Карола кормит Бекку из бутылочки, одновременно прижимая другой рукой трубку к уху, я решил, что нам нужно экономить заряд телефонов и использовать их посменно, последние полчаса она провела в телефонной очереди. Я захожу на один из участков, не такой заброшенный, как тот, что с игровым домиком, тут кто-то выполол все сорняки, под деревом стоит стремянка, на верхней ступеньке которой остался секатор, на бельевой веревке висит пара потрепанных джинсовых шортов, и я зачем-то иду потрогать их и проверить, высохли ли они, как вдруг слышу ее взволнованный голос, почти переходящий в крик:

– Алло? Алло? Вы меня слышите?

Я кидаюсь обратно к сосне, Карола замерла в напряжении, положила Бекку на землю и свободной рукой прикрыла второе ухо, лицо сосредоточено, словно чтобы отстраниться от всего, что может отвлечь ее от этого жизненно важного разговора, она отогнула немного маску, чтобы ее было лучше слышно.

– Послушайте… да, алло, меня зовут Карола фон Эш, и я сейчас тут в Эстбьёрке вместе с семьей, с нами младенец, наша машина не завелась, и мы вот тут в Эстбьёрке, алло? Вы нам сказали прибыть сюда, в Эстбьёрку, но здесь же нет никого…

Я сажусь в сухую колкую траву, беру Бекку на руки и прижимаю к себе. Слезы, слюни и сопли оставили светлые полоски на слое грязи, покрывающей ее лоб и веки, я целую мягкую пухлую щечку и чувствую привкус сажи.

Из трубки до меня доносится голос, он принадлежит женщине и звучит вежливо, я не различаю слов, только вопросительную интонацию.

– Да… нет? – Карола откашливается, утирает бегущие из глаз слезы. – Мы вообще-то видели только одну, там была семья, они забрали с собой нашего мальчика, а не то бы… И где? Рядом с Ованмюрой? Но до нее же пять километров…

Собеседница что-то поясняет, Карола смеется – смех звучит агрессивно и зло, за наши с ней совместные двадцать лет мне приходилось слышать подобное, наверное, раза четыре.

– А позвольте поинтересоваться, и кто же у вас в приоритете? Раз уж… у нас тут четырехмесячный младенец…

Голос в телефоне меняет интонацию, становится торопливее, официальнее, женщина явно пытается закончить разговор.

– Ну пожалуйста, черт побери, – молит Карола, глядя на Бекку, а я сдерживаю внезапное желание ущипнуть дочку хорошенько за ляжку, чтобы она завопила, может, это бы и сработало, услышь эта тетка детский плач, но Бекка молчит, только немного покашливает, лежа у меня на руках и глядя на меня покрасневшими глазками, а Карола вымаливает и выпрашивает помощь, но голос ее собеседницы становится все тише и наконец совсем пропадает.

Карола смотрит на экран так, словно тот ее покусал.

– Сказала, чтобы мы выбирались отсюда своими силами, – бормочет она. – Что здесь нам надо было быть вчера, когда всех эвакуировали. Что для пожарной команды в приоритете раненые или те, кто не может сам о себе позаботиться, те, у кого есть веские причины. – Ее лицо кривится в гримасе, она отводит глаза. – А еще спросила, почему мы не поехали на той машине, почему не могли в нее уместиться.

Она не говорит этого вслух, может быть, потому, что и я не винил ее в той истории с кондиционером, а может, потому, что эффект только сильнее, когда обвинение остается невысказанным:

«Ты должен был уговорить их. Должен был все уладить. Должен был постоять за свою семью».

– Прости, – обращаюсь я к маске и опущенным вниз глазам.

«Но почти ничего из запланированного не состоялось, – говорю я той, с кем хочу быть. – Никлас и Петра пообещали дом кому-то другому, а с виллой на побережье в Каннах вышло какое-то странное недопонимание, и в США мы не поехали, а потому посчитали все и поняли, что у нас совсем нет денег на жилье, аренду машины и все эти мальчишники, девичники и предсвадебные обеды, двоюродной сестрой верховодил американский свадебный распорядитель, который, наверное, полагал, что мы, гости, – просто большой банкомат, это было за гранью, мы понять не могли, о чем вообще думали, пришлось пожертвовать уже оплаченными климатически нейтральными авиабилетами^[11] и всем прочим. Ну ты понимаешь… – Она понимающе кивает в ответ, мы лежим в кровати какого-то гостиничного номера и рассказываем друг другу о наших бывших и тех идиотских ситуациях, в которые попадали из-за них. – Ох уж эти стандарты жизни среднего класса, фасад, который нужно поддерживать любой ценой. Так что мы затолкали детей в машину и поехали в Норвегию, но Бекке это совсем не подходило, палатка уже к шести утра нагревалась как печка, да и вообще, ты в курсе, сколько в Норвегии стоит обычный латте?»

Вилья возвращается, по дороге машинально вытирая руки об шорты, чтобы удалить возможные следы детских какашек.

– Я видела обеденный стол, – испуганно рассказывает она. – Полностью накрытый, там, на веранде. Тарелки, бутылки с вином, все такое.

Я киваю:

– Знаю, милая.

Она хмурится, смотрит по сторонам:

– Они просто все побросали и убежали как можно быстрее.

– Да.

– Тут только мы остались.

– Да.

«Ты предложила этот дом, – скажу я теще; снова похороны Каролы, в этой версии где-то на Лидингё^[12], – спросила, почему бы нам не поселиться в загородном доме до конца лета, а ты тогда сможешь переехать в город, это же твоя идея, и мы решили, что так и правда многое решается. Кофе в золоченом сервизе, Дженис Джоплин и Эми Уайнхаус звучат из стереосистемы. – И это несмотря на засуху, жару и отключение воды с десяти вечера до шести утра».

«Вы каждый год предупреждаете нас о риске возгораний, – скажу я руководителю спасательного отряда, который встретит нас в Реттвике через два часа, когда все уже позади, – вы нас каждый год предупреждаете, так что мы перестали относиться к этому серьезно, думая, что вы контролируете ситуацию, ну да, мы чувствовали запах дыма от пожаров на севере, но человек ко всему привыкает, вы слишком часто кричали «волк! волк!».

«И нам было так хорошо вместе, – скажу я много лет спустя уже взрослому Заку, – мы с тобой вдвоем ходили купаться каждый день, могли часами бултыхаться, ты за то лето здорово научился плавать и даже нырять с мостков, а по вечерам мы читали книжки и играли в игры, дым не особенно нам докучал, в некоторые дни он вообще не чувствовался».

«Ведь человек ко всему привыкает, – отвечу я на вопросы журналистов, – и самое гадкое в проблеме изменения климата то, что мы свыкаемся с лесными пожарами, жарой, бездомными, которые мрут от нее как мухи в Париже, Берлине, Мадриде; в Индии миллионы людей гибнут, когда там не выпадают муссонные дожди, греческая экономика, по сути, рухнула, сельскохозяйственная отрасль на западе США загнулась от засухи, в Европе ливни смывают целые поселки, ну а мы включаем в доме кондиционер, устраиваем на улице барбекю, живучесть человечества всегда зиждилась на нашей уникальной способности подстраиваться под обстоятельства, но теперь она ведет нас к гибели, и мы кротко и безропотно следуем за ней, а если весь скот отправить на вынужденный убой, экологичный говяжий стейк в результате только подешевеет».

Спасатели все еще должны быть в Ованмюре где-то в районе церкви, вычитывает Вилья в каком-то чате в Сети, так что мы оставляем икеевский мешок в прицепе и после небольшого разглагольствования забираем печенье и уходим оттуда, уже почти четыре часа дня, жара и дым нестерпимы, Бекка ужом извивается в коляске и дергается так, будто у нее спазмы, она орет до хрипоты, я надеваю рюкзак-переноску и сажаю дочку в него, но она продолжает кричать, а мы идем дальше, несмотря на ее вопли.

«Потому что мы стыдились, – скажу я терапевту, – стыдились того, что втюхали такую кучу денег в ту пафосную таиландскую виллу, и в итоге лишили себя и детей дома на все лето, два высокооплачиваемых специалиста с высшим образованием спустили весь свой накопительный счет на такую банальщину, как авиабилеты и роскошный дом в Таиланде стоимостью 300 евро за ночь, аренда на полгода, и все ради того, чтобы иметь возможность посидеть на пляже и поесть жареный рис в последний раз в жизни. – Терапевт вопросительно смотрит на меня поверх блокнота с записями, а я киваю и говорю: – Ну да, конечно, альтернатива-то была, нам стоило попроситься с палаткой на земельный участок к кому-то из друзей, мы могли бы переехать в гостевую комнату в квартире мамы Каролы, но вместо этого остались после предупреждений властей, после того, как все уехали, мы так стыдились всего этого: того, что приобрели билеты в Штаты и не воспользовались ими, нашего электрокара от «БМВ», на который потратили, считай, карманные деньги, стыдились молока, сыра и мяса»^[13].

Мы идем уже час, ремни переноски врезаются мне в плечи, и вдруг слышим отдаленный звук, сначала сирены, потом рев моторов: несколько автомобилей едут в противоположную сторону, три, четыре, пять пожарных машин и один красный автомобиль с логотипом спасательной службы и синим проблесковым маячком на крыше, они отделяются от опушки леса и движутся параллельно нашей дороге, мы кричим, скачем на месте, машем руками, Карола бежит им навстречу, размахивая как флагом красной фланелевой пеленкой Бекки, но они сворачивают от нас на лесную дорогу.

«Про такое как раз всегда думаешь, что с тобой это точно не может случиться, – скажу я Микке через полчаса, когда мы встретимся с ним в Реттвике и я обниму Зака, ему уже залепили пластырем ногу, он успел, конечно, подружиться с теми мальчишками с заднего сиденья и сидит теперь, играя на их планшетах и удивляясь, чего там взрослые расшумелись, – думаешь, что у властей все под контролем, мы же, в конце концов, в Швеции, вот уж действительно позорище, что у нас нет своих самолетов».

Спасатели нас не видят или, может, видят, но не обращают внимания, машины исчезают в лесу так же внезапно, как появились, и я понимаю, что они едут не тушить пожар – они бегут от пожара, потому что, глядя туда, где должна находиться Ованмюра, я вижу языки пламени меж верхушек деревьев, там, куда мы направляемся, бушует пламя, и там, откуда мы пришли, тоже, мы останавливаемся, замираем как вкопанные.

«Это все ради тебя», – не говорю я Кароле, опустившейся на корточки на дороге рядом с декоративной старинной велоповозкой, выкрашенной в светло-голубой цвет, со столь же декоративной и старинной молочной бутылкой, поделка из стекла и дерева, подле нее плоский камень, на котором округлыми ярко-красными буквами выведено «СЕМЬЯ ЯНСОН», а рядом белая табличка, которая предлагает «Оптоволоконный широкополосный интернет от DalaEnergi», мы вытащили Бекку из переноски, и Карола сидит, обняв ее, и плачет, сотрясаясь от долгих жутких всхлипываний, а дым клубится во всех лесах, окружающих нас, Вилья строчит что-то в телефоне в поисках информации, я жду в телефонной очереди дежурной части, экран липнет к щеке, и в таком положении мы остаемся довольно долгое время, зной и прямые лучи солнца сжирают заряд аккумулятора, мы взяли с собой пауэрбанки, но они все остались в чемодане, том самом, который сломался, в том, который я бросил по дороге.

«Это ради тебя я сделал так, что мы по уши влезли в долги, теперь даже смешно. Это ради тебя я завел третьего ребенка. А сейчас та, другая, снова хочет меня, все началось по новой, мы как два разведчика на войне, вчера она отправила мне фото, где она со мной, я сделал его позапрошлым летом: мы голые лежим под солнцем на нескольких подушках, раскиданных по кокпиту той яхты, и я сделал наше селфи на ее телефон, вид сверху, – и речь совсем не о том, как она выглядит голой на том фото, она, разумеется, ангельски прекрасна, настолько, что мне становится дурно, но речь даже не об этом, а о том, как я выглядел, когда был счастлив.

Под фотографией она написала: “Не стыдись того, что ты человек, гордись этим”».

– Дидрик, пожалуйста, вытащи нас отсюда, – невнятно выдавливает Карола. – Вытащи меня и детей из всего этого прямо сейчас.