Метлахов. Женщины, слушайте… (Понижает голос.)

Люсенька. Бесстыдник!

Метлахов. …пожар, сирены, хаос и голос из шкафа: «Спасайте мебель!»

В кабинете неожиданно просыпается Лалаев. Звонит. Входит Дуся.

Лалаев. Марианну Маратовну ко мне! Дыбеев звонил?

Дуся. Звонил. Приедут. (Выходя.) Марианна Маратовна! К Аркадию Павловичу!..

Грудкова поправляет прическу и входит в кабинет.

Лалаев. Сядьте, Марианна Маратовна. Не хочу смотреть на вас снизу вверх, подобно всем остальным мужчинам.

Грудкова. Как он баюкает… Бармалей… А женщина слушает и гибнет.

Лалаев. Завтра полвека. Пятьдесят. Полстолетия. Даже страшно.

Грудкова. О, я давно уже вас поняла. Вас пожалей, а там и бездна…

Лалаев. Вот что, умнейшая в мире женщина. Хочу посоветоваться. Я уже знаю, что завтра, в обеденный перерыв тут собираются отмечать эту мучительную дату.

Грудкова. Ну ничто от него не укроется.

Лалаев. Нужно ли это?

Грудкова. Немного братания ни в коей мере не повредит.

Лалаев. Но вот что меня несколько жмет. Я знаю, с людей собирают деньги.

Грудкова. На подарки.

Лалаев. Нехорошо.

Грудкова (мягко). Не разорятся.

Лалаев. Я понимаю. Но все-таки… На мой юбилей…

Грудкова. Аркадий Павлович, ваш юбилей вовсе не ваше личное дело.

Лалаев. Я понимаю, это нужно. Это сплачивает людей. Но все-таки… Могут не то подумать…

Грудкова. Если это вас так волнует, обратимся к общественному мнению.

Лалаев (берет трубку). Дуся. Татьяну Гурьевну. Быстренько.

Дуся (в трубку). Татьяна Гурьевна. К Аркадию Павловичу.

Лалаев. Ясность, ясность. Всегда и во всем.

Появляется Татьяна Гурьевна Карпонос. Полноватая дама лет сорока пяти. Она проходит большую комнату, мимо занятых своими делами сотрудников и входит в кабинет.

Татьяна Гурьевна, я узнал, что завтра в обеденный перерыв объединение хочет отметить мой юбилей…

Карпонос (держится с достоинством). Есть такое намерение.

Лалаев. Прошу вас нелицеприятно сказать, как смотрит на это общественное мнение?

Карпонос. Всецело поддерживает.

Лалаев. Нет ли протестов?

Карпонос. Протестов нет и не может быть.

Лалаев. Но вот что меня несколько жмет. То, что с людей собирают деньги. Не вызовут ли подобные действия нежелательный резонанс?

Карпонос. Да кто же разрешит кривотолки?

Лалаев. Представьте, что вдруг поползет слушок: какие-то, мол, поборы… И прочее…

Карпонос. Да кто ж позволит? Нет, извините. За это мы можем дать по рукам. Вот еще новости… «поборы»… Это вполне стихийный порыв. Другое дело, что этот порыв мы приветствуем и ему придаем испытанные организационные формы. Так что уж ваша щепетильность в данном случае – ни к чему.

Грудкова. Тем более что к вам не пристанет. Вы у нас – как жена Цезаря.

Лалаев. Вы так считаете?

Грудкова. Безусловно.

Лалаев. И все ж, если б это мероприятие не имело общественного значения, я бы его не допустил.

Карпонос. Да, но оно его имеет. (Деловито.) Хочу еще раз оговорить порядок чествования, Аркадий Павлович. После того, как вас введут…

Лалаев. Кто введет?

Карпонос. Я с Марианной Маратовной.

Лалаев. Хорошо.

Карпонос. Я скажу несколько слов, чтобы задать правильный тон.

Лалаев. Я только очень прошу, друзья мои, чтоб это носило непринужденный, скромный и, в известной мере, даже неофициальный характер. Я понимаю, что вы не можете пустить это дело на самотек, но я прошу обойтись без захваливаний, несколько отдающих рекламностью.

Карпонос. Рекламности, думаю, избежим, но учтите, Аркадий Павлович, что в проведении таких торжеств нами накоплен немалый опыт, который просто грех не использовать.

Лалаев. Я полагаюсь на ваш такт.

Карпонос. Закончив, я предоставлю слово Метлахову для прочтения адреса.

Лалаев. Не рискованно? Он ведь такой… Может внести неверную ноту.

Карпонос. Я просмотрела. Все нормально. Потом получат слово сотрудники. Ветераны и молодежь.

Лалаев. Но этот Башмаков… Вы ведь знаете… Крайне неповоротливый ум.

Карпонос. Три фразы. Затем Марианна Маратовна вручит вам некоторые сувениры.

Лалаев. Ах, не надо бы…

Карпонос. Надо.

Лалаев. Излишне.

Карпонос. Надо, и не о чем говорить. И уж тогда, Аркадий Павлович, вы выступите с ответной речью.

Лалаев. Ну что же, все хорошо продумано. У меня замечаний нет.

Карпонос и Грудкова встают.

Вот что еще я хотел сказать. Послезавтра по этому поводу дома у нас – интимный вечер. Соберутся достойные люди. Отметить печальное событие.

Протестующий жест Грудковой.

Старость, старость стучит в окно.

Протестующий жест обеих женщин.

Вы понимаете, я лишен возможности пригласить всех сотрудников, но вас обеих прошу пожаловать.

Грудкова. Приду, если только вы будете веселы и перестанете нас огорчать этими вздорными настроениями.

Карпонос. Вот еще – нашли старика. Да кто ж поверит? Спасибо. Буду.

Лалаев. Я думал еще позвать Метлахова. Он вроде бы для застолья хорош. Но вот беда – по натуре бестактен. Может неверно истолковать.

Карпонос. Еще сморозит… Такой язык.

Лалаев. Да, да. Сморозит. Это опасно. Тем более будут достойные люди. Что же, мы обсудили все и внесли необходимую ясность.

Карпонос. Побежала. Дела, дела.

Лалаев. Благодарю вас, Татьяна Гурьевна. (Карпонос уходит.)

Грудкова. Аркадий Павлович, как же быть? Вы примете этого Незнакомца?

Лалаев. Что за фамилия. Без меня.

Грудкова. Но он – скандален. А я только женщина.

Лалаев (целуя ее руку). Я это знаю и ценю.

Грудкова. О, какой…

Лалаев. Избавьте. Избавьте. Здесь какое-то темное дело. Подумайте сами: удостоверить, что он своему брату брат. Здесь пахнет нечистым. Без меня. Есть Метлахов, есть Башмаков. (В трубку.) Дуся. Метлахова ко мне.

Дуся. Осип Николаевич. Вызывают.

Метлахов проходит в кабинет.

Лалаев. Послушайте, Осип Николаевич. Неужто нельзя меня оградить от разного рода притязаний? То какая-то «Автопокрышка», которая хочет растащить все наши фонды, то чей-то брат. Какой-то таинственный… Незнакомец. Я поражаюсь, как вы можете входить с ним в какие-то отношения и апеллировать ко мне. Это дело нечисто, нечисто… Я обоняю дурной запах. Руководитель обязан быть как жена… (Смотрит на Грудкову.)

Грудкова. Цезаря.

Лалаев. Совершенно верно. Всем, чего я в жизни достиг, я обязан своей репутации.

Метлахов. Незнакомца беру на себя.

Грудкова. Мы – свободны?

Лалаев. Работать, работать.

Метлахов и Грудкова выходят. Лалаев достает газету, начинает изучать ее, но почти сразу же погружается в дремоту. Показывается Дыбеев – высокий, жовиальный, внушительного вида мужчина. За ним идет Пантюхов – плотен, коренаст, старается ступать осторожно, посапывает и покашливает в кулак.

Дуся (с несколько аффектированной радостью). Батюшки! Григорий Козьмич!

Дыбеев. Это вот Дусенька.

Пантюхов понимающе кивает.

Все наливаешься?

Дуся. Прямо уж.

Дыбеев. И прямо и вдоль. Надо тебя мне переманить.

Дуся. У вас есть Рая, хорошая девушка.

Дыбеев. Так ведь опасно привыкать. (Громко смеется.)

Пантюхов солидно кашляет в кулак.

Дуся. Какой вы коварный. Нет, я верная.

Дыбеев. Знакомься. Это Панкрат Панкратыч.

Дуся (подает ладонь лодочкой). Дуся.

Дыбеев. Твой у себя?

Дуся. Сидит.

Дыбеев и Пантюхов проходят в кабинет Лалаева.

Лалаев (открывает глаза). Ф-фу… задумался. Добро пожаловать. Рад гостям.

Дыбеев. Знакомься, Аркадий. Вот он самый, – Панкрат Панкратович Пантюхов.

Лалаев. Прошу садиться. Григорий Козьмич очень лестно аттестовал вас.

Дыбеев. Парень хороший.

Пантюхов смущенно сопит.

Лалаев. Отрадно слышать. Весьма отрадно.

Дыбеев. Наш человек.

Лалаев (в трубку). Дусенька! Вы нас не угостите? Что-то нынче не по себе. Стареем, Гриша, – завтра полвека.

Дыбеев. Так это для мужика – самый сок.

Лалаев. Где там… Давление так и скачет.

Дыбеев. Никакого давления нет. Врачи придумали. Выпей водки. На укропе и чесноке.

Входит Дуся, приносит чай и сушки.

Куда это только Дуся глядит?

Дуся. Куда я гляжу?

Дыбеев (кивая на Лалаева). На старость жалуется.

Дуся. Прямо уж… (Выходит.)

Дыбеев. Все-то ты, брат, темнишь. (Смеется.)

Лалаев. О чем ты?.. (Машет рукой.)

Дыбеев. Знаем вас, тихоходов.

Лалаев. Вчера весь вечер с грелкой лежал…

Дыбеев. Грелка – тьфу! Надо попариться. Съездим, я тебя исцелю.

Лалаев. Работа, работа, света не видишь. Так вот и загоняешь себя.

Дыбеев. Доверься мне и будешь как юноша. Попаришься, потом шашлычок… Пивка… Все как рукою снимет.

Лалаев. Надо, надо.

Дыбеев. Мы там всегда. Каждую пятницу – в баньке. Все наши. Калачев уже удивляется: что, мол, Аркадия не видать?

Лалаев. Как у него?

Дыбеев. Да назначают. Слышно, уже подписан приказ.

Лалаев. Парень стоящий.

Дыбеев. Наш человек.

Лалаев. А куда – Илью Тимофеевича?

Дыбеев. На место Мамыкина.

Лалаев. А Мамыкина?

Дыбеев. Видимо, учиться пошлют. (С интересом.) Как царствует Марианна Маратовна?

Лалаев. В обиду не даем.

Дыбеев (восхищенно). Террорист! Смотри, брат Панкрат, не пропади. Это, брат, женщина – не простая. Такая в ней… Этакая… поволока.

Лалаев. Женственность.

Дыбеев. Да. Мягчайший ворс. Дама королевских кровей.

Лалаев. Ума палата.

Дыбеев. Не говори. Просто – украшение фирмы. Ей в городских кварталах тесно. Ей на лоне природы цвести. (Смотрит в окно.) Не испортилась бы погода. Завтра ведь матч.

Лалаев. Я не пойду. Ну их совсем. Одно расстройство. Это не тотальный футбол. (Горячо.) Нашли себе тренера… Мокрецова!

Дыбеев. Да, Мокрецов не потянул. (Кивает на Пантюхова.) Так как будем жить?

Лалаев. Жить надо дружно. (Пантюхову.) Григорий Козьмич вам говорил о традициях нашего объединения?

Пантюхов. Как положено.

Лалаев. Надо вам знать, – история у него богатая. Были разрозненные конторы. Они не могли себя проявить. Но с тех пор, как городскую резину собрали в кулак и учредили наше «Резиновое изделие», вырос и общий удельный вес.

Дыбеев. Твоя заслуга, в первую очередь.

Пантюхов. Естественно. (Кашляет в кулак.)

Лалаев. Я вас введу в курс дела. Хочу надеяться, что сработаемся.

Дыбеев (Пантюхову). Это, брат, хорошее место. Даром, что ли, Аркадий Павлович его придерживал.

Пантюхов. Все понятно.

Дыбеев. Для хорошего человека берег. (Теплый смех.)