Женщина предпенсионного возраста. Крашенная блондинка. В глаза сразу бросалась морщина между бровей, нависшие веки и плотно сжатые губы. Она была слегка полновата, скорее от возраста. Рубашка в коричневую клетку, закатанную по щиколотку джинсы, в руках испачканные в земле перчатки.

Сестры посмотрели друг на друга.

– Мне чур тяпку!

Опередила Арина. Обе поняли, что инструмент у забора: тяпка, грабли, лейка и прочее, предназначался для них.

– Коза!

– Оп-па! – мать ошарашенно уставилась на Сашку, когда та вылезла из машины. – Я и забыла, что ты у меня брюнетка. Дайка посмотреть… – она заставила Сашу вращаться вокруг оси.

– Мам… перестань.

– Будто старше стала, взрослее.

– Ничего другого я не ждала услышать…

– Вовку дома оставила что ли? Я думала он мне с навесом поможет…

– Сами справимся, мам.

– Что у тебя с лицом? – спрашивая Сашу, мать посмотрела на Арину. Та сделала вид, что очень сосредоточена на пакетах в багажнике.

– А что с ним, мам? Теперь тебя и лицо мое не устраивает?

– Тебя какая муха укусила?

Сашка взяла сумочку с переднего сиденья и размашистыми шагами направилась в дом.

Каждый угол здесь напоминал об отце. Нет, он не строил его своими руками, но руководил. Маленькой девчонкой она пряталась за юбкой матери, когда отец гонял строителей по участку. У него был низкий твердый голос, большие волосатые руки, с возрастом появился живот. Сашка смотрела на него с трепетом и благоговением. Его же любовь к дочери была условной. Сашка до самой смерти отца надеялась, что он примет ее такой какая она есть – рассеянной, застенчивой фантазеркой, но этого не произошло. Им так и не удалось достигнуть гармонии в отношениях.

На комоде в гостиной так и не появились ее фотографии. Лишь на одном снимке, где родители сидели на диване с новорожденной Ариной на руках, а Саша стояла сбоку. «Так сбоку и осталась», каждый раз повторяла она, когда видела это фото. Ряд белых снимков: родителя в больнице, с коллегами, Арина в халате с красным дипломом, затем шли бабушка и дед на фестивале помидоров, гордо державшие килограммового победителя. Каждый раз, глядя на эти снимки она чувствовала боль, словно ее предали, бросили как бракованную. В ряде африканских племен испокон введен обычай выгонять ребенка, если он показался родителям больным, не соответствующим принятым в племени стандартам. Его просто вышвыривали из семьи, и он скитался сам по себе, пока наконец не погибал. Изгой, вот кем она в действительности ощущали себя с самого детства. «Башкой соображать надо», «косорукая, все через задницу», «потом не приползай за помощью», со всех снимков на Сашку посыпались излюбленные фразы отца. С каждым годом теплых воспоминаний о нем оставалось все меньше. Поэтому она приезжала сюда все реже.

Мать занесла продукты.

– Дождь собирается. Я пошла белье сниму.

Саша стала выкладывать продукты на стол. Она наблюдала в окно, как Арина с матерью стягивают простыни с бельевой веревки. Ветер усиливался, Арина пыталась убрать с лица растрепавшиеся волосы. Мать показала на дом, но та направилась к машине за оставшимися вещами. Сашка накинула местный плащ, вышла под дождь и начала собирать по огороду садовый инвентарь.

– Черт с ними с лопатами, – Арина взяла сестру за руку. – Пошли, не на шутку разошелся!

– Жалко их, промокнут.

– Думаешь у лопаты есть чувства?

– Ха-ха… не смешно, – Сашка составила под навес все что смогла выловить в огороде.

– Все еще наделяешь любой предмет душой? Это так мило… – подшутила над Сашкой сестра.

– С ума так сойдешь, трястись над каждой тяпкой. В детстве не могла заставить ее избавиться от растрепанной куклы. Все плакала: «как же ее бросить», – вспоминала мать.

Сашу кольнуло в самое сердце. В этом была суть ее детства. Все глупости и фальшь, бунтарство.

– Даже у той лопаты чувств больше чем у тебя! Может я от того была так привязана к бездушным куклам, что собственные родители и в грош не ставили мои чувства?!

– Ты что такая дерганная сегодня, слова нельзя сказать!

– Сказать можно, и даже нужно, мама. Ты бы хоть раз спросила, как мои дела! Все ли у меня хорошо на работе, со здоровьем! Вместо этого, едва мы заехали во двор началась критика!

– Я пошла… – Арина вся съежилась и побежала на крыльцо, продолжая оттуда наблюдать за разыгравшейся драмой.

Стена дождя обрушила Сашкины чувства, шлюзы прорвало. По ее лицу вместе с каплями стекали слезы. Раскаты грома перекрывала надрывы голоса, но она скажет все, сейчас или никогда!

– Тебя интересует где Вова?! Он мне изменил. Да мама. Меня очередной раз кинули и в этот раз самым унизительным образом! Подробностей хочешь? Он трахал ее прямо в моей квартире! Моей мама!!! Вся моя гребанная жизнь летит в тартарары!

– Саша, мама, идите домой!

– Хватит, я больше не намерена это слушать! Если ты и у себя дома так орала, ничего удивительного!

Мать засеменила в дом.

– Так это я виновата! Я?!!!

– А кто, я что ли?!

Сашка залетела на крыльцо вслед за матерью

– Ты и отец, как тебе такое! Нет ты меня выслушаешь, сегодня я скажу все что нужно было сказать уже давно!

– Замолчи! Бессовестная!

– Хватит затыкать мне рот. Все детство ты и отец приказывали мне молчать! Арина, убери руки!

– Саша, ты перегибаешь…

– Я?! А ты сюда посмотри, сестренка! Да, да, смотри! Кто здесь? Арина, вот она новорожденная, на фото где я с краю, будто случайно забрела и испортила семейный кадр. А вот Ариночка на первом сентября с букетом цветов, а тут последний звонок, окончание университета… – Сашка поднимала и опускала рамки с фото, Арина внимательно наблюдала за сестрой. Мать повернулась спиной, разбирая сорванные с веревки вещи. – Родители вдвоем, с коллегами, семьей… а вот это хороший семейный снимок, знаешь почему? На нем нет меня!!!

– Хватит орать!

– Нет не хватит! Ты и правда не замечала этого, Ариш! Скажи, признайся глядя мне в глаза! Должно быть это приятно быть любимицей? Поделись, а то мне родительской любви едва с наперсток накапало! Что ты молчишь? – руки Саши тряслись, она толкнула сестру в грудь, и та отступила. – Это не тебя вышвырнули из дома, так что закрой свой рот. Мама! – Саша дернула мать за плечо. Сжав челюсти и зажмурив глаза, та застыла. – Какого черта! Язык проглотила, а?! Пока отец был жив ты была куда разговорчивей!

– Хватит, прекрати!

– Это ты сломала мою жизнь, ты и отец!!! Вы наградили меня синдромом брошенки, благодаря вам я всю жизнь чувствовала себя отродьем! Я живу с абсолютным убеждением что меня невозможно полюбить! А как иначе если даже родителям я была не нужна!!! Каково жить с чувством собственной неполноценности, когда сомневаешься в каждом своем шаге, грызешь себя годами за малейшую ошибку, и все по одной простой причине, это вы таковой меня считали, вы вбили мне в голову!

Сашка вылетела из дома так шибанув дверью, что с крыши посыпались шишки, упавшие с сосен еще по осени. Дождь лил как из ведра. Она добежала до машины. С трудом перебралась на заднее сиденье и свернувшись калачиком, заревела во все горло. Какое счастье что потоки воды стеной падал на землю и истерики не было слышно. Сквозь слезы Сашка кричала как жалеет, что не нашла в себе смелости на такой же откровенный, но уже цивилизованный разговор с отцом. Она любила его и ей так хотелось донести до него что она хорошая, просто другая! Ей так хотелось, чтобы он наконец принял ее, признал достижения, которые несравненно были, пусть даже Александра сама не замечала их, чтобы просто, тихо-тихо, наедине, сказал, что всегда любил ее только потому что она его дочь, и она есть на этом свете… Отца не вернешь, ничего не изменишь. Не такой вечер она себе представляла. Саша собиралась подписать декрет о мире, а вместо этого нарушила Гаагскую конвенцию, и спровоцировала бой. Мать была следствием, слепым подражателем отца. Саша отчаянно пыталась вспомнить, когда мама проявляла к ней поистине материнские чувства. Когда она болела? Нет, те теплые руки в воспоминаниях Александры принадлежали бабушке. Зубную боль, преследовавшую ее все детство, Сашка давила в подушке, раскачиваясь из стороны в сторону, в попытке убаюкать ноющие семерки. На 1 сентября в 1 классе она стояла в толпе незнакомых людей. На линейку ее проводила соседка, бабуля в тот день лежала в больнице. Сашка уже вознамерилась начать наступление на собственно Я, которое посмело так бесцеремонно вырваться наружу и обвинять мать во всех смертных грехах. Но не смогла. Она приветствовала незнакомое доселе чувство пустоты и легкости. Горечь сказанного еще давила на сердце, но откликалась не болью, а пустотой, и Саша окунулась в нее целиком. В семейной иерархии правом голоса наделен не один лишь родитель. По крайне мере в современной русской культуре. И вот парадокс, до определенного детского возраста мы учим детей ходить и говорить, а после сидеть и помалкивать. Без сомнений, второму пункту ее родители уделили особое внимание.

Сашка открыла глаза. Дождь уже стих и теперь моросил едва заметно. За стеклами автомобиля была непроглядная тьма. Сашку знобило. Она вылетела из дома в одной футболке. В окно машины постучали.

– Кто?

– Дед Мороз! Я, кто же еще!

– Ц…, че хотела?

– Дверь, блин, открой, дождь идет.

Сашка дернула ручку и вернулась в положение кокона.

– Если ждешь извинений или душевной беседы – этого не будет.

– Ничего я не жду. Принесла успокоительное… Красное/белое?

Сашка развернулась и взглянула на сестру, у которой в руках было по бутылке вина.

– Белое.

– Знаю, это я так… Слушай… Я хочу сказать тебе кое-что и это вовсе не потому, что мы сестры, честно. Я…, просто у меня не выходят из головы твои слова, ну про то, что тебя нельзя полюбить… Это же бред, Саш. В смысле бред что нельзя! Ты умная, веселая, привлекательная!

– Как же, такая привлекательная что жизнь при каждом удобном случае спешит меня трахнуть… я тупица…

– Ты не…

– Да, да, тупица. Я ведь только сейчас поняла, что висла на каждом своем мужике. Я в каждом встречном парне видела потенциального жениха, любой жест вежливости воспринимала как флирт. Словно я…, каждый раз так отчаянно надеялась, что меня кто-то полюбит! А ведь большинство парней мне даже не нравились по-настоящему, я была с ними лишь от того, что они ко мне проявили какой-то интерес, понимаешь? – слезы опять стекали по щекам. Арина потянулась к сестре, но Сашка отвергла этот жест. – Где-то глубоко в душе я думала «неужели я ему нравлюсь? Кто, я? Быть этого не может!». Я сомневалась каждую минуту в чувствах своего парня, ты хоть знаешь каково это? Я всегда ждала подвоха… ведь я неправильная, поломанная. Родители регулярно доказывали это, и я верила. А когда ту би континиут не было, винила себя, поскольку если даже собственные родители считали меня бракованной, что говорить о других. Я подстраивалась не только под мужиков, но и подруг. Я думала если буду удобной, с таким же вкусом, мнением, макияжем, то от меня не отвернуться. Та-дам! Это совсем не так! Оказывается, вероятность что тебя пошлют нахуй даже больше… Не знаю, ты не поймешь…

– Я понимаю, о чем ты. Правда, клянусь!

– Прям уж.

– Клянусь. Прости меня, Саш.

– Да без проблем, – Сашка открутила крышку и стукнула своей бутылкой о бутылку сестры.

– Нет, я серьезно. Прости меня. Я не думала, что все так глубоко.

– Все проблемы из детства, слыхала?

– Может… к психологу сходить? Это дорого, но говорят действенно.

– Не хочу, ничего не хочу.

– Срок еще не вышел.

– Срок… – Сашка устало хмыкнула, показывая, что не видит в нем никакого смысла.

– Я поеду с тобой в Питер, Саш.

– Если в качестве извинения…

– Хватить все анализировать и оценивать! Поеду потому что хотела с самого твоего приглашения! И не хочу оставлять тебя одну.

– Серьезно?