Я зашла за торговый центр, подумав, что смогу найти что-то съедобное во внутреннем дворе, хотя мысль о том, что мне придется искать еду в помойке, показалась мне мерзкой. Но там ничего съедобного не оказалось. Зато у баков стояла припаркованная машина. Я дернула за ручку, и дверь машины открылась. Это был «Кадиллак», как у дедушки, только внутри на сиденьях валялись газеты и пустые банки из-под газировки, а обивка местами была порвана. Похоже, эту машину оставили тут несколько месяцев назад. Я немного расчистила заднее сиденье, забралась внутрь и захлопнула дверь. Внутри пахло плесенью, табаком и немытым телом того, кто пользовался этой машиной в последний раз, но все равно это было лучше, чем бродить по дороге всю ночь напролет.

Я подложила под голову рюкзак и через некоторое время заснула, а когда проснулась, то поняла, что моя голова лежит на коленях у какой-то женщины, которая гладила мои волосы. Она склонилась надо мной, и я увидела лицо бабушки, серьезное и сосредоточенное. Я принялась задавать ей вопросы, а она достала откуда-то из темноты плед и накрыла меня. «А где мама? Она знает, что вы пришли?» Но она только улыбалась и заправляла мне локоны за ухо, как обычно это делала мама.

За рулем сидел дедушка и курил сигарету. Подняв глаза, он посмотрел на меня в зеркало заднего вида, но не поздоровался. Выдохнув, он выпустил струйку дыма, щелчком отправил окурок на улицу и закрыл окно.

Мы молча ехали по пустому городу. Уличные фонари через регулярные интервалы освещали темный «Кадиллак» призрачным оранжевым светом. Я повернулась на бок и положила голову на холодное кожаное сиденье, а когда проснулась, то вновь оказалась в пустой и холодной машине.

Временами у меня во рту появлялся странный привкус – привкус, который не должен быть знаком ни одному порядочному человеку, – и я отправлялась в туалет с ополаскивателем. Я полоскала и полоскала рот, пока язык не начинало жечь, но стоило мне выплюнуть жидкость, как тот самый вкус «плохих вещей» возвращался. В школьной уборной за этим занятием меня иногда заставали другие девочки. В зеркало они наблюдали за тем, как я сплевываю, закручиваю крышку бутылочки и засовываю ее в рюкзак. Может, поэтому у меня не было подружек.

В шестом классе нам нужно было написать свою первую исследовательскую работу, с примечанием, библиографией и всем прочим. Я привыкла узнавать обо всем из книг, поэтому мне хотелось самой выбрать тему. Но всех заставили писать доклад о термитах. Целую неделю вместо английского мы ходили в библиотеку.

В четверг утром кто-то подошел к моему столу, и я подняла голову. Это был Стюарт, местный умник. Он заглядывал мне через плечо, чтобы увидеть, что я читаю. Я ощутила его присутствие по запаху тунца в его дыхании, но никаких особых чувств это во мне не пробудило. Он был не из тех мальчиков, которым от девочек нужно только одно. В таком смысле ему предстояло ими заинтересоваться лишь через несколько лет. Наконец я спросила:

– Тебе нужна эта книга или что?

– Нет. Я закончил свой доклад дома, прошлым вечером. А ты что читаешь?

– Ничего.

– Мы же вроде должны про термитов писать.

– Это кто решил?

Я почувствовала, как он пожимает плечами:

– Ну да, ты права. Австралийские пауки-вдовы куда интересней.

Он почитал немного, стоя у меня за спиной.

– Статья неполная. У меня дома есть энтомологическая энциклопедия, там лучше написано. А ты знаешь, почему их называют «вдовами»?

– Почему?

– Потому что их самцы погибают. Они их съедают.

Продолжая говорить, Стюарт сел за стол напротив меня.

– Самка съедает самца сразу после спаривания. Иногда даже во время спаривания. Он позволяет ей съесть себя, потому что ей нужен белок для потомства, и в любом случае оплодотворение уже свершилось.

«Оплодотворение уже свершилось?» Я была готова рассмеяться над этой заученной фразой из энциклопедии, но вдруг осеклась; меня охватило напряжение. Сердце заколотилось, словно хотело выпрыгнуть из груди.

– Это называется половой каннибализм, – продолжил Стюарт. – Это самое важное, что нужно знать про австралийскую вдову, а здесь про это ни слова.

– Это детская энциклопедия, – сказала я. – Они даже слово «половой» не смеют напечатать.

Я помолчала.

– Стюарт?

– Да?

– А у других видов такое бывает?

– Что именно? Что они поедают друг друга?

Я кивнула.

– Ну, у черных вдов. Это тоже пауки. И еще у пары видов пауков, которые умирают после спаривания – самцы то есть, – так что самке даже не приходится нападать во время спаривания. – Он так часто и громко повторял слово «спаривание», что другие школьники начали поднимать головы и отвлекаться от своих тетрадей. – Поэтому она все равно его съедает, понятно?

– Чтобы получить белок, – постаралась произнести я как можно тише.

– Да, ради белка.

– Ну, а другие виды, кроме насекомых, этим занимаются? Например, млекопитающие?

Стюарт странно посмотрел на меня и не ответил. Я подумала, что у нас складывалась неплохая беседа, но я все испортила. Я мысленно пнула себя.

– А почему ты все время носишь черное? – спросил он.

Так, на всякий случай.

Черное не такое маркое.

– Чтобы не думать о сочетании цветов, – ответила я.

– Тебе бы подошла цветная одежда. Может, тогда окружающие поменьше говорили бы о том, какая ты странная.

Наши взгляды пересеклись, но только на секунду.

– Извини, но это правда.

У нас, изгоев, был обычай распределяться по своего рода концентрическим кругам. Дети вроде Стюарта расстраивались, наблюдая за кем-то вроде меня, кто находился на еще большем отдалении от остальных, но радовались, что они не на нашем месте.

– Они все равно будут думать, что я чудачка, несмотря на одежду.

Он посмотрел на меня.

– Ага.

Он встал из-за стола и прижал к груди папку с бумагами.

– Возможно, ты права.

После этого отошел и сел за отдельный стол.

Те мальчики, что хотели со мной встречаться, походили на меня – их тоже считали странными, и они предпочитали держаться подальше от остальных на уроках физкультуры или в столовой. Они часто переезжали, держали в карманах ингаляторы или косили глазами – и были при этом слишком умными, чтобы их за это не презирали.

Каждый раз, когда я начинала ходить в новую школу, кто-то из таких мальчиков находил предлог, чтобы заговорить со мной. Например, спрашивал, что нам задали по математике, как будто не записал сам, садился напротив меня за обедом и рассказывал о своем научном проекте или о костюме, который собирается сделать на Хеллоуин. А потом однажды, спустя месяцы, он приглашал меня к себе после школы – подготовиться к тесту по истории или испытать механизм, который он соорудил для научного проекта. В какой-то момент я выучила слово «предлог» – причина, которая звучит как оправдание. Родители мальчика еще не вернулись с работы. Мы проходили к нему в комнату. Почти всегда все развивалось по одному и тому же сценарию.

Мне следовало отказаться. Мне хотелось сказать «нет». Я понимала, что будет правильно предложить ему оставить меня в покое, но ведь таким, как он, и так уже не раз отказывали одноклассницы, над ним постоянно смеялись. Как я могла ответить отказом?

Так случилось с Дмитрием, Джо, Кевином, Ноблом, Маркусом и Си Джеем. Каждый раз я заходила к нему домой, надеясь, что теперь-то он не будет настолько милым или не станет подходить ко мне слишком близко. На этот раз никакого искушения.

В конечном итоге я кое-что поняла. Говорить себе: «На этот раз все будет по-другому», – все равно что подтвердить, что в этот раз произойдет то же самое, что происходило всегда.

После Си Джея мы переехали в Цинциннати, штат Огайо. Утром, когда мы ехали в машине, я спросила:

– Может, мне больше не ходить в школу?

Мама ничего не ответила.

– Мама?

– Я подумаю.

Но теперь я подозреваю, что она уже тогда решила уехать.

Шоссе казалось таким же пустынным, как и накануне вечером – одни заправки и пустые торговые ряды. При виде киоска с надписью «Горячие свежие бублики» я было обрадовалась, но тут же заметила табличку «Продается» за стеклом. Я почти дошла до станции «Грейхаунд», когда увидела знак «Эдгартаун, исторический центр». Может, стоит зайти в настоящий ресторан, согреться и позавтракать как следует, прежде чем покупать билет до Сэндхорна.

Через несколько кварталов дорога превратилась в типичную центральную улицу. Было рано, и многие магазины еще не открылись: кафе-мороженое, букинистическая лавка, итальянский ресторан. Церковь, агентство недвижимости, художественная галерея со стоящими на витрине картинами с изображением парусных лодок, вторая церковь, цветочная лавка, аптека, третья церковь: казалось, все это будет тянуться до бесконечности, но затем я нашла кафе, на двери которого висела табличка с надписью, сделанной маркером: «2 яйца, хэшбраун и тост, 1 доллар 99 центов». Как раз то, что нужно.

Толкучка внутри небольшого зала с лихвой компенсировала безлюдность улицы. Ощутив запах кофе, я вновь испытала острую тоску по маме. Официантка окинула взглядом мой рюкзак и сказала, что я могу сесть за стойкой. Посетители за столиками вдоль стены синхронно подняли головы от тарелок. Проходя мимо другой официантки, я задела ее рюкзаком и пробормотала извинения.

Из сидевших за стойкой мужчин один или два глянули на меня поверх газет. Свободных мест не было.

После Люка мы переехали в Балтимор. Мама устроилась на работу в юридическую контору – ее работа всегда была связана с бухгалтерским учетом или юридической практикой; она неплохо печатала, а этот навык пригождался везде. Какое-то время мы делали вид, что все в порядке.

Потом, перед Рождеством, мама взяла меня с собой на вечеринку к своему начальнику. Как я уже упоминала, после случившегося с Люком и Пенни Уилсон она не доверяла няням.

Перед выходом из дома она усадила меня на диван.

– Это первая настоящая работа, которую мне удалось получить, Марен. У меня есть друзья – люди, с которыми я могу поговорить, с которыми могу посмеяться за обедом. И еще кое-что: возможно, меня скоро повысят в должности.

– Здорово, мама.

Но я не могла радоваться за нее, ведь все это она говорила мне из страха, что я испорчу ей жизнь, что я снова сорвусь, и нам придется снова переезжать.

– Было бы здорово для нас обеих, если бы ты…

Она вздохнула.

– Прошу, пожалуйста, пожалуйста, веди себя хорошо. Пообещай, что будешь вести себя хорошо.

Я кивнула, но дело было не в силе убеждения и не в обещаниях. Это было как вести меня на праздничный обед и запрещать есть.

Вечеринка была настоящей – с коктейлями, с креветками, разложенными вокруг мисочек с кроваво-красным соусом. Женщины с идеальным маникюром потягивали мартини из бокалов с длинными ножками и чуть громче, чем обычно, смеялись, пробуя оливки. В гостиной со сводчатым потолком стояла большая рождественская елка, достающая едва ли не до самого потолка.

Возле входной двери располагалась гостевая комната, и мистер Гэш сказал, что мы можем оставить там верхнюю одежду. За нами никто не прошел, поэтому мама закрыла дверь и сказала:

– Ни с кем не разговаривай. Если кто-то поздоровается или спросит, как тебя зовут, можешь ответить, но и только. Я не хочу, чтобы они подумали, будто ты невоспитанная. А так просто сиди и читай книжку.

– Где?

Она показала на кресло в углу. Я подошла к нему и со вздохом уселась.

– Принесу тебе тарелку и что-нибудь попить. Прошу тебя, Марен, пожалуйста, сиди здесь и веди себя хорошо.

Через несколько минут она вернулась с обещанной тарелкой с креветками и крекерами, еще раз попросила меня не выходить из комнаты и удалилась. Я сидела в углу, ела креветки и наблюдала за тремя женщинами, которые вошли, сбросили с себя пальто и потерли плечи, согреваясь. Никто из них меня не заметил.

Куча верхней одежды постепенно росла, а через какое-то время люди перестали заходить. Сверху лежала меховая шуба. Я подошла к куче и подергала за рукав шубы, подумав о том, что можно было бы зарыться в эту кучу и подремать, а когда проснусь, то уже будет пора возвращаться домой. Так я и поступила.

Под кучей одежды было тепло и уютно, я ощущала запахи духов и табачного дыма. Я заснула. Креветки не утолили голод, и в животе у меня урчало.