– Она пудреницу забыла, – сказал он громко.

– Может, вспомнит, попробуй догнать, – сказал старший повар.

– Или вспомнит и вернётся? – с надеждой спросил парень.

– Вот уж нет, посмотри, вдруг не ушли далеко?

Я встал со своего места и подошёл к кухне:

– Давайте я схожу и отдам пудреницу?

Повар внимательно посмотрел на меня и спросил:

– Вы знаете эту женщину?

– Нет, я её не знаю, но и на похитителя пудрениц я вряд ли похож. Я найду эту даму и отдам её вещь. Или вы предпочитаете, чтобы она вернулась к вам за печеньем?

Повар скривился так, словно я предложил ему доесть моего цыплёнка. И передал небольшую овальную чёрную коробочку. Я поспешил выйти туда, где скрылись гости ресторана на колёсах. Следующий после ресторана вагон, был купейным. Все двери были закрыты, и я немного растерялся, как буду искать их. На моё счастье из одного купе, почти в самом конце вагона, дверь с грохотом отъехала, и из неё стал выходить огромный Гамлет. Он даже немного пригибался в проходе из-за своей огромности. Тут он увидел меня и, вздрогнув от неожиданности, стал спешно заталкиваться неуклюжими движениями обратно. Когда я понял, что он начал дёргать дверь, чтобы захлопнуть её, то поспешил к нему.

– Постойте. Вы, Гамлет? Подождите минуточку, – крикнул я громко.

Дверь начала дёргаться ещё интенсивнее. Когда я подбежал, то оставалась очень тонкая щель, которая щёлкнула прямо перед моим носом и закрылась.

– Погодите. Гамлет, мне нужно увидеть вашу спутницу.

В купе что-то явно происходило.

– Держи крепче, болван. Не дави на меня, – шипел кто-то.

Я постучал в дверь:

– Вы забыли свою пудреницу.

– А нас нет. «Приходите позже», – сказал кто-то громко.

– Просто заберите свою вещь, и я уйду, – сказал я и постучал снова.

Я чётко слышал, как они шептались и возились. Потом дверь совсем немного отъехала в сторону, и проход загородил невозмутимый Гамлет.

– Пудреница вашей мамы у меня.

Гамлет округлил глаза:

– Моей мамы? – спросил он приглушённым басом.

– Женщина в чёрном, которая была с вами в ресторане, ваша мама? – спросил я.

Гамлет снова потух.

– Нет. Она не моя мама, – сказал он горько.

– Вот болван, – прошептал кто-то за его спиной.

– Прекрати постоянно выражаться, – сказала старушка кому-то строгим голосом.

Гамлет протянул руку и выхватил у меня пудреницу.

– Это моё, – сказал он громко. И захлопнул дверь.

Я отправился к себе в вагон. Это были очень странные и очень интересные люди, которые старались держаться от меня подальше. Интересно только одно, почему меня к ним так тянет? Пейзаж за окном заволокло туманом, и мы никак не могли сквозь него проехать. Только иногда над ним, были видны гребни частого леса. Я пытался поймать интернет, но из этого ничего не вышло. Сети вообще не было. Так было почти постоянно, где бы мы ни ехали, сеть появлялась всего на несколько минут, а потом снова исчезала. За окном все чаще я видел горы. Один раз увидел табун лошадей вдалеке, и это казалось чем-то нереальным. На третий день пути, мне показалось, что я живу в поезде уже целую вечность. Все же человек привыкает ко всему. К концу пути я уже начал считать эту ужасную, неудобную подушку, своей. Меня радовало то, что уже через несколько часов мы приедем, но пугало то, как я буду добираться дальше.

Рядом со старым железнодорожным вокзалом, на который я прибыл, был автовокзал. В нужном направлении ходил всего один автобус, и я удачно успел на него. Но приезжал он только в соседнюю деревню с той, где жил мой дедушка. Я без устали спрашивал у всех, как мне добраться до Гуляевки. Машин оттуда на остановке не было. Одна очень добрая бабушка дала мне яблоко и показала, в какую сторону идти до деревни. Правда, идти нужно было шесть километров. Я прикинул, что, когда доберусь, будет темно, но делать было нечего, и я пошёл пешком. В местном магазине купил буханку хлеба, кваса и воды. Как ни старался, я не нашёл молоко.

– Где же я тебе его возьму? Не возим мы молоко в бутылках. Тут коровы у всех. Кефира тоже нет, не берут. Сметану возим раз в неделю, – сказала мне полная продавщица с короткой стрижкой и огромными накрашенными губами. Когда узнала, что иду в Гуляевку к дедушке, она продала мне ещё спичек и свечей, мол, лишними не будут, бери.

Автобус давно уехал. Я сел на лавочку у остановки и начал есть хлеб с квасом. Хлеб был свежим, квас вкусным и жизнь налаживалась. Телефон приветливо пиликнул что-то на своём и принялся раз в две секунды присылать новые и новые сообщения. Оказалось, что иногда связь все же есть. Этому я очень обрадовался и первым делом позвонил Паше. Узнав, что связи нет, я написал ему сообщение, что у меня все в порядке, спросил, как там его экспедиция. Потом собрал свои вещи, потянулся перед долгой дорогой и пошёл в сторону Гуляевки.

Я регулярно хожу в спортзал и подолгу хожу по дорожке. Правда, бывает это всего раз-два в неделю, но регулярно. Но эти шесть километров дались тяжело. Примерно посередине пути, я увидел у обочины одинокое дерево. На нем висело колесо от телеги, а на колесе было завязано множество верёвочек и разноцветных лент. Видимо, это была какая-то местная достопримечательность. Чуть дальше меня догнала настоящая телега. На ней сидел мужик неопределённого возраста и две женщины. Женщины свободно расположились в телеге на мягких мешках. Мужик остановил лошадь и поздоровался. Когда узнал, что иду в Гуляевку, предложил подъехать с ними. Спросил к кому и весело подтвердил, что знает куда нужно. Я с удовольствием и облегчением забрался на телегу, поздоровался с женщинами, и мы не спеша поехали.

– Ты откуда сам-то? – спросил мужик.

– Я из Москвы. Зовут Алексей.

– Тёзка значит, – мужик довольно усмехнулся в усы.

– Скажите, пожалуйста, а почему на том дереве колесо висит? Это кто-то потерял?

Все рассмеялись и одна из женщин сказала:

– Так это ж Аксинья наша. Ух и вредная баба.

– Аксинья повесила колесо?

– Та не. Это Иван повесил.

– Расскажите?

– Аксинья, это ве́щица наша. Хата её на краю деревни. И правда, очень вредная. Ничего так не сделает. Помню, мы картошку сажали, а она все кругами ходит, ходит. Думаю, и что надо? Кричу, иди сюда, скажи, что надо. Смеётся, не идёт. Тут смотрю, а в огороде шкура козла закопана. Ее работа. Как-то пошли наши парни на вечёрки к девчатам в другую сторону. Темно. Перекинулась Аксинья колесом и катится за ними. Напужала всех, а Иван не испугался. Схватил колесо, снял свой пояс и подвесил его за низкую ветку. Утром глядь, а это Аксинья висит. Так и оставили. Уж как она стонала, как просила снять. А никто не шёл. Поглядели, погалдели, да и по домам пошли. Всем страшно было – кто ве́щицу тронет на издыхании, тому её силы перейдут, а она сразу издохнет. Поди, потом докажи кому.

– А полиция? – спросил я, не веря ни одному слову.

– Пока приехали, там уж колесо висело. Так и уехали, – сказал мужик с бородой.

– А Аксинья обратно не приходила? Просто пропала? – спросил я.

– Нет, я ж говорю, вон она, на дереве висит. Ой, городской, только ты не трогай, а? Дай спокойно пожить.

– Хорошо, я не буду, – пообещал я.

Дальше мы ехали молча, думая каждый о своем, пока не показалась деревня. Во дворах лаяли собаки. Из труб курился уютный дымок. Представилось, как хозяйки хлопочут у печей. Мы проехали ещё немного и лошадь встала. Возничий развернулся и сказал, что мы уже на месте. Я слез с телеги и пошёл к дому бабы Фиры. Где был дом деда, я совершенно не помнил, но, видимо, он был дальше, потому как сгоревших срубов нигде не было видно. Я подошёл к калитке, звонко залаял большой пёс. Занавеска на окошке дрогнула и мне навстречу вышла небольшая бабушка в платке. У неё были почти бесцветные глаза. Я бы никогда не узнал её:

– Лёшка, – звонко крикнула она и бросилась меня обнимать.

От неё пахло хлебом и молоком, детством. Во мне что-то шевельнулось колючками. Я смутно помнил этот родной запах. Конечно, я помню, как бегал к нашей соседке, как она кормила цыплят, как дарила яблоки и угощала морковью. Ее просто окунали в воду, обтирали о фартук, и никто не чистил от кожуры. Мы лихо грызли её, а песок так и скрипел на зубах. Но как же это было вкусно. Я помню, что у неё был огромный ленивый кот, которого она часто ругала и говорила, что он страшный разбойник, опять повадился воровать сметану. Васька был большой, тёплый и совершенно не верилось в то, что он может быть разбойником. Я жалел его, гладил, носил желтки от яиц, которыми меня кормил дед. Я ненавидел крутые яйца, особенно желтки. Кот их с удовольствием на радость мне съедал. Сейчас, конечно, его уже нет, да и бабушку Фиру я почти не помню, но что-то зажало внутри, защемило, почти до слез. Старушка плакала и обнимала меня как родного, и я тоже плакал и в этот момент я чувствовал, как становлюсь Лешкой, мальчишкой с белыми, выгоревшими волосами.

– Лешка, разбойник, куда ж вы все делись? Совсем нас забыли?

Я молчал, потому что сказать мне было нечего, и просто обнимал старушку и гладил по спине. Когда она немного успокоилась, то рассказала, что дед снова ушёл на свою заимку и больше не возвращался. Мы редко ездили к деду в гости. Сам по себе он был сдержанным на эмоции, ко всему относился холоднокровно. Но с ним никогда не было страшно, даже в тайге. Он очень мало рассказывал о себе, в основном о том, что нас окружает и происходит. Он учил меня гладить белье и топить печь. Мы с сестрой, после летних каникул проведенных с дедом, умели варить гречневую кашу и открывать тушёнку. Дед, в тайне от мамы, учил меня стрелять из двустволки. Много и интересно рассказывал о тайге. Сам много читал и мне давал почитать свои книги из подземелья. Подземельем, я называл ход в подвал из его комнаты. Дед откидывал половик и открывал подвал, дёрнув за большое металлическое кольцо. Кольцо было тяжелым, кованым и мне очень нравилось. Оно было сделано в форме золотого змея, кусающего себя за хвост. Вниз меня, конечно, никто не пускал, лишь дед приносил оттуда удивительные вещи. Книги в старинных переплётах, какие-то стеклянные колбы, которые слегка дымились, зеркала причудливой формы и много разных камней, которые находил в тайге. Он писал что-то в больших блокнотах красивым почерком с завитушками. Мама называла его «наш феномен». В ее бытность студенткой, дедушка помогал с уроками. Я помню очередной его приход с тайги, как потом снял с плеча ружье, убрал его в сарай, подсел к расстроенной маме. Взял учебник французского и, строго посмотрев на неё, сказал:

– Опять глаза на мокром месте. Дай посмотрю, чего опять как сирена воешь.