Той ночью Эрик толком не спал. Он совсем не переживал из-за скорости – в первый раз с новой женщиной такое случается. Он думал о том, что теперь будет. Лена сказала про следующий раз. От мысли, что у него роман с офицерской женой, Эрик покрывался холодным потом. Не от страха – субтильный, невзрачный майор не представлялся ему разъяренным Отелло, хотя, при трезвом размышлении, и мог устроить нешуточные неприятности. Эрику казалось, что на нем лежит груз ответственности за случившееся. Внешне Лена производила впечатление скромной и невинной девушки: кукольное личико, по-детски наивный взгляд. При разговоре лицом к лицу она всегда чуть смущенно опускала глаза. Эрик знал, что живут они с майором в офицерском общежитии. «Конечно! Какая тут любовь в одной комнате с двумя детьми? Да и майор далеко не Ален Делон! – рассуждал Эрик. – Вот она и не выдержала, влюбилась в меня». В своей неотразимости он ни капли не сомневался. Если бы они были на гражданке, то полштаба этих девиц лежали бы у его ног! Но Лена, чистая и невинная, заведя роман с простым солдатом, поставила под удар свою честь, рисковала браком, детьми. Эрик обдумывал теперь, как они будут строить отношения, встречаться. Служить оставалось больше года. Что он мог ей предложить? Так он проворочался до утра.

На следующий день Эрику никак не удавалось с ней увидеться. Утром его отправили с каким-то поручением, и он не застал момент, когда она пришла на работу. Каждую свободную минуту Эрик пытался пройти мимо бухгалтерии, чтобы как бы случайно встретиться с Леной, но, как назло, двери всегда были закрыты – никто не входил и не выходил. Вечером, когда рабочий день закончился, Эрик специально встал на выходе.

Лена, проходя мимо, как ни в чем не бывало улыбнулась ему и бросила:

– Пока!

На смятение чувств это не походило.

«Значит, все нормально! Она не переживает и не сердится», – успокоился Эрик.

Его стало отпускать. Отсутствие драмы немного задевало самолюбие, зато существенно облегчало жизнь.

Им удавалось встречаться крайне редко, но все проходило просто замечательно. Ничего, что свидания случались среди пыльных стеллажей. Удобства в виде стола, стула и стремянки для молодых и пылких любовников не уступали самому роскошному будуару.

Однажды, проходя по тому крылу подвала, где находился архив, Эрик увидел, как Лена заходит туда с Саней Котелевским, командиром их отделения. Саня был родом из Бахчисарая, очень гордился этим, курил исключительно крымские сигареты «Пляж» и очень трепетно относился к своей внешности. Иначе говоря, соперник был вполне себе. «Да ну нет! Она просто не нашла меня, а ей реально нужна помощь в архиве», – утешал себя Эрик. Однако притормозил, чтобы его не заметили, и к архиву подкрался уже на цыпочках.

Ключ, поворачиваемый в замке изнутри, расцарапал ему сердце. Эрик прильнул к двери и вскоре услышал едва различимые звуки, не оставляющие сомнений в происходящем.

Несколько дней Эрик жил ненавистью к этим двоим, обдумывая планы мести. На исходе недели после ужасного открытия его нашла Лена и как обычно затащила в архив. Он держался холодно, но молодое тело не слушалось разума и функционировало даже без его участия. Лена вела себя, как обычно, мило чмокнула его на прощание, и отношения их продолжились. Только теперь Эрик специально следил за Леной и архивом. Вскоре ему удалось застать ее с другим солдатиком. Эрик начал серьезное расследование, аккуратно выводя сослуживцев одного за другим на приватный разговор о девушке. Никто не «кололся», однако кого-то удалось разговорить, кого-то понять по недомолвкам, а кого-то и вычислить по глазам. В результате Эрик сделал однозначный вывод: Лена потихоньку таскает в архив всю охрану. Даже Генку-«однопалчанина» (здесь нет ошибки – именно «…пАлчанина»). Прозвище Генка получил благодаря своей наивной честности. Как-то вечером за чашкой чая, когда парни взялись наперебой хвастаться, кто сколько раз может за ночь со своей девушкой, Генка по простоте душевной заявил, что ему и одного раза вполне хватает.

– И вообще, – добавил он. – Я так устаю за день в поле на тракторе, куда больше раза? Спать же надо когда-то!»

– Ну, понятно, Генка наш – «однопалчанин», – тут же заметил какой-то остряк. Так и прицепилось к нему это прозвище до самого конца службы.

В подробностях представив себе Лену с «однопалчанином», Эрик потерял к ней интерес и стал всячески уклоняться от дальнейших встреч. Она не настаивала, продолжая приветливо улыбаться.

«Вот же блядь! – думал Эрик. – И, главное, даже слухов никаких. Молодец, конечно!

В армии Эрику пришлось неоднократно прикоснуться к теме вечного упокоения. Помимо основных воинских задач, отделение охраны выполняло еще одну, не совсем обычную. Вместе с музыкантами они «провожали жмура». Военный гарнизон располагался здесь давно. Он не только обзавелся обширным жилым комплексом, но и поглотил пару окрестных населенных пунктов. Оружие, способное уничтожить полмира за несколько секунд, стало оплотом стратегической безопасности Империи. Центр управления этим страшным арсеналом постоянно увеличивался, население его росло. В последние годы старшие офицеры стали получать квартиры в соседнем городке, а высшее командование и вовсе ездило на службу из столицы. Но те, кто стоял у истоков создания этого рода войск много десятилетий назад, давно ушли в отставку и остались жить здесь. Время берет свое, старики уходят. Ко времени службы Эрика поколение ветеранов стратегических войск редело с катастрофической скоростью. Похороны проводились почти каждую неделю. Все эти, безусловно, заслуженные люди имели право быть похороненными с высшими воинскими почестями: оркестром и залпом над могилой. Бремя воздания этих почестей и лежало на роте «Д». Если бы все ограничивалось холостым залпом (и желательно летом!), для отделения охраны любые похороны были бы праздником – траурным, окрашенным в красно-черное, с неизбежной нотой печали, но праздником. Таким он, собственно, и являлся для музыкантов, ибо сердобольные женщины из числа родственников и знакомых покойного в сентиментальном порыве одаривали оказавшихся рядом, весьма несчастных на вид солдатиков всем, чем могли. Эмоции выплескивались в виде самой разнообразной снеди, сладостей и предметов быта, оказавшихся под рукой. Однажды какая-то бабуля даже незаметно сунула Эрику за пазуху бутыль самогона, прошептав: «На помин души». Главная трагедия для бойцов охраны заключалась в том, что в штате местного военного кладбища не было копателей, а похоронного бизнеса тогда просто не существовало. Предполагалось, что копать будут солдаты из гарнизона. Но зачем решать вопрос с откомандированием для похорон «каких-нибудь» солдат, когда четыре здоровых лба все равно приедут давать залп! И охрана, переодевшись в заботливо привезенное с собой рванье, копала могилы. В летнюю жару, в слякоть межсезонья и в лютый мороз зимой. Иногда приходилось жечь костры, чтобы хоть как-то продолбить мерзлый грунт. В холодное время года – не обязательно зимой, так как осенняя промозглость и чавкающая грязь, которая не берется, а жижей стекает с лопаты, могут быть тяжелей мороза, – Эрик все делал автоматически, отключив сознание и органы чувств. Даже потом, закончив копать и переодевшись в парадную форму, он находился в сомнамбулическом состоянии. Поднимал автомат и нажимал на спусковой крючок не столько по команде, которую уже не слышал, сколько просто угадав момент.

Однако изредка, поздней весной или летом, особенно когда их привозили пораньше, а процессия задерживалась, Эрик с удовольствием гулял по кладбищу. Именно в эти моменты он чувствовал такое же умиротворение и блаженство, как в детстве на сельском кладбище с бабушкой. На втором году службы копать стало привычнее – человек приспосабливается ко всему, – и Эрик стал все больше времени посвящать прогулкам, невзирая на погоду. Благо и кладбище разрасталось. Он шел иногда бездумно, вдыхая запах талого снега, ароматы разнотравья или горелых листьев в зависимости от времени года, иногда обращая внимание на красивые или, наоборот, уродливые памятники. В школе одним из самых любимых его произведений был «Черный обелиск» Ремарка. Этот самый гранитный обелиск в романе считался образчиком безвкусия и в результате сгодился только в качестве благотворительности на могилу проститутки, похоронить которую оказалось не на что. На советском же кладбище обелисков на могилах не было вовсе. Их обычно ставили в публичных местах в память о неких знаменательных событиях. Эрик пытался представить себе черный обелиск, но каждый раз ему мерещилось что-то уж совсем монументальное и несоразмерное оградкам вокруг. Он всерьез раздумывал о том, хотел ли бы видеть черный гранитный обелиск на своей могиле и как все же придать ему благородный вид и пропорциональный размер.

В самом конце службы случился еще один поворот.

Практика привлечения в работу «самого гуманного в мире», помимо судьи, еще двух народных заседателей распространялась и на армию. Эрик попал в народные заседатели на втором году службы как один из наиболее сознательных бойцов. Несколько раз он ездил в столицу на заседания трибунала, где, собственно, исполнял роль мебели. От него, как и от любого народного заседателя, ничего не зависело. Законов он не знал – только подписывал, что дают: таким казуистическим образом реализовалось «право граждан участвовать в осуществлении правосудия», только и всего. Хорошо запомнил он только самое первое заседание. Им с Колей Потехиным, таким же солдатом из его отделения, как новичкам, сразу же «повезло» – рассматривалось дело о мужеложстве и изнасиловании. В одном из секретных подразделений некий старослужащий с завидным упорством пытался овладеть столичным маменькиным сынком, невесть как угодившим в армию. Старослужащий этот до призыва трудился трактористом в несусветной глуши, что никак не вязалось с расхожим представлением о том, что подобная страсть овладевает исключительно деятелями культуры. Возможно, природа его извращенных фантазий происходила из полной изолированности от внешнего мира их секретной «точки». Судья, довольно молодой офицер, невозмутимо добивался подробностей от обвиняемого и потерпевшего, а народные заседатели пребывали в полнейшем шоке. Во времена Империи обычные граждане о существовании гомосексуализма если и подозревали, то только на уровне недостоверных сплетен о звездах эстрады и кино. Публичное обсуждение сего предмета с физиологическими подробностями никак не укладывалось у бойцов в головах, тем более что набиты эти головы после года службы были скорее опилками, нежели мозгами. К перерыву в заседании Эрика уже подташнивало. Трудно сказать, кто из этих персонажей вызывал большее отвращение: крепкий коренастый крестьянин, с тупым выражением лица рассказывающий, как он «ухаживал» за предметом своей любви, или пухленькая размазня в военной форме, хлюпающая губами и лепечущая о своих страданиях. Удалились для объявления решения наши заседатели с большой радостью.

В комнате судья разъяснил им статьи уголовного кодекса, для формы поинтересовавшись их мнением.

– Товарищ майор, да впаять этому пидарасу по полной! – почти проорал Коля.

– Ну, во-первых, не майор, а капитан третьего ранга, – ухмыльнулся судья.

Китель на нем отсутствовал, на кремовой рубашке погоны с одной звездой – майор и майор.

– Извините, – буркнул Коля.

– Во-вторых, – продолжил «кап-три», – «по полной», как вы выразились, мы дать не можем, так как есть только неоднократная попытка изнасилования. Сам акт ни разу не зафиксирован. Не было ничего.

– Как не было? Вы же все в подробностях… – удивился Эрик.

– Потому и в подробностях. Ты думаешь, мне это удовольствие доставляет? – Судья поморщился. – Есть четкий критерий, отделяющий попытку от факта. Он применяется всегда, чаще, конечно, в делах, когда речь идет об изнасиловании женщины, но все же… В общем, головка члена должна войти минимум на свой радиус. Только тогда факт считается состоявшимся. Здесь этого не было. И следствием установлено, и я их подробно пытал. Иначе говоря, преступление не завершено, а значит, дать можно не более трех четвертых от максимального срока. К тому же жертва, получается, и не сопротивлялась толком. Есть еще неуставные отношения. Но путем поглощения тот же срок выйдет – четыре с половиной года.

– Ну, по такой статье мало ему там не покажется, – успокоился Коля.

Они подписали решение, вышли оглашать.