* * *

– Гляди, что я присмотрел! – сказал Феликс, указывая рукой на раскинувшуюся на пригорке усадьбу. – Там флигель большой, солдаты поместятся, а офицеры в доме заночуют. Управляющий – из сочувствующих. Обещал даже ужин с хозяйкой организовать. Пани Бачинская вроде как молодая и очень даже хорошенькая, вот как!

Я удивленно покачал головой:

– Знаешь, ротмистр, ты продолжаешь меня удивлять своими талантами.

Феликс приосанился и сказал:

– Во-от! Цени! Чтоб ты без меня делал?

– Спал бы в палатке, вот что, – буркнул я и зашагал к усадьбе.

Солдаты уже располагались во дворе. Поставили винтовки в козлы, кто-то сушил портянки, другие разожгли костер и варили что-то в большом котле. Панкратов, мой старый знакомый, развалился на копне сена, положив руку под голову и пожевывая травинку.

Я расстегнул одну пуговицу на воротнике, оглядел двор и, приметив поленницу рядом с разобранным станковым пулеметом команды вахмистра Перца, направился туда, намереваясь присесть и вытянуть ноги.

Сидя на поленнице, я хорошо видел большой белый дом с колоннами и массивным балконом над входом. В какой-то момент на балконе появилась стройная фигурка в платье. Хозяйка?

Опершись на перила, молодая женщина осмотрела двор, остановилась взглядом на мне, а потом как-то изящно развернулась и упорхнула в дом.

Через секунду офицеров пригласили осмотреть комнаты для ночлега. Я повосхищался настоящей кроватью с матрасом и резными ножками, бросил вещмешок в угол, сполоснул лицо в умывальнике, глянув в зеркало на недельную щетину, провел рукой по щеке, хмыкнул и отправился искать ужин.

Ужин нашел меня сам. Пани Бачинская прислала управляющего пригласить господ офицеров отужинать. Я отправился за управляющим, на ходу разглаживая форму и приводя себя в божеский вид.

– Кавалер ордена Серебряного креста, господин поручик… э-э-э… – управляющий замялся, не зная, как меня представить.

Я отодвинул управляющего, как можно более искренне улыбнулся и сказал:

– Здравствуйте!

Пани Бачинская как-то незаметно перехватила инициативу в свои руки, рассадила всех за стол, причем Феликс оказался по правую руку от обаятельной хозяйки, а я – напротив. Я откровенно наслаждался вечером – еще бы! Домашняя еда, молодое вино и симпатичная пани, которая смеялась над сомнительными шуточками Феликса, внимательно слушала байки Вишневецкого и поглядывала на меня своими светло-карими глазами.

Я совсем разомлел от выпитого вина. Или от взглядов пани Бачинской? Скорее всего, от того и от другого. Я уже полгода не видел таких симпатичных и ухоженных молоденьких женщин, а пани, кроме этого, обладала обворожительной улыбкой и приятным голосом.

Вишневецкий играл на рояле, хозяйка под аккомпанемент исполнила несколько произведений. В основном – дремучая лирика, которую я не очень-то жаловал. Однако после полугода маршей и строевых песен ее голос показался мне ангельским. Что-то такое защемило на сердце, появилось смутно знакомое чувство, как будто я упускаю что-то очень важное, значимое…

После ужина все вышли на балкон. Солдаты внизу жгли костры, пели. По-хорошему нужно было проверить караулы. Мне стало жалко своих разомлевших подчиненных, и я, оставив Стеценко и Вишневецкого в доме, отправился к бойцам. Когда я спускался по лестнице, пани Бачинская, стоявшая рядом с Феликсом, послала мне воздушный поцелуй и сказала:

– Доброй ночи, поручик!

Я козырнул по привычке, потом понял свою оплошность, улыбнулся и сказал:

– Доброй ночи, пани. Спасибо за гостеприимство от меня и от солдат.

Я гулял под весенними звездами, переговаривался с караульными и думал о пани Бачинской. И потом, когда лежал в настоящей постели, пятый раз за полгода, тоже думал о ней.

* * *

Подснежники нашлись у стены флигеля – пять нежно-фиолетовых цветочков. Какого черта я решил сорвать их и подарить очаровательной хозяйке – не знаю…

Поднимаясь по лестнице к ее комнате, я думал о том, как со словами благодарности подарю цветы и скажу какой-нибудь очередной корявый комплимент. Наверное, ей часто говорят комплименты…

Дверь спальни пани Бачинской тихонько отворилась, и оттуда выскользнул Феликс, на ходу заправляя рубаху в галифе и застегивая китель. Он что-то насвистывал себе под нос, сбегая по лестнице, и удивленно воззрился на меня, остановившись.

– Ты чего здесь? – как-то неуверенно спросил он.

– А… На балкон хотел выйти… – Я смял за спиной подснежники в кулаке.

– Так это тебе другая лестница, слева от входа… – И он быстро сбежал вниз по лестнице.

Я стукнул кулаком с подснежниками в стенку. Ну надо же! Чего уж тут непонятного.

Глава 5. Склад

Проклятая слякоть забивалась за шиворот, в сапоги, в перчатки, в душу.

Ненавижу март. Сначала оттает, поманит почти летним солнцем, а потом снова лед хрустит на лужах, стылость пробирает до костей. Но марку приходилось держать – боевой дух моей штурмроты упал гораздо ниже ртутного столбика на термометре.

Четвертый день мобилизованные в лоялистском городке подводы вывозили нас из окружения. Первые два дня все было терпимо – лошадки резво бежали по твердой замерзшей дороге, лоялистов не попадалось, мы делали по 30–40 верст в сутки. На третий день снова ударила оттепель, и начали заканчиваться припасы. Где их взять, эти припасы, когда вокруг только сожженные синемундирниками хуторки или укрепленные пункты с гарнизонами?

– Господин поручик, разрешите обратиться? – Фишер из пулеметной команды соскочил со своей телеги и поджидал меня на обочине.

– Обращайтесь, Фишер, – вяло махнул рукой я.

– У пулеметной команды закончилась тушенка. Крупы совсем нет, с сухарями тоже проблемы. В других подразделениях ситуация не лучше.

Я потер лоб ладонью. Если уж интеллигент Фишер обратился с таким монологом, значит, всё – наши дела оставляют желать лучшего.

– Спасибо, Фишер. Вы свободны, – сказал я, и солдат побежал догонять телегу с пулеметной командой.

Я пытался найти какой-нибудь выход из ситуации. Выход был только один – найти еду и крышу над головой.

– Стеценко! Карту! – потребовал я.

Он сидел свесив ноги на другом краю телеги и начал рыться в планшете, бурча при этом:

– Жрать нечего, ноги мокрые, командир ругается – отлично день проходит, знаете ли!

Но карту все-таки нашел и даже развернул на нужном месте.

– Вот, мы здесь, – сказал Стеценко.

Я впился взглядом в это произведение военной топографии и сразу мысленно вычеркнул в голове несколько возможных мест. Потом мой взгляд наткнулся на проселочную дорогу, ведущую, судя по карте, в глубь леса и там прерывающуюся.

– Так. А это что такое? – вслух проговорил я.

Стеценко переполз ко мне, посмотрел, куда на карте указывает мой палец, и небрежно так сказал:

– Пф-ф, это старая контрразведка перемудрила. Базы тактического резерва отмечать на карте нельзя, а дорогу к ним можно. Вот умора, а?

Ничего себе умора – база тактического резерва! Так! Это выход!

– Ро-ота, слушай мою команду! – поднялся во весь рост на телеге я. – Через пять верстовых столбов будет поворот направо. Сворачиваем!

Солдаты на телегах загомонили, оживились, получив четкий приказ. Лошади пофыркивали, пытаясь быстрее протащить телеги по дорожной грязи.

Поворот мы чуть не проворонили. Никакого указателя, так – две колеи, и все.

– Оружие к бою! Первый взвод – в головной дозор! – командовал я.

Подбежал Вишневецкий:

– Господин поручик, что там такое?

– Если повезет – все, что нам нужно. Если не повезет – лоялисты. А скорее всего, – и то, и другое.

– Понял, – сказал он и убежал к своему взводу.

Солдаты спрыгивали с телег в грязь и мокрый снег, тихонько матерились, готовили оружие. По моим расчетам, база располагалась за ближайшей рощей, и поэтому двигаться нужно было осторожно.

Скоро прибыл посыльный из дозора – рядовой Мамсуров. Мамсуров вообще часто бывал посыльным, бегал быстро.

– Господин поручик, там… – Мамсуров задыхался от быстрого бега. – Там десятка четыре лоялистов! Жратвы у них – во! – солдат сделал жест пальцем по горлу.

На секунду повисла мертвая тишина. Бойцы переглядывались, а потом защелкали затворами винтовок, зашумели и стихийно двинулись в сторону базы.

Командиры охрипли строить солдат в боевые шеренги, пытаясь придать упорядоченность неожиданному порыву.

Лоялисты нас не ждали. Первыми же залпами была сметена охрана ворот, потом солдаты ворвались внутрь, прикладами, кулаками и штыками раскидали синемундирников и в общем порыве бросились к дверям склада – длинного здания с железной крышей.

Вахмистр Перец из пулеметной команды грозным рыком остановил бойцов, и они расступились, дав пройти мне и Стеценко. Все-таки остатки дисциплины у них сохранились.

Кто-то из бойцов протянул мне связку ключей, и мне удалось подобрать подходящий. Замок клацнул, тяжелые створки отворились, и бойцы хором ахнули.

Стеллажи, заставленные банками с тушенкой, консервированными фруктами и овощами. Ящики с галетами, крупой, яичным порошком. Сыры на верхних полках, свисающие с потолка копченые окорока и колбасы. Вино в бутылках, спирт в канистрах, шоколад в плитках. У меня в голове помутилось, а в животе заурчало, когда я взглядом обвел эти райские чертоги!

– Хватит на всех! – заявил я. – Вахмистр, организуйте раздачу продуктов питания немедленно!

Своими словами я, видимо, предотвратил солдатский бунт, бессмысленный и беспощадный.

* * *

– Часовые… Э-э-э… – Стеценко лежал на груде мешков, его расстегнутая шинель была в крошках от галет, рядом валялась вскрытая банка тушенки, в руке он сжимал почти пустую бутылку вина. Вдруг он запел: – Ча-а-асовой услышал, выстрел дал! В команде сделалась трево-о-ога, на фрунте пробил барабан…

– Стеценко! Что часовые, я спрашиваю?

Я сам тоже выпил, но немного – грамм пятьдесят спирта для профилактики простудных заболеваний.

– Бдят! – сказал Стеценко и всхрапнул.

Я пнул его в подошву сапога, но Стеценко не отреагировал. Ну и черт с ним.

Сейчас вся моя штурмрота представляла из себя нечто подобное, нас можно было взять без единого выстрела, тепленькими. Я вышел на улицу и подошел к курящему здесь же Вишневецкому – он, наверное, единственный, кроме меня, был адекватным сегодня.

– Останемся здесь на пару дней? – спросил Вишневецкий.

– Останемся. Только этот бардак надо будет прекратить, завтра же.

Вишневецкий кивнул, и мы с ним пошли в обход склада выполнять обязанности часовых, которых и в помине не было.

* * *

Первым их заметили караульные, которые ближе к обеду вылезли-таки на крышу и осматривали окрестности, покуривая шикарные папиросы из запасов тактического резерва.

Когда я взобрался наверх, чтобы разобраться в ситуации, мне стало не по себе. В каком-нибудь километре от нас по дороге тянулась огромная колонна беженцев. В бинокль я разглядел детей, женщин. Мужчин почти не было, по крайней мере, я разглядел только пару стариков – во главе.

Видимо, нас тоже заметили, поскольку колонна остановилась, и к нам направился как раз один из этих седобородых старцев.

– Рота, в ружье! – закричал я.

Солдаты забегали, пытаясь найти свое оружие и оправиться после вчерашних обильных возлияний и сытной пищи.

Через несколько минут бойцы рассредоточились, заняли позиции у окон, за забором, на крыше. Я и заспанный Стеценко пошли навстречу старику, который нерешительно остановился метрах в пятидесяти.

Старик близоруко щурился, пытаясь разглядеть нас. Видимо, ему это удалось, поскольку он приосанился, поправил свой изрядно потертый полушубок и сказал:

– Ну слава те, Господи, и́мперцы! – при этом «имперцы» он произнес с ударением на первом слоге. – А я-то уже думал… Господин поручик, разрешите обратиться?

Дедок явно служил в молодости, выправка у него была будь здоров!

– Обращайтесь, – улыбнулся я.