Хищная темнота схватила Агату, заползла в уши. Перед глазами метнулись алые пятна, от спертого воздуха пересохло в горле, в висках зазвенело, а тело покрылось липким потом. Агата открыла рот, пытаясь вдохнуть поглубже, но ничего не выходило. Руки шарили по стенам в попытке отыскать дверь. На мгновение ей показалось, что из угла слышны писк и крысиная возня. Писк делался все громче и громче, пока не разорвался прямо у нее в голове.

В этот миг кто-то распахнул дверь и впустил свет. Агата вывалилась из печи прямо под ноги Кристофу Вагнеру.

Господин Вагнер мало напоминал взрослых, каких Агата встречала до того. Он много и весело говорил, не носил черное, а глаза у него блестели, как начищенный медяк. Агата тонула в его словах и мыслях, которые не успевала даже ухватить за хвост, чтобы рассмотреть, не говоря уж о том, чтобы понять. Вот и сейчас он разочарованно протянул:

– О, ну это совсем не напоминает мой завтрак! Ты выглядишь совершенно несъедобной. Хотя Ауэрхан бы поспорил… Однако меню Ауэрхана мало меня тревожит. Что ты там делала?

Она все еще хватала ртом воздух, точно не могла надышаться. Наверное, когда открылась входная дверь, сквозняк захлопнул дверцу печи. Вот как все просто! Если бы она не суетилась, хватило бы одного толчка, чтобы освободиться. Никто не запирал ее здесь.

Агата оглядела себя: на юбке остались пятна сажи. Матушка пришла бы в ярость, и Урсула тоже наверняка разозлится. Зато Кристоф Вагнер к испачканной одежде не проявил ни малейшего интереса.

– Я искала еду.

Он хлопнул в ладоши:

– Вот так совпадение! Я тоже. Правда, для таких поисков вовсе не обязательно запираться в печи и визжать, как поросенок, но у каждого свои способы. В этом доме предостаточно народу со странностями. Если бы я каждый раз выяснял, что у кого в голове, то в моей собственной не осталось бы места. Итак, еда!

Он несколько раз хлопнул в ладоши и, обернувшись, довольно крякнул. Сами собой на столе появились кровяная колбаса, головка сыра и кувшин с пивом. Агата не успела заметить, откуда взялось съестное.

– Так-то лучше. Возьми колбаску.

Кристоф Вагнер уселся за стол и с аппетитом откусил большой кусок сыра. Сегодня он ел руками и с большим аппетитом. Агата посмотрела на угощение. Колбаса блестела от жира и выглядела маняще.

Чтобы стать сильной, нужно хорошо есть, напомнила себе она и без промедления схватила колбасу. Оба ели с жадным утренним удовольствием, которое приходит к людям только после голодной ночи. Завтрак показался Агате куда вкуснее ужина, который проходил чинно, на фарфоровых тарелках, с ложками и вилками, которые только удлиняют путь к еде.

– Почему вы не едите в столовой?

Вагнер с удивлением взглянул на колбасу у себя в руке, как если бы Агата задала этот вопрос ей.

– А станет ли эта колбаса вкуснее в столовой?

– Думаю, что нет.

– Тогда к чему перемещать снедь из комнаты в комнату? Только зря силы тратить. Вот ты выглядишь бледной и обессилевшей. Ты больна?

Агата прислушалась к себе:

– Нет.

– Это хорошо. Но наверняка твой чахлый вид связан с тем, что и в каких количествах ты ешь. Один мой товарищ из Швейцарии заверял, что одна и та же пища может служить как ядом, так и лекарством в зависимости от дозы и времени применения. По его словам, в человеке циркулируют три жидкости: соль, сера и ртуть. Если один из этих соков отделен от другого, возникает болезнь. Для излечения необходимо ввести вещество той же природы: горячую болезнь нельзя лечить холодным и наоборот… Запомнила?

– Нет.

– Понимаю. Мне тоже эта чертовщина никогда не давалась. Уж сколько раз мой учитель пытался вколотить в меня науку, но я сопротивлялся, как мог.

– Ваш учитель много знает?

– Знал. – Он сделал большой глоток пива. – Его это не спасло. Я своими глазами видел, как его мозг прилепился к потолку, точно сгнивший фрукт ко дну корзины. Мозг, который вмещал целую вселенную… Так что свой я стараюсь не забивать без надобности.

Агата поерзала на стуле. Она попыталась представить себе вселенную, но не сумела.

Кристоф Вагнер взглянул на нее с неожиданной строгостью:

– Так или иначе, выучить это все равно придется. Что ж, не будем тянуть. Сядем за книги сегодня же!

«Девочки не садятся за книги. Их удел – шитье и готовка». Едва эта мысль образовалась у Агаты в голове, как она поразилась, насколько та нелепа. Поэтому спросила лишь:

– Чему же я буду учиться?

Кристоф Вагнер широко улыбнулся и, поставив локти на стол, склонился к ней:

– Всему. А теперь идем!

* * *

Урсула привыкла подниматься с рассветом, но в эту ночь совсем заспалась. Она села в кровати и с удивлением обнаружила рядом с собой пустое место. Значит, Агата уже встала.

В утреннем свете еще ярче засверкала вчерашняя роскошь: позолота и серебро, резные шкафы из орешника и изящные складные стулья с маленькими шелковыми подушечками… Во всем этом сквозила равнодушная небрежность, как если бы хозяин обставил дом красивыми и модными вещами, но настоящего удовольствия от своего богатства так и не получил. На стульях не сидели. В шкафах пылились дорогие безделушки, которые никогда не доставали на свет.

Одевшись, Урсула спустилась вниз. На первом этаже было прохладнее, чем наверху. За дверью кухни слышались возня и тихие раздраженные голоса, будто там кого-то отчитывали. Урсула обрадовалась. Вчера ей показалось, что единственные живые люди в доме, кроме нее и Агаты, – это Вагнер и его молчаливый слуга.

Она тихо постучала. Открыли не сразу. Сначала в кухне воцарилась тишина, а затем дверь распахнулась, обдав Урсулу знакомым ароматом горячего хлеба. Кухаркой оказалась крепкая молодая женщина. Первое, что бросалось в глаза, – ее подозрительно опрятная одежда: белоснежный передник и чепец, ровнехонько завязанный корсаж и пышные рукава… Урсула на мгновение устыдилась своего вида и отругала себя за то, что вчера уснула, вместо того чтобы как следует позаботиться о своих вещах.

– Ранехонько ты, – заметила незнакомка, кивком приглашая Урсулу внутрь, – ну проходи. Не помню, чтобы кто-то в этом доме поднимался в такой час. Хотя господин-то, конечно, еще не ложился.

Кухарку, как выяснилось, звали Берта, и она была из тех громкоголосых добродушных людей, которых так любила Урсула. Берта все время улыбалась, будто готова была прямо сейчас услышать что-то смешное или радостное. Она усадила Урсулу за стол и поставила перед ней хлеб, молоко и сыр.

– Простите, сперва я должна найти свою воспитанницу, – слабо сопротивлялась Урсула, хотя в животе так и урчало.

– Малая с господином в библиотеке, так что не беспокойся, – ответила Берта. – На перекус всегда найдется время.

Развалясь на стуле, она поведала гостье, что состоит в услужении у Вагнера почти десяток лет. Ауэрхан нанял ее совсем девчонкой, а родом она была из одной из многочисленных деревенек, разбросанных по Шварцвальду, что чирьи по заду епископа.

Первый год Берта помогала старой кухарке, которая держала в голове сотни рецептов, но воплотить их в жизнь уже не могла: руки тряслись и глаза подводили. Когда старуха скончалась, ее ученица стала тут всем заправлять. Не то чтобы это оказалось очень сложно. Гости в усадьбе бывали редко, а званые ужины – и того реже. Хозяин был в еде неприхотлив, мог целыми днями прожить на одном вине и сыре. Цветущий вид Берты красноречивее любых слов говорил, что здесь прислуге не приходится день-деньской из сил выбиваться.

Рядом с кухаркой Урсула тоже расслабилась. Похоже, она нашла подругу.

– А кто еще тут живет?

Она опасалась рассказов о суровой ключнице, которая за малейшую провинность из тебя всю душу выбьет. Но Берта лишь рукой махнула:

– Всего ничего для такого домины. Кроме господина с Ауэрханом и меня есть только конюх. Имей в виду, он еще до воскресенья попытается залезть тебе под юбку.

Шутка показалась Урсуле совсем не смешной, но она все равно посмеялась, чтобы угодить новой знакомой. А то, чего доброго, Берта решит, что она зануда, с которой и словом не перекинуться!

– А кто домом заправляет?

– Мы и заправляем. Ауэрхан, когда он здесь, или я, если они с господином в отъезде.

Урсула удивилась:

– Не многовато ли работы для одного человека?

Берта лукаво улыбнулась. Рубашка ее чуть съехала, оголив мягкое округлое плечо.

– Ауэрхан еще не на такое способен. Он у нас един в трех лицах: и камердинер, и управляющий…

После этих слов она так выразительно замолчала, что вообразить можно было все что угодно. Но Урсуле не хотелось домысливать.

– А третье?

– Придумай сама.

Урсула хотела признаться, что побаивается Ауэрхана, но промолчала. Непонятно, что скажет на это Берта: скорее всего, опять поднимет ее на смех. Вместо этого она принялась расспрашивать, есть ли в доме часовня и можно ли там уединяться для молитвы. Берта сказала, что часовня есть в западном крыле, но прямо сейчас закрыта – плесени много развелось, вот и решили подержать ее взаперти до весны. Молятся все в своих комнатах, а по воскресеньям ходят в церковь в деревню, если нет метели.

Поблагодарив за компанию, Урсула встала, чтобы пойти отыскать Агату. На прощание кухарка снабдила ее завтраком для малютки и фляжкой с вином «на случай, если станет тоскливо». Уже стоя в дверях, Урсула ощутила, как сжимаются пальцы Берты у нее на плече.

– Это славный дом, – шепнула та ей прямо в ухо. – Поверь мне, пташка, любой из тех вшивых жирдяев, от которых ты сбежала, убил бы собственную мать, чтобы прислуживать господину Вагнеру.

* * *

Едва переступив порог библиотеки, Агата поняла, что не хочет ее покидать. До того она думала, что только в монастырях бывает столько книг. Бесчисленные шкафы выстроились вдоль стен, как горшки на полке. У дальней стены вытянулся деревянный стол с двумя подсвечниками в форме птичьих лап. Рядом громоздился комод с множеством ящичков, где, вероятно, хранились письменные принадлежности.

У ее отца тоже были книги: пара романов, сборники рецептов, счетоводные тетради… Как-то раз он даже принес в дом сборник наставлений для юных девушек, но так и не удосужился его открыть. Он, в отличие от Эльзы, не рвался учить дочь читать, полагая, что умение печь хлеб пригодится в жизни гораздо больше. В Оффенбурге не было школы для девочек, а потому матушка сама собиралась ее обучать. Они намеревались пройти Катехизис, освоить арифметику и разучить гимны. Эльза уже начала знакомить Агату с алфавитом и даже утверждала, что у нее получается «сносно», а это в устах матери было редкой похвалой.

Кристоф Вагнер решительно направился к столу, болтая на ходу:

– Тут, Гвиннер, ты проведешь ближайший десяток лет. Будешь учить языки, историю и натурфилософию. Прочитаешь о великих открытиях последних столетий, а когда станешь старше, совершишь свои собственные. Ну что, трясутся ли у тебя поджилки от таких перспектив?

Агата огляделась. Хоть она и знала почти все буквы, но еще плохо складывала их в слова, поэтому не могла понять, о чем могут поведать ей эти книги. Расскажут ли они, как устроен мир? Что прячется внутри человека? Из чего все состоит? А может, они откроют тайну, как сделать так, чтобы больше никто не посмел запереть тебя в холодном карцере? Она отодвинула тяжелый стул с высокой резной спинкой и забралась на него. Ноги не доставали до пола, но сидеть на подушечке было мягко и приятно.

– Не трясутся, – призналась она.

Перед ней лежал лист бумаги, исписанный так плотно, что между строчками даже линию не провести. Сломанное перо валялось рядом. Серебряная чернильница скалилась Агате уродливой рожей. Все эти мелкие предметы чудесным образом манили ее, завораживали, уговаривали прикоснуться к ним. Больше всего на свете, кроме запаха свежего хлеба, Агата любила скрип остро заточенного пера.

Кристоф придвинул стул и уселся рядом.