Пески времени (страница 9)

Страница 9

– Зато настоящая красавица. Наверняка и ты в молодости была не хуже.

– Я что, сейчас старуха? – огрызнулась Долорес и повернулась к дочери: – Одевайся, иначе в школу опоздаешь.

– Да, мама.

Мавр не отрывал взгляда от девочки.

Долорес взяла его за руку, кокетливо произнесла:

– Идем в постель, querido[23]. Мы еще не закончили.

– Позже, – отмахнулся мавр, пожирая глазами Грасиелу.

Мавр поселился в доме Долорес, и каждый день, возвращаясь из школы, Грасиела молилась, чтобы он ушел. По каким-то непонятным причинам он вселял в нее ужас. Он был с ней вежлив и не пытался приставать, и все же каждый раз при мысли о нем Грасиелу охватывала дрожь.

А вот с ее матерью он обращался иначе. Целый день мавр проводил в пристройке, напиваясь до беспамятства, и забирал все заработанные Долорес деньги. Иногда ночью Грасиела слышала, как во время совокуплений с матерью мавр ее поколачивал, и поутру Долорес выходила из спальни с синяком под глазом или рассеченной губой.

– Мама, почему ты все это терпишь? – как-то не выдержала Грасиела.

– Ты все равно не поймешь, – угрюмо буркнула Долорес. – Он настоящий мужчина, не такая мелочь, как другие. Он знает, как доставить женщине удовольствие, к тому же безумно в меня влюблен.

Грасиела в это не верила: мавр попросту использует ее мать, однако спорить не осмеливалась, поскольку панически боялась гнева Долорес. Когда та пребывала в гневе, ее словно охватывало безумие. Как-то раз она даже гонялась за Грасиелой с кухонным ножом, потому что та посмела налить чаю одному из «дядь».

Как-то воскресным утром Грасиела поднялась пораньше, намереваясь одеться поприличнее, чтобы идти в церковь. Ее мать ушла еще затемно: нужно было отнести готовые платья клиенткам. Но только Грасиела сняла ночную сорочку, занавеска отодвинулась, и перед ней возник мавр, совершенно голый.

– Где твоя мать, guapa?

– Уже ушла по делам.

Мавр с вожделением рассматривал тело Грасиелы, потом тихо произнес:

– А ты и впрямь красавица.

Грасиела ощутила, как ее лицо заливает краска стыда. Она знала, что надо было поскорее одеться и уйти прочь, но вместо этого стояла, не в силах пошевелиться, и смотрела, как мужская плоть стремительно наливается и увеличивается в размерах.

В ее ушах звучали неприличные слова, которые она слышала по ночам, и ей казалось, что она вот-вот лишится чувств.

– Ты совсем ребенок, – хрипло произнес мавр. – Одевайся и уходи.

И тут Грасиела вдруг обрела способность двигаться и пошла навстречу мавру, обняла за талию и, почувствовав его упирающуюся ей в живот затвердевшую плоть, простонала:

– Нет, я не ребенок.

Боль, которую он ей причинил, нельзя было сравнить ни с чем: ее словно разорвали, проткнули насквозь, и вместе с тем ничего восхитительнее и слаще она не испытывала. Грасиела крепко сжимала плечи мавра, вскрикивая от охватившего ее экстаза. Волны удовольствия следовали одна за другой, и наконец она поняла, в чем заключалось таинство. Как это было чудесно – узнать тайну мироздания, стать частью настоящей жизни, познать радость, настоящую и вечную.

– Какого черты вы тут делаете? – раздался пронзительный крик Долорес, и все мигом закончилось и словно застыло во времени.

Женщина стояла возле кровати и смотрела на сцепившихся в объятиях мавра и собственную дочь.

Взглянув на мать, Грасиела от ужаса лишилась дара речи. В глазах Долорес плескалась безумная ярость.

– Ах ты, сука! – взвизгнула она. – Мерзкая сука!

– Мама… пожалуйста…

Схватив с прикроватного столика тяжелую железную пепельницу, Долорес с силой опустила ее на голову дочери.

Это было последним, что отпечаталось в памяти Грасиелы.

Она пришла в себя в огромной больничной палате с белыми стенами и двенадцатью кроватями. Усталые санитарки суетились возле пациенток.

Голова раскалывалась, при малейшем движении все тело словно охватывало огнем. Девочка лежала на кровати, прислушиваясь к крикам и стонам соседок по палате.

Вечером у ее кровати остановился врач: молодой, чуть больше тридцати, но, возможно, возраста ему добавляла усталость.

– Ну вот ты наконец и очнулась, – произнес он.

– Где я? – с трудом выдавила Грасиела.

– В благотворительной палате провинциальной больницы Авилы. Тебя привезли вчера в ужасающем состоянии, так что пришлось наложить швы на лоб. Кстати, это сделал завотделением собственноручно. Сказал, что нельзя такую красоту уродовать шрамами.

«Зря старался, – подумала Грасиела. – Шрамы останутся у меня на всю жизнь».

На второй день девочку навестил отец Перес. Санитарка принесла для него стул и поставила рядом с кроватью. Священник посмотрел на юное создание, лежавшее в постели, и сердце его сжалось от боли.

То, что случилось, потрясло весь Лас-Навас-дель-Маркес, но изменить ничего уже нельзя. Долорес Пикьеро сказала полиции, что ее дочь разбила голову, когда случайно споткнулась и упала.

– Тебе лучше, дитя мое? – спросил отец Перес.

Грасиела кивнула, и в висках вновь запульсировала боль.

– Полицейские расспрашивают о случившемся. Ты не хочешь мне что-нибудь рассказать? Я бы передал им твои слова.

Повисла долгая пауза, а потом Грасиела ответила:

– Я просто упала.

Видеть выражение глаз девочки было просто невыносимо.

– Понимаю, – произнес священник. То, что он должен был ей сказать, причиняло ему невыносимую боль. – Грасиела, я говорил с твоей матерью…

Девочка поняла, что последует дальше.

– Мне… мне нельзя вернуться домой, верно?

– Боюсь, что так. Мы еще поговорим об этом. – Отец Перес взял руку Грасиелы в свою. – Зайду к тебе завтра.

– Спасибо, падре.

После его ухода Грасиела лежала и молилась: «Господь всемилостивый, позволь мне умереть. Я не хочу жить».

Ей было некуда и не к кому идти. Никогда больше она не увидит родной дом, школу, учителей. В этом мире у нее ничего не осталось.

У ее кровати остановилась санитарка.

– Может, что-нибудь нужно?

Грасиела в отчаянии посмотрела на нее. Что она могла ответить?

На следующий день вновь появился тот же молодой врач и сообщил, явно испытывая неловкость:

– У меня хорошие новости. Ты уже чувствуешь себя достаточно неплохо, чтобы выписаться. Ну а если правду, то нужно освободить место.

Итак, надо уходить, но вот только куда?

Спустя час в больницу приехал отец Перес в сопровождении еще одного священника.

– Это отец Беррендо, мой старинный друг.

Грасиела взглянула на хрупкого худощавого священника и, опустив глаза, произнесла:

– Падре…

«А он прав, – подумал отец Беррендо, – она и впрямь красавица».

Отец Перес рассказал ему о случившемся, и священник ожидал увидеть в девочке признаки проживания в неблагополучной среде: черствость, дерзость, попытки вызвать жалость, но ничего этого не отразилось даже на ее лице.

– Сожалею, что тебе так досталось, – произнес отец Беррендо, и Грасиела поняла, что он ей не верит, а слова отца Переса и вовсе ввергли ее в панику:

– Я должен вернуться в Лас-Навас-дель-Маркес, так что оставляю тебя на попечение отца Беррендо.

Вот и все: оборвалась последняя ниточка, связывавшая ее с домом.

– Не уходите!

Отец Перес взял ее руку в свою:

– Я понимаю, тебе одиноко, но ты не одна. Поверь мне, дитя мое.

К кровати подошла санитарка со свертком в руках и передала его Грасиеле.

– Здесь твоя одежда. Тебе пора…

Девочку охватила еще бо́льшая паника.

– Сейчас? Но куда?

Священники переглянулись.

– Почему бы тебе не одеться? – предложил отец Беррендо. – Мы сможем поговорить и решить, что делать дальше.

Спустя четверть часа они вышли из полумрака больницы на солнечный свет. Грасиела была слишком потрясена, чтобы заметить красоту клумб с пестрыми цветами и яркую зелень деревьев.

– Отец Перес мне сказал, что тебе некуда пойти, – поведал священник, когда они расположились в его кабинете.

Грасиела кивнула.

– У тебя что, вообще нет родственников?

– Только… – Как же трудно было произнести это слово! – Только… мама.

– Отец Перес сказал, что ты дисциплинированная прихожанка: не пропускаешь ни одной службы.

– Да.

Грасиела прекрасно помнила, как просыпалась каждое утро, чтобы отправиться на службу в церковь, как радовала ее красота убранства и как хотелось ей убежать от своей невыносимой жизни и встретиться с Иисусом.

– Дочь моя, а ты никогда не задумывалась о том, чтобы уйти в монастырь?

– Нет. – Девочка даже вздрогнула при одной лишь мысли об этом.

– Здесь, в Авиле, есть женский монастырь, цистерцианский. Там о тебе могли бы позаботиться.

– Я… я не знаю. – Мысль о монастыре пугала.

– Конечно, такая жизнь подходит не всем, – продолжал отец Беррендо. – И я должен тебя предупредить, что там самые строгие порядки. Переступив порог монастыря и приняв постриг, ты даешь клятву Господу никогда не покидать его пределов.

Грасиела сидела и смотрела в окно, а голова ее кружилась от противоречивых мыслей. То, что придется закрыться от мира, ужасало. Ведь это все равно что добровольно отправиться в тюрьму. Но с другой стороны – что ждет ее в миру? Невыносимая боль и отчаяние. Она стала часто думать о том, чтобы уйти из жизни, так что предложение святого отца не такой уж плохой выход из создавшегося положения.

– Решение за тобой, дитя мое, – произнес отец Беррендо. – Если примешь мое предложение, я отвезу тебя познакомиться с преподобной матерью-настоятельницей.

Грасиела кивнула:

– Хорошо.

Преподобная мать-настоятельница внимательно вгляделась в лицо стоявшей перед ней девушки. Прошлой ночью впервые за многие годы она услышала голос: «К тебе придет юное дитя. Защити ее».

– Сколько тебе лет, милая?

– Четырнадцать.

Достаточно взрослая. В IV веке папа провозгласил, что девочки могут принимать постриг с двенадцати лет.

– Мне страшно, – произнесла Грасиела, глядя на преподобную мать Бетину.

«Мне страшно». Эти слова до сих пор звучали в ушах матери Бетины. Как давно это было! Она беседовала со своим священником, и когда он сказал: «Бетина, первая встреча с Господом всегда тревожит. Тебе непросто будет принять решение посвятить свою жизнь служению ему», – ответила: «Не знаю, есть ли у меня к этому призвание, падре. Мне страшно».

Она никогда не интересовалась религией и, как могла, избегала посещения церкви и воскресной школы. В подростковом возрасте она больше увлекалась вечеринками, нарядами и мальчиками. Если бы ее мадридских друзей попросили составить список претенденток на роль монахини, ее имя оказалось бы в этом списке последним, а если точнее – вообще бы туда не попало. Но когда ей исполнилось девятнадцать, начали происходить события, полностью изменившие ее жизнь.

Девушка мирно спала в своей постели, когда в голове ее прозвучал голос: «Бетина, встань и выйди на улицу». Она открыла глаза, в испуге села на кровати и, включив настольную лампу, убедилась, что в комнате одна. Какой странный сон.

Но голос был таким реальным…

Бетина снова легла, однако заснуть так и не смогла.

«Бетина, встань и выйди на улицу».

«Это всего лишь причуды подсознания, – подумала девушка. – С чего мне выходить на улицу посреди ночи?»

Она выключила было свет, но через минуту опять включила: безумие какое-то! – надела халат и тапочки и спустилась вниз.

Все в доме спали.

Она открыла дверь кухни, и в это же самое мгновение ее окатила волна страха. Она вдруг поняла, что просто обязана выйти во двор. Бетина огляделась в темноте и заметила отблеск луны, отражавшейся от поверхности старого холодильника, в котором теперь хранились инструменты.

[23] Дорогой, любимый (исп.).