– Когда я приехала в дом Марковых, Осип Макарович сразу поставил главное условие, выполнив которое, я смогу остаться у него. Мне требовалось выйти замуж за Льва и воспитать его ребенка, который должен был родиться только в декабре. То есть тебя, Берта. Я только задала вопрос: а что станет с твоей родной матерью после родов? Я очень испугалась, решив, что меня опять пытаются втянуть в криминальную историю. И отказалась сразу, даже дверью хлопнула, подхватила чемоданы – и вон из дома. У калитки меня догнал Лапин и попросил выслушать и его. Лев показал мне расписку твоей матери, в которой она отказывается от будущего ребенка, биологическим отцом которого является он. Лапин уверил меня, что ребенок ей не нужен был с самого начала, но Лев настоял, чтобы она родила. Очень хотел наследника… Я согласилась и на материнство, и на то, чтобы стать его законной женой. Ради ни в чем не повинного, еще даже не увидевшего свет малыша.

– А как же Дмитрий, мама? Разлюбила?

– Нет. И твоего отца честно предупредила, что буду ждать Диму, а когда тот приедет, мы разведемся. Мы расписались. Оставшийся «до родов» срок я ходила с накладным животом, чтобы даже Аля с Нюрой ничего не заподозрили. Твоя мама в это время жила в краевом центре, мы ездили к ней часто, я как женщина пыталась уговорить ее не бросать ребенка. Лев всегда присутствовал при этом, но молчал, уставившись в стену. Мне казалось, он и сам не хотел, чтобы его бывшая любовница передумала. «Рожала» я вместе с твоей мамой, держала ее за руку. Все шло нормально, но в какой-то момент она вдруг резко побледнела и потеряла сознание. У нее открылось сильное кровотечение. Меня тут же попросили выйти из родового зала, хотя знали, что я врач. Мы с твоим отцом сидели в холле, ничего не понимая – беременность протекала без отклонений, роды начались в срок. Мне только оставалось догадываться, что могло произойти – эмболия околоплодными водами.

– Что это такое? – спросила Берта.

– Простыми словами – ответная реакция организма роженицы на некоторые компоненты химического состава внутренней оболочки плодного пузыря. Если роды стремительные или плод крупный, риск попадания жидкости в кровоток женщины увеличивается. Ты родилась весом четыре восемьсот…

– И убила свою мать?

– Не говори ерунды, Берта! Твою маму не спасли, потому что очень быстро развились анафилактический шок и сильнейшее кровотечение. Спасали тебя, ты выжила, все родовые показатели были в относительной норме.

– Я уже говорил вам, Берта Львовна, – не берите на себя лишнего, – некстати встрял Мутерперель. Берта наградила его злым взглядом.

– Как звали мою мать?

– Ольга Александровна Бойко. На момент родов ей было тридцать два года. Одно время она была сиделкой Маркова.

Берта молчала. Почему-то информация о той, кто ее родила, мало задела. Если бы биологическая мать не отказалась от нее еще до родов… может быть, что-то в душе и проснулось: если и не любовь, то уж сожаление о погибшей молодой женщине, точно. И фотографию бы ее повесила на стенку… Должны же остаться хотя бы какие-то снимки…

– Фото есть, мам?

– Только маленькое, как на паспорте. Твой отец оставил вместе с бумагами. Все лежит в бывшей спальне хозяина, в сейфе. Там же и свидетельство о смерти.

– Ни бабушки, ни дедушки по ее линии, как я понимаю, ты не знаешь. А квартира? Там ее вещи должны были остаться.

– Квартира принадлежала Льву, он ее потом продал, вещи отнес в церковь. Шкатулка с украшениями тоже в сейфе. Я обещала твоему отцу ничего тебе об Ольге не рассказывать…

– Знаете… я только успела свыкнуться с мыслью, что мой отец – аферист Осокин. Ан нет. Все гораздо круче! Я – дочь убийцы! – нервно хохотнула Берта.

– Это вы поторопились с выводами, Берта Львовна. Вина вашего отца не доказана, – осадил ее Мутерперель.

Глава 9

Родители Глеба, Димки Маркова и Федьки Мутерпереля дружили. Все праздники – одной компанией, чаще всего в самом большом доме, принадлежащем Марковым. Как получилось, что трое пацанов, которые росли как братья, став взрослыми, даже не пытались встретиться? Глеб понял это не сразу, но как-то все же дошло: каждый из них троих таил обиду. Взрослели, появилось соперничество, разность интересов (свои, конечно, на первом месте) и тяга к противоположному полу. Всем троим нравилась одноклассница Алёна Белкина. Но поскольку она не замечала никого из них, всё разрешилось мирным путем (не фиг из-за девчонки мужскую дружбу рушить). Только в старших классах она все же начала встречаться с Марковым.

А потом пришла первая беда: осиротел Федор. Прогулочный катер, на котором отец с матерью вышли в море, затонул. Глеб с Димкой не присутствовали на их похоронах – были на сборах в спортивном лагере на Азовском море. Федор, скорее всего, не простил им этого. Потом не стало отца Глеба. «Что ты так жалеешь этого предателя?» – с презрением задал вопрос Марков, чем разозлил его. Они поссорились. Противная горечь осталась до сих пор: не имел права Димка судить его отца. И только Маркову, пожалуй, обижаться было не на что. Может, только по мелочам.

Федор Мутерперель уехал из поселка в какой-то волжский город поступать в школу милиции, даже не попрощавшись. Отбыла с ним и тетушка, воспитывавшая его после смерти родителей. Дом на пригорке, как было известно Глебу, оставался необитаем до сих пор.

Марков, золотой медалист, прямой дорогой отправился в МГУ. Узнать, как он там, Глебу было не у кого: родители Димы развелись, мать уехала на заработки в Италию, а отец к общению был как-то не расположен. Встреча с Димкой случилась лишь однажды в две тысячи первом. Странная такая, скомканная, и разговор напряженный. Глеб тогда подумал, что друг детства чего-то боится – тот все время оглядывался по сторонам. Потом наконец согласился сесть к нему в машину. За короткую поездку только и успели, что вспомнить Федора. Димка, как оказалось, знал, что Мутерперель живет в Самаре, работает следователем, женат и имеет сына. Он и сам когда-то обитал там же, а сейчас… тут Марков замолчал, потому что подъехали к его дому. Торопливо попрощавшись, пообещал вечером заглянуть «на рюмку чая». Глеб, отъехав недалеко, с удивлением наблюдал в зеркало заднего вида странную картину – Димка стучался в запертую калитку. «Ключа, что ли, нет?» – мелькнула мысль и тут же пропала – он опаздывал на деловую встречу. Дмитрия в гости Глеб в тот день так и не дождался… Разозлился, но на себя – давно же решил, что не друг ему тот, столько лет прошло, а вновь расслабился, чувство такое забытое появилось, когда они трое – как целое. Заметил, что Марков не в себе, решил, что, когда придет тот вечером, выяснит, что за напряг у него, и… поможет. Не пришел… Бог с ним…

И сейчас Глеб вдруг вновь почувствовал, что какая-то невидимая нить по-прежнему связывает их троих, и он, черт возьми, рад этому неожиданному звонку Мутерпереля. Вспомнилось, что Федька – единственный пацан в классе, у которого никогда не было клички. Звали его по фамилии: кто с уважением, а кто – с затаенным страхом. Крут был Мутерперель на разборки, бил, не раздумывая, но и извинялся легко, если оказывался неправ.

Глеб решил, раз время обеденное, накормит он Федьку своим борщом. Если он правильно понял, Мутерперель сейчас в центре города, значит, минут сорок, пока тот доберется до поселка, есть. «Интересно, он надолго к нам с берегов Волги? Вроде работа у него там. Хотя за двадцать лет мог сто раз переехать куда угодно. Оставлю его сегодня у себя ночевать, не в развалюху же свою ему идти? Да… и нужно достать кое-что…» – подумал Глеб и полез на чердак, где в старом сундуке хранились их общие детские «сокровища».

Он вытащил на свет божий «оружие» – выструганные из деревяшек ножи, рогатки и настоящий трехгранный стилет. Под ними лежали другие вещи. Карта окрестностей поселка почти истлела. А жаль – именно по ней они искали «золото белогвардейцев», по слухам схороненное где-то на высоком берегу реки. Котелок, три алюминиевые кружки, три ложки, три миски и складной нож. Смешно вспомнить, как с этим снаряжением отцы поймали их уже в лесу за мостом. Было им тогда по девять лет.

«Да на кой Федьке любоваться на это старье? – устыдился вдруг Глеб своего порыва. – Вот спросит, тогда и приведу его сюда».

Он сложил все обратно в сундук, опустил крышку. Подошел к слуховому окну. На крючке висел отцовский бинокль, Глеб снял с него паутину, протер и поднес к глазам. Из этого круглого окошечка дом Мутерпереля был виден как на ладони.

Доски, которыми была забита дверь, исчезли, а на веранде появились небольшой круглый стол и плетеное кресло. Глеб помнил этот стол. И кресел было четыре – летом эту мебель родители Мутерпереля выносили из сарая в сад под деревья. «Ба, да он уже обжился. Ну, Федька, что же сразу-то не пришел?» – слегка обиделся Глеб. Он уже хотел повесить бинокль на место, когда заметил, как открылась входная дверь дома и на веранду вышел человек в спортивном костюме. «И кто же это такой, если хозяин еще в городе?» – удивился Глеб.

* * *

Аглая даже улыбнулась – все, скинула с себя ношу, освободила душу от многолетнего вранья дочери. Полегчало? Несомненно. Сколько раз она пыталась начать с Бертой беседу о ее родной матери? Не счесть! Только Берта словно своим внутренним чутьем избегала откровенных разговоров. Или Аглая виновата, потому что каждый раз заходила издалека – сначала скажет, как любит ее, потом заметит, что дочь повзрослела и может уже многое понять… Пока готовит почву для признания, Берта нетерпеливо выслушает прелюдию, потом, уже на бегу, бросит, что тоже любит ее, и со словами «давай, мама, позже поговорим, сейчас некогда», срывается с места. В пятнадцать, в восемнадцать лет… наконец, накануне свадьбы… И вновь – «мам, потом». Тогда Аглая и решила похоронить тайну – раз до сих пор не получилось душу облегчить, будет молчать до смерти. А тут Мутерперель со своими расспросами…

Аглая никак не могла определиться во мнении – нравится он ей или совсем наоборот. То, что раздражает – да. Впервые испытала что-то вроде ревности вчера, когда он вторгся в ее любимую беседку, да еще и сел ровно на то место лавки, которое обычно занимает Аглая. Словно вытеснил, да еще и дал понять, что это только начало – мол, не думай, соседка, я к вам надолго. Пусть не сегодня, но подружимся наверняка. Так что и чаем угощусь, и задушевно пообщаемся. Ей намек совсем не понравился. Некстати Дима вспомнился, который вломился в ее квартиру вот так же нежданно. Она зачем-то мысленно сравнила этих двоих – не в пользу нового соседа, конечно. Аглая даже решила, что в следующий раз не откроет ему калитку – пусть сразу поймет, что ему тут не рады. Но открыть пришлось уже сегодня ранним утром. И так профессионально он ее развел на откровенность, так ловко Берту подтянул на свою сторону, что Аглая даже на миг восхитилась. А сейчас смотрит на дочь и, замерев, ждет ее суда – мать она ей еще или уже нет.

Берта молчала, Аглая готова была расплакаться, но Мутерперель напомнил:

– Дамы, пора домой. Собирайтесь, жду в машине. Вас доставлю, а у меня встреча. – Он вышел из кухни и закрыл за собой дверь.

– Мам, как думаешь, стоит рассказать отцу Ксюши, что она была любовницей Олега?

– А смысл? – пожала плечами Аглая. – Это что, такой важный для тебя вопрос сейчас? Ты об этом думаешь?

– А о чем я, по-твоему, думать должна?

– О том, что я тебе рассказала о твоих родителях! И как мы с тобой дальше будем жить?

– Ох, ну прости… Мам, ты как ребенок, ей-богу. Вот-вот расплачешься. Да что изменилось-то? Или я тебе вдруг не дочь теперь? Выкинешь меня из своей жизни, типа – ну и бог с ней?

– Нет! Ты что такое придумала?! Я тебя всегда любила!

– И я – всегда! Ну а тогда почему ты считаешь, что я должна вмиг отказаться от любимой мамы только потому, что узнала потрясающую новость: какая-то женщина меня неохотно выносила и на свет родила? Давай решим раз и навсегда: все, что ты рассказала – любопытная деталь моей биографии. Не более того. А меня сейчас волнует только одно – кто убил Олега. Нет, не так. За что его убрали? И главное – чем это грозит мне. Мне начинать опасаться или жить спокойно, доверившись капитану Канину и майору Мутерперелю? Вот такая я у тебя эгоистка!