Ноах проводил их взглядом. Его руки, свисавшие вдоль тела, были напряжены, словно вот-вот перехватят мяч. Интересно, подумал я, каково это – жить с такой проблемой.

– Кажется, тебя зовут Ари?

– Арье, – ответил я и поправился: – Сокращенно Ари.

– Откуда ты?

– Из Бруклина.

– Круто. У меня друзья на Лонг-Айленде. Знаешь там кого-нибудь?

– Кое-кого, – уклончиво ответил я, уверенный, что у нас ноль общих знакомых.

– Я был в лагере с Бенджи Вертхаймером. Знаешь его? – спросил он, стараясь завязать разговор. – Нет? Потрясающий разыгрывающий защитник.

Я покачал головой.

– А Ефрема Стерна? Окей, Наоми Спитц? Ширу Хаар? Она из Кингс-Пойнт. Ее все знают, она закатывает вечеринки в Хэмптонсе, очень красивая. – Он рассмеялся. – Не говори моей девушке, что я это сказал, – доверительно произнес он и указал на бассейн.

– Не скажу.

– Где ты учился?

– В “Тора Тмима”.

– “Тора Тмима”?

– Ага, – смущенно проговорил я.

– Никогда о ней не слышал. Она новая?

– Нет. Вообще-то нет.

– А, значит, фрум^[51]. Штетл^[52]. Черные шляпы.

Как же мне было неловко. Должно быть, Ноаху, чья жизнь, по всей видимости, состояла из спортивной славы, пляжных домиков и летних вечеринок, я показался степенным учеником раввина, забредшим не в тот мир – или, по крайней мере, не в тот двор, то-то смеху. Мне не привыкать быть чужаком. В прошлой своей жизни я был чужаком, но таким, который понимает, что законы, управляющие всеми сферами жизни – как жениться, как думать, как завязывать шнурки, – неизменно продиктованы представлениями о морали. Теперь же, с Ноахом, я тоже был чужаком, но другим – тем, кто пытается спрятаться у всех на виду, не понимая, какие здесь действуют законы. Здесь притворяться своим будет еще труднее, чем в Бруклине, подумал я.

– В общем, да, – ответил я.

Он рассмеялся.

– Тут все немного иначе. У нас здесь соблазнов побольше, чем в “Тора…”… Как там дальше?

– Тмима.

– Да. Точно. Там ведь наверняка учатся одни парни?

Я скривился: как же быстро он меня раскусил.

– К сожалению, – признался я, стараясь сохранить хотя бы подобие самоуважения.

– Я бы в такой школе не выжил. Чокнулся бы, точно. – Он потер бицепс. – Идем, я тебя познакомлю.

Я нервно подошел вслед за Ноахом к краю выложенного мрамором бассейна. К нам подплыли две девушки.

– Дамы, – сказал Ноах, – знакомьтесь, это Ари Иден. Ари, это моя девушка Ребекка Надлер, а это не моя девушка, София Винтер.

– Рад познакомиться, – произнес я.

– Привет. – Ребекка подплыла ко мне, чтобы пожать руку. Ноах бросил на нее предостерегающий взгляд, она остановилась и, не растерявшись, помахала мне рукой. Она была высокая, спортивная, с волнистыми каштановыми волосами, большими зубами и крупными чертами лица. Но я не отрываясь смотрел на Софию, которая молча двигалась к бортику, – темные волосы, молочно-белая кожа, острый, чуть угловатый нос, тонкие, но сильные руки, небесно-голубые глаза.

Ноах хлопнул меня по спине: я слишком долго таращился на Софию.

– Откуда ты приехал? – Ребекка смотрела на меня с любопытством.

– Из Бруклина.

– В Нью-Йорке замечательно, правда?

Я едва не ляпнул, что моя жизнь в Нью-Йорке была какой угодно, только не замечательной, но вместо этого, повинуясь правилам приличия, кивнул.

– Здесь чересчур жарко. Я ужасно хочу переехать на север, хотя и знаю, что Ноах никогда не расстанется с родителями. Да ведь? – Она схватила его за руку и утащила обратно в бассейн.

Ноах со смехом плюхнулся в воду. Они вынырнули, Ребекка обхватила его сзади за шею. Я смущенно наблюдал, как они обнимаются. Вода касалась краев моих брючин, мочила мои новые черные кроссовки “Нью Бэланс”, но отойти я не решался. Я выдавил милую улыбку.

– Ничего, привыкнешь. – София подошла ближе. – Они все время обнимаются. – Пока она говорила, я не мог отвести взгляд от ее небесно-голубых глаз, и меня бросало в пот сильнее, чем от палящего солнца Флориды. Я вдруг поймал себя на том, что слишком часто моргаю и стою раскрыв рот. – Они вместе с шестого класса.

– Давно.

– Да, но мы-то с ней дружим с четвертого. А это значит… – она выдержала театральную паузу, – что все эти годы я пользуюсь славой “третьей лишней”.

– Да, беда, мы никак не можем от нее избавиться. – Ноах набрал в рот воды и фыркнул в Ребекку. Та в ответ тоже плеснула в него водой. – Может, сплавим ее тебе?

София смущенно улыбнулась, убрала мокрые пряди со лба и, переступив с ноги на ногу, устремила взгляд на зеленое поле за изгородью. В глазах ее мелькнула тень.

– Ты же не против? Она ведь такая красивая. – Ребекка лежала грудью на спине Ноаха. – Правда, Ари?

Я вспыхнул. Да, хотел ответить я, да, она очень красивая, я в жизни не видел никого краше. Вместо этого я пробормотал что-то неразборчивое, пристально разглядывая грязь на кроссовках. Подняв глаза, я заметил, что София смотрит на меня.

– Так ты к нам присоединишься?

– Не могу, – по-дурацки ответил я. – Плавки не захватил. Да и нам уже пора возвращаться… мы еще вещи не разобрали…

Она снисходительно рассмеялась.

– Я так понимаю, в Бруклине одноклассники и одноклассницы вместе не плавают. – Она отбросила волосы за спину, скользнула ко мне и, с вызовом глядя на меня, протянула руку. Я моргнул, помедлив, взял ее за руку и помог ей вылезти из бассейна, стараясь не думать о том, как возмутительно близко ее тело, как вода капает с ее подбородка, шеи, живота, бедер прямо мне на одежду, я отчаянно силился не глазеть на Софию, которая подошла к шезлонгу, взяла полотенце и принялась вытираться, и уставился на золотой браслет с гравировкой из скрипичных ключей, охватывавший ее левое запястье.

На ее шезлонге лежало “Бледное пламя”. Мне на лето задали ту же книгу.

– Нравится? – спросил я, стараясь увести разговор от моей вопиющей социальной неполноценности.

– Общаться с тобой? – София вытерла лицо полотенцем. – По-моему, не очень-то интересно. Или ты так не считаешь?

– Набоков. – Я указал на книгу.

Она явно удивилась, что я вообще произнес эту фамилию.

– А ты о нем разве слышал?

– Прочитал месяц назад. Так что да.

– Странное совпадение.

– Вряд ли. Мне в школе задали.

– В какой школе?

– “Коль Нешама”.

– Я думала, ты в двенадцатом.

– Так и есть.

Она набросила полотенце на плечи, как плащ, поправила черный купальник.

– Академия не берет новичков в двенадцатый класс.

– Кстати, да, – подал голос Ноах. – Помните Стиви Гласса? Он хотел перевестись к нам в двенадцатый, его не взяли. А он парень умный.

Я пожал плечами. Представил, как приеду в первый день в школу – и выяснится, что произошла ошибка, на самом деле меня не взяли.

– Меня вот приняли.

София по-прежнему вытиралась, оборачивала талию полотенцем, выжимала волосы. Я уже понимал, что навсегда запомню ее лицо.

– И как тебе это удалось?

– Подал заявление.

– Я догадалась.

– Наверное, им понравилось мое сочинение.

Переводился я просто: подал заявление, указал свои данные, в общем, ничего особенного, но вот дополнительное задание оказалось интересным: “«Ни один человек не выбирает зло ради зла. Он лишь ошибочно принимает его за счастье и добро, к которым стремится» (Мэри Уолстонкрафт). Раскройте тему на 2–10 страницах”. Прежде я сочинений не писал, и мне понравилось. Я отправил восемь страниц под заголовком “Бессмертные желания: страсти человеческие в литературе и в Гемаре Брахот Ламед Амуд Алеф”.

София не скрыла изумления.

– То есть ты хочешь сказать, что не просто ухитрился поступить в “Коль Нешаму”, но и записался на продвинутый курс по литературе?

– В Бруклине я плавал мало, – ответил я, – зато очень много читал.

София подбоченилась. У меня екало сердце всякий раз, как она поджимала губы.

– Ну ладно. И как тебе “Бледное пламя”?

Ноах ухмыльнулся:

– Ты посмотри на этих умников.

– Странное, – ответил я. – Но мне понравилось.

– Правда? Потому что оно какое-то натужное. Я не люблю, когда книга вдалбливает очевидное, – Кафка не в счет. По-моему, это признак того, что автору не хватает воображения. Да и в целом, по-моему, это вуайеризм. – Я понял, что София недвусмысленно пытается поставить меня на место. – Может, я оценила бы ее лучше, если бы прочитала “Тимона Афинского”.

– А кто такой Тимон Финский? – спросила Ребекка.

– Афинский, – со смехом поправил Ноах, и Ребекка шлепнула его.

– Это пьеса, из которой Набоков позаимствовал название, – пояснила София. – “Луна – нахалка и воровка тоже: свой бледный свет крадет она у солнца”^[53].

– Правда? Я не знал, – сказал я. – Но это все равно что утверждать, будто сперва нужно прочесть “Гамлета” и тогда лучше поймешь Набокова.

Тонкие мышцы на ее руках и плечах сжались.

– Почему именно “Гамлета”?

– Как там? “Смотри, светляк, встречая утро, убавляет пламя”^[54]. По-моему, это аллюзия, нет?

– Если я не так понял, простите старика, – вмешался Ноах, – но ты правда только что процитировал Шекспира у моего бассейна?

– Какая-то неоправданная одержимость пламенем, – сказала Ребекка. – Может, сменим тему?

– Я всего лишь хочу сказать, – пояснил я, залившись краской, – что если ты ищешь важные источники для “Бледного пламени”, можно было бы и перелистать “Гамлета”. По мне, так они равно бесполезны, начнешь читать – запутаешься.

Она взглянула на меня так, что я не понял, то ли она смотрит на меня, то ли куда-то вдаль.

– Это я-то запутаюсь?

– Нет, конечно, – запинаясь, пробормотал я, – не ты, я имел в виду, в общем…

– Я так поняла, ты читал “Тимона Афинского” просто для смеха?

– Нет, – смущенно признался я, – еще не читал.

– Сосед-бруклинец, – рассмеялась Ребекка. – Робот, цитирующий Шекспира.

– Иисусе, – сказал Ноах. – Обычно с сочинениями я обращаюсь к Софии или Эвану (услышав это имя, Ребекка шлепнула его под водой, а София отвернулась), теперь же, пожалуй, понесу свои таланты в дом напротив.

Я не знал, что делать – то ли гордиться тем, что произвел на них впечатление, то ли стесняться своей любви к Шекспиру, которая, как я понял, считается еще большим отстоем, чем детство в Боро-Парке.

– Арье, – издалека окликнул меня отец. То, что я стою рядом с девушкой в бикини, казалось, причиняло ему физическую боль. Следом за отцом шли моя мать и мать Ноаха, высокая, хорошо одетая; они о чем-то разговаривали. – Мы уходим.

– Рад был познакомиться, сосед, – сказал мне Ноах и посмотрел на моего отца.

– Ладно. – София протянула мне руку, и я ответил на пожатие, несмотря на то что отец не сводил с нас глаз. – А с тобой не так уж скучно спорить.

– И с тобой. – Голос мой дрогнул. Ее рука горячила мою.

– Увидимся, Гамлет.

Задыхаясь от смущения, я выполнил бессвязные действия – неестественно рассмеялся, наскоро попрощался – и отошел к родителям.