомное ощущение? Как когда сошел с лодки, но земля под ногами продолжает качаться в такт волнам. Наверняка у этого явления даже есть название, и Уле как журналистке стоило бы его знать. Но она вспомнила только о фантомных конечностях. Люди теряют руки и ноги, но продолжают их чувствовать, потому что так устроен мозг. Это не совсем то.

Скорее всего, Уля просто не заметила, как застряла. Да, именно так. В этих новых зданиях все было слишком комфортным – даже чрезвычайные ситуации.

Уле как-то раз не посчастливилось застрять в домашнем лифте. Ей было лет одиннадцать, она возвращалась из школы, и кабину дернуло так, что Уля чуть не упала прямо в грязный угол. Свет немного померк, а лифтерша не отвечала, и Уля сделала единственное, что только могла сделать в той ситуации: достала учебник по биологии, села на портфель и принялась за домашнюю работу. Через полчаса лифтерша отозвалась, а еще через десять минут лифт донес Улю до восьмого этажа. После того случая она почти полгода ходила по лестнице.

Застрять в офисном лифте оказалось, конечно, поприятнее: здесь все углы были чистыми, и никаких учебников под боком. Правда, дедлайн неприятно покалывал совесть, но Уля сосредоточилась на спасительной панели: тут связаться с техниками наверняка удастся проще, чем с лифтершей в детстве. Уля нажала на кнопку переговорника – та не загорелась, но под ее пальцами что-то щелкнуло. Она посчитала это хорошим знаком.

– Алло? – проговорила Уля, придвинувшись к панели.

Тут же чуть не хлопнула себя по лбу, но в последний момент вспомнила, что во второй руке держит несчастную кружку. Она ведь не по телефону разговаривает.

– Здрасте, – Уля решила применить другой подход. – Слышит меня кто-нибудь?

Тишина.

Уля держала палец на кнопке. Может, в этом проблема? Она отдернула его, задев кончиком металлический край. Пребольно.

Ойкнула и принялась ждать.

Снова тишина.

Она зажала кнопку.

– Прием? Есть там кто?

Уля попыталась вспомнить хотя бы одно имя. Техники рассекали по этажам в синей рабочей форме, и обычно их было легко узнать. Сергей? Кажется, был такой, с седеющими волосами до плеч, которые он стягивал в тугой хвостик, и тут же становился похожим на барсука. Уля чуть было не произнесла в переговорник именно это – «уважаемый Барсук». Словно пыталась связаться с персонажем детской книжки.

– Сергей?.. – Уля покопалась в памяти и чуть менее уверенно произнесла: – Сергей Михайлович?

Ничего.

– Ау! – выпалила Уля и хихикнула.

А вот это был плохой знак. Смех без причины – признак дурачины, как любила повторять бабушка. А смех в такой ситуации обычно означал, что еще немного, и Улю накроет паника. Ненадолго, но кому такое понравится?

Уля оторвала палец от панельки с кнопками и прижала кружку к груди. Зажмурилась и принялась дышать так, как ее однажды научили в детстве. Так давно, словно это было в позапрошлой жизни, залитой каким-то теплым светом, в котором постоянно кружилась пыль.

Уле было сколько… двенадцать? Четырнадцать? Ее уже отпускали одну не только через ближайшую дорогу, но и еще дальше, через парк и сквер с военной стелой, ниже, ниже, к рынку, железной дороге и почти к самому лесу. Именно туда переехала ее тогдашний репетитор по иностранному языку: Уля как-то целый год занималась французским, а потом учительница уехала в другой город, и занятия так и не возобновились. Не то чтобы Уля была против: лучше после школы заниматься своими делами, во дворе побегать или хотя бы попялиться в телевизор, а не мчаться через полгорода, чтобы поучиться еще. Как будто школы ей мало.

Значит, двенадцать. Она еще не поняла, что не стоит выказывать недовольство дополнительными занятиями каждый божий день, но радовалась возможности побродить по городу. Репетитор жила далеко, и каждый поход превращался в настоящее приключение – особенно если на обратном пути на накопленные деньги купить пакетик фишек, в которые тогда играли всем двором и всей школой. Или макулатуры с популярными актерами: у Ули, в отличие от одноклассников, плакатов дома было не так уж много. А хотелось бы побольше – на случай прихода друзей. В общем, репетитор и научила ее дыхательному упражнению для успокоения: два коротких выдоха, глубокий вдох и такой же глубокий выдох. Уля как-то раз скатилась в ее доме с лакированной деревянной лестницы, поскользнувшись в колготках. Тогда все и случилось.

Выдох, выдох, вдо-о-о-ох. Вы-ы-ыдох.

Уля открыла глаза. Повторила серию выдохов-вдохов еще пару раз. Заглянула зачем-то в кружку, но кофе там никаким магическим образом не появился.

Она еще раз придвинулась к панели: цифры не горели. Подошла к дверям и аккуратно приложила к ним ухо – а то вдруг откроются, и она тут же в кого-то врежется! Лифт почти не издавал звуков, но продолжал спускаться. Куда?

Уля вздохнула и встала посреди кабины. Задрала голову, посмотрела на свое отражение в потолочном зеркале. Зеркальная Уля выглядела так, как здешняя Уля себя и ощущала: уставшей и сбитой с толку. Присутствие зеркальной Ули успокаивало.

Уля опустила взгляд, расправила плечи и четко произнесла:

– Это, знаете ли, не смешно.

Шутники, конечно, никак не отреагировали. Так оно обычно и бывает, потому Уля продолжила:

– Ладно, может, самую малость все-таки смешно, и на вашем месте я бы еще немного меня помучила, но… правда? Вот так вот? Почему меня? Что я сделала? Или…

Она прищурилась, словно невидимый собеседник мог ее увидеть. Может, и правда мог, иначе какой смысл в шутке?

– …или вы меня с кем-то спутали? Признавайтесь, ожидали кого-то другого тут поймать, а?

Уля засмеялась, но тут же замолчала, потеребила в руках кружку и снова подняла взгляд. Она почему-то смотрела на двери, хотя стоило, наверное, искать глазами камеру.

– Нет, ребят, ну правда…

Уля подошла к дверям и пожалела, что между створками совершенно нет зазора. В старом домашнем лифте можно было увидеть желтый свет на кирпичах шахты и облупившуюся краску на дверях каждого этажа. Тут же не было ничего.

Уля стукнула по двери рукой – так сильно, что отбила костяшки, и сама же зажмурилась от неожиданности. Она ведь ничего такого делать не собиралась, хотела сохранить спокойствие и дождаться определенности. Разобраться во всем, как детективы в викторианских романах. Ну или хотя бы как в бумажных нетленках, продающихся в каждом ларьке с надписью «Пресса» неподалеку от местных газет и журналов, в которых иногда мелькали слова самой Ули.

Лифт продолжал спускаться. Уля удивленно посмотрела на предательскую руку, вздумавшую действовать без ее указки. А потом на вторую, которая, кажется, хотела последовать за первой, но все еще сжимала кружку. Последствия были бы катастрофическими.

Уля прикрыла глаза и снова задышала двумя короткими и двумя длинными. Интересно, что это означало в азбуке Морзе?

Электрический свет резанул по глазам, и Уля тихонько подошла к двери. Лифт двигался. Или что-то за ним, если это был не лифт.