– Уолли, – ответил он, ведя пальцем по списку, – Лайвси, Оки, Гофф, Хьюсон, Блегрейв, Ладлоу, Баркстед, Диксвелл, Уолтон, Сэй, Челлонер и Корбет.

– И насколько мы близки к их поимке?

– Лайвси, как мы полагаем, находится в Голландии с женой и детьми. Оки и Баркстед замечены в Германии, как и Уолтон, – человек, по нашим сведениям, очень больной и пожилой. Хьюсон в Амстердаме. Блегрейв, Челлонер и Корбет, по слухам, также укрываются в Голландии. Сэй в Швейцарии. Про остальных нам пока неизвестно. Мы ведем наблюдение за их семьями.

Хайд бросил приговор на стол.

– Конца этому не видно. Только четверо умрут за убийство короля – таков был договор, когда мы торговались вокруг Закона забвения. Затем мы нашли протоколы суда, вернее, их нашли вы, мистер Нэйлер. И четыре человека превратились в восемь, затем из восьми стало двенадцать, а теперь счет пошел на дюжины. У любого из членов Парламента найдется враг, которого он желал бы исключить из помилования.

Отвисший подбородок Мориса задрожал.

– Вы ведь не хотите сказать, милорд, что мы должны оставить те тринадцать человек на свободе?

– Нет, сэр Уильям. Конечно же нет. Мы обязаны поймать их. Тем не менее нам следует как можно скорее покончить с этим делом, чтобы обратить наш ум к прочим вопросам. – Излагая эту мысль, Хайд приподнял парик и почесал вспотевшую голову. Потом аккуратно вернул его на место. – Я предлагаю сосредоточиться покуда на тех, кого мы поместили под замок. Обнаружение приговора поможет нам выдвинуть обвинение против них. – Лорд-канцлер снова обратился к Нэйлеру. – Тех, кто сдался в расчете на помилование, до сих пор содержат, не предъявляя обвинения, в Ламбет-хаусе, а не в Тауэре?

Нэйлер кивнул:

– С целью побудить других последовать их примеру.

– Ну, нам следует признать, что остальные беглецы по доброй воле не явятся, иначе давно бы уже это сделали. А посему пора перейти к следующему этапу.

– Какому, милорд?

– Нужно перевести пленников в Тауэр и как можно скорее предать их суду.

– Так, значит, помилования ни для кого из них не будет? – спросил Эшли-Купер.

– Ни для одного.

– Но они ведь сдались в расчете на пощаду.

– Тогда они дураки. Я предпочел бы, чтобы было иначе. Бог свидетель, я предупреждал короля, что случится, но теперешнее умонастроение Парламента этого не допустит. Вы не согласны?

– Нет-нет, мы все согласны, милорд, – поспешно заявил Эннесли.

– Мистер Нэйлер?

– Они не проявили милосердия к королю, так с какой стати нам щадить их?

– Хорошо сказано. В таком случае я посоветую королю и всему составу Совета действовать именно таким образом.

– А поимка остальных? – поинтересовался Нэйлер.

– Она ляжет на вашу ответственность, мистер Нэйлер, поскольку эта работа вам явно по душе. – Хайд взял приговор и, держа его на вытянутой руке, повернул голову, как если бы ему противно было просто касаться его. – Лучше вам передать это в Тауэр.

Нэйлер встал со стула и обогнул стол, чтобы забрать документ.

– Держите нас в курсе ваших успехов, – продолжил лорд-канцлер. – А теперь мне нужно обсудить с коллегами одно щепетильное дельце.

Нэйлер понял, что ему пора. Он подхватил свою суму и поклонился комитету.

– Милорды.

За дверью он немного помедлил, по-видимому, чтобы убрать приговор, но на самом деле подслушивая.

«Ревностный парень, однако», – долетело до него одобрительное замечание Мориса. Затем послышался высокий сипловатый голос Хайда: «Очень ревностный. Двести миль за четыре дня! Интересно, что побуждает его так стараться?»

Нэйлер постоял бы еще, но мистер Хлыщ уже ждал, чтобы проводить его на улицу, и пришлось ему пойти прочь от открытой двери, напрягая уши до тех пор, пока голоса за спиной не слились в неразборчивое бормотание.

По всей южной стороне Стрэнда на протяжении мили лежали, спускаясь к Темзе, дворцы и сады знати: сначала Сомерсет-хаус на востоке, затем Вустер-хаус, Арундел-хаус и Йорк-хаус, вплоть до Нортумберленд-хауса на краю Уайтхолла. В средоточии этих величественных домов, пришедших в запустение во время Гражданской войны и скудных лет Протектората, располагался Эссекс-хаус – елизаветинский особняк, служивший лондонской резиденцией Уильяму Сеймуру, первому маркизу Хартфорду. Теперь это был не столько дом, сколько скопище помещений, расположенных в нескольких зданиях: в общей сложности сорок две спальни, по большей части сданные внаем ради платы. Вот здесь, в этом памятнике упадку роялизма, обитал безвозмездно Нэйлер в течение минувших четырнадцати лет на правах домочадца маркиза.

Он прошел по мощеному двору, пробираясь среди куч отбросов с кишащими в них крысами к тяжелой дубовой двери в западном крыле, извлек связку ключей, отпер замок и поднялся по лестнице на верхний этаж. В конце темного коридора открыл вторую дверь. Никому из слуг не дозволялось иметь от нее запасной ключ. Изнутри, словно из печи, пахнуло спертым и прогревшимся за четыре дня воздухом. Рой мух кружился в середине комнаты, служившей ему кабинетом. Другие беспомощно бились в окна в свинцовом переплете. Все поверхности были завалены кипами пожелтевших бумаг: дела против цареубийц, письма, протоколы, изъятые по ордеру из забытых уголков библиотек правоведов и семейных архивов, из потайных мест в погребах, с чердаков и из куч с мусором. Припорошенные красноватой пылью, перепачканные и местами отсыревшие, они создавали в комнате характерный запах плесени и гнили. Идя к окну, Нэйлер осторожно лавировал между кипами, задевая их ногами. Они шуршали, как сухие листья, а от его шагов с ковра поднимались облачка чего-то похожего на черные споры. Нос у него заложило, он почувствовал очередной приступ тошнотворной головной боли, разливающейся от основания носа в область за глазами.

Он открыл окно. В какой-нибудь сотне ярдов лениво катила свои воды Темза. Наступил отлив, обнажив кучи жирного черного ила, перемежаемые зелеными полосами водорослей. Под лучами жгучего солнца они источали запах моря и гнилости. Среди них копошились фигуры – люди надеялись найти что-нибудь полезное в хозяйстве или годное на продажу. Над головами у них кружили с криками чайки. Время от времени птицы камнем падали вниз, замирая на мгновение и снова взмывая в воздух. В глубине сада, у края воды, виднелась арка, выходящая на частную пристань. Нэйлер вытянул шею. Лодки маркиза не было. Он предположил, что старик отправился вверх по реке, чтобы посетить короля в Хэмптон-корте.

С намерением устроить сквозняк он зашел в маленькую угловую спальню и открыл там окно. Оно располагалось с боковой стороны дома и смотрело на Милфорд-лейн, пролегающую между Эссекс-хаусом и Арундел-хаусом. То была овеянная дурной славой улочка с пивными, дешевыми лавками и домами терпимости, с обитателями, которых даже кромвелевцам не удалось приобщить к Богу. В этот вечер здесь было непривычно тихо – шлюхи и кабатчики, по наблюдению Нэйлера, соблюдали день отдохновения не менее строго, чем прочие христиане. Он сам ходил в этот вертеп несколько раз за пару минувших лет, когда груз одиночества и зуд плоти становились нестерпимыми.

Еще некоторое время он смотрел, потом развернулся лицом к комнате. В спальне он не держал бумаг и украшений, если не считать миниатюрного портрета жены, висевшего над туалетным столиком. Ему нравилось зажигать под ним свечу по вечерам и таким образом засыпать как бы с ней вместе. Сейчас она смотрела на него из-под черных локонов искоса, как сэр Эдвард Хайд за столом Совета; изображенная в профиль голова была наполовину обращена к нему, и на лице было забавное выражение: умное и веселое.

В последний раз он ее видел на Рождество 1657 года, когда домочадцы собрались тайно в частной часовне, чтобы отпраздновать рождение Христа. Как раз когда закончилась проповедь и священник вышел со Священными Дарами к алтарной перегородке, украшению самому по себе незаконному, двери с грохотом распахнулись, в храм ворвалась колонна солдат и окружила паству. Солдаты вскинули мушкеты, но позволили причащающимся употребить вино и облатки. Провожая Сару обратно к скамье, Нэйлер отметил, что офицеров нет, и предположил, что солдатам дали такой приказ. Когда они сели, она взяла его ладонь и положила на свой живот. Он ощутил толчок – он и сейчас его чувствовал, два с половиной года спустя: резкий стук, похожий на удары сердца. Позднее до него дошло, что жена таким способом просила его не делать глупостей, и он решил последовать совету.

Но после того как пленники просидели несколько часов, появились наконец два офицера. Оба полковники. Когда они вальяжно прошли через неф к алтарю и потребовали сообщить, какова цель этого незаконного сборища, Нэйлер ощутил закипающий внутри гнев.

– Сегодня ведь обычный вторник, – сказал тот из офицеров, что помоложе. – Рядовой день недели, такой же, как прочие. Отмечать суеверный праздник Рождества запрещено актом Парламента. Вы все арестованы.

Никто не произнес ни слова, даже маркиз, спокойно сидящий впереди. В этой тишине Нэйлер услышал собственные слова:

– Не может быть незаконным поклонение Богу.

– Что такое, сэр? – спросил офицер.

– Я сказал, что не может быть незаконным поклонение Богу, – повторил Нэйлер громче.

– Запрещено пользоваться Книгой общих молитв, как и служить в Англии католические мессы.

Он почувствовал, как Сара стиснула его руку, но удержаться не мог.

– А мне казалось, что вы вели войну за свободу совести.

– За свободу совести, сэр, а не за измену. Книга общих молитв подразумевает, что вы молитесь, в частности, за Карла Стюарта. Вы ведь не станете этого отрицать?

– Мы молимся за всех христианских королей, князей и правителей.

– В таком случае вы поминаете короля Испании, нашего врага и паписта.

– Мы просим Господа, чтобы Он благословил все власти. Папистов тут нет.

Полковникам надоело препираться.

– Арестовать его.

Нэйлер не смог попрощаться с Сарой, даже хотя бы толком взглянуть на нее. За спину ему уже зашли двое солдат, а он был слишком зол, чтобы заметить их. Он слышал, как жена вскрикнула, но не успел понять, что происходит, когда его сдернули со скамьи и протащили в заднюю часть часовни, а оттуда выволокли на холодный декабрьский воздух. Его вели по безлюдным улицам – они опустели по причине Рождества, и именно это так бесило армию – до самой тюрьмы Ньюгейт, где бросили в камеру и оставили гнить в течение следующих шести месяцев. Когда его выпустили, он узнал, что ребенок, мальчик, родился мертвым в ту самую ночь, когда его схватили. Преждевременные роды начались из-за пережитого потрясения, и, рожая, Сара умерла.

«Интересно, что побуждает его так стараться?»

Наверное, подобный случай может побудить человека очень стараться, не так ли, ваша светлость? Особенно если двумя офицерами, произведшими арест, были полковники Уолли и Гофф, разыскиваемые за убийство короля и где-то ступающие еще свободно по божьей земле. Но это не продлится долго, сэр, раз уж к делу причастен мистер Ричард Нэйлер.

Глава 5

Как только занялся новый божий день, Уилл – босой, в одной рубашке и штанах – выскользнул из постели и тихонько, чтобы не разбудить тестя, уселся за стол. Он достал из кармана лист пожелтевшей бумаги, вырванный из старого альманаха, окунул перо в чернильницу и после некоторых раздумий вывел в верхней части страницы – тем самым изящным почерком с завитушками, которым начертал смертный приговор королю: «Смиренное обращение к христианской общине Кембриджа, Массачусетс. Уильям Гофф, эсквайр».