– Просто издалека не видно пятен сырости на стенах. Штукатурка облупилась, а это битое стекло на изгороди – такой примитив. – Леди Хобсон-Джонс передернулась. – Ну, оставлю вас разглядывать это убожество. А сама пойду вниз, прослежу за приготовлением чая.

– Да, кстати, я привезла сладости. Возможно, они пригодятся к чаю. – Первин протянула хозяйке коробку, которую уже час держала в руке.

– Как предусмотрительно. – Леди Хобсон-Джонс с неуверенной улыбкой взяла у нее коробку.

Когда материнские каблуки застучали по ступеням, Элис повернулась к подруге.

– Слушай, мне так неудобно. Я ее три года не видела, и за это время все стало только хуже.

Первин решила проявить великодушие.

– Ну, многие англичане индианку даже на веранду не пригласят, а уж в спальню и подавно.

Элис поджала губы.

– Ты понимаешь, зачем мне подготовили такую огромную спальню?

– Чтобы тебе тут было счастливо и привольно?

Элис энергично затрясла головой.

– Родители уверены, что я к ним надолго. Я думала, что приеду погостить, а на апрель у меня будет билет обратно, но мне его купили только в одну сторону.

– Тебе кажется, что в Бомбее так уж ужасно? Ты же писала, что хочешь приехать! – Первин была озадачена.

– Я хотела приехать. – Элис говорила размеренно. – Но я знаю, они хотят держать меня под надзором, потому что им не нравится, чем я занимаюсь в Лондоне.

Первин выдохнула, вспомнив о самых разных увлечениях Элис.

– Коммунистические сходки или марши суфражисток?

– Все гораздо хуже. – Понизив голос, Элис продолжила: – Папа написал мне в письме, что кто-то ему сообщил, что видел меня в таверне «Фицрой». Его это очень встревожило.

– Мой отец бы тоже встревожился, если бы узнал, что я хожу в питейное заведение. И совершенно неважно, что на праздниках и свадьбах парсийки могут пить в свое удовольствие.

Элис подошла к окнам, выходившим на море. Посмотрела наружу и произнесла:

– Тут, скорее, дело в том, что в таверне «Фицрой» собираются люди с иными предпочтениями.

– Господи. – Они давно уже не говорили о тайной амурной жизни Элис.

Элис продолжила – голос все еще звучал тихо, но подрагивал от гнева:

– После того кошмара в Челтнеме меня выпустили из санатория и приняли в Оксфорд только потому, что я сделала вид, будто излечилась. Теперь за эту ложь приходится платить. Мне двадцать три года, я все еще не замужем, вот меня и привезли сюда поправить дело.

Первин подошла к подруге, ласково опустила руку на ее напряженную спину.

– На дворе 1921 год. Родители не могут тебя выдать замуж насильно.

– Зато могут довести до ручки! С мамы станется подсунуть мне какое-нибудь очередное убожество вроде мистера Мартина. Или натравить на меня богатого соседа. Можешь себе представить, что тебя зовут Элис Липстай? Прямо лишай какой-то! – Элис слегка покачнулась от возмущения.

Первин подхватила ее под локоть.

– Тебе нехорошо?

– Давай присядем. Я будто все еще на судне.

Первин пристроилась рядом с подругой на розовом покрывале из шенили, натянутом на кровать под балдахином.

– Занятно, да, что ни ты, ни я не можем выйти замуж, – заметила Элис. – Вон, посмотри в зеркало на нас обеих. Ну прямо типичные юные старые девы.

– У нас и помимо этого немало общего. – Первин, в принципе, не была старой девой, но не стоило напоминать об этом сейчас, когда Элис так загрустила.

– Ты с этим справилась. Работаешь в полную силу, наградой тебе – деньги и общественное признание, а мне пришлось бросить преподавание в Лондоне и стать бездельницей.

– Ты можешь опять устроиться на работу, – заметила Первин. – Здесь очень ценятся грамотные преподаватели математики. Множество школ и колледжей с удовольствием возьмут на работу выпускницу Оксфорда.

– Моя мать все годы моей учебы переживала, что я стану синим чулком, – проворчала Элис. – Так и получилось. Я даже хожу во всем синем.

Первин посмотрела на их отражение в круглом зеркале на щегольском туалетном столике. Когда они сидели рядом, верхушка прически-помпадур, в которую были уложены волнистые черные волосы Первин, чуть возвышалась у Элис над плечом. Из-за двадцатисантиметровой разницы в росте они всегда смотрелись рядом очень комично. Но сейчас большие карие глаза Первин глядели не столько весело, сколько устало. Наверное, все дело в постоянном чтении документов – или в шоке, который она сегодня пережила. Первин отметила, что выглядит немного старше своих двадцати трех лет: это полезно для работы с клиентами, но обидно для самолюбия.

Элис тоже переменилась. Ее аквамариновое хлопчатобумажное платье измялось и пошло пятнами – похоже, она надевала его не раз и забывала постирать. Но неопрятность можно было списать на долгую дорогу или непривычку к жаркому климату. Куда сильнее Первин обеспокоило то, что круглое загорелое лицо Элис выглядело напряженным, а этого не было, когда год назад они прощались в Англии. Напряжение не сквозило в ясных голубых глазах Элис, но читалось в складке губ: на них не было улыбки.

– Ты чего? – удивилась Элис, заметив этот пристрастный осмотр.

– Синий тебе к лицу, – поспешно произнесла Первин.

Вот так же ей, Первин, пришлась по душе их университетская дружба: ведь она тогда была беззащитной молодой женщиной, стремившейся забыть свое прошлое.

Рядом с Элис она чувствовала себя в Англии сносно, рядом с ней проще было забыть угрозу под названием Сайрус. Но однажды вечером, когда они проходили мимо Баллиол-колледжа, пьяный первокурсник метнул бутылку через двор. Первин вскрикнула и убежала во тьму. Элис помчалась следом и вытянула из подруги правду о том, почему звук бьющегося бутылочного стекла повергает ее обратно в прошлое.

Первин была признательна Элис за то, что она ее не жалела и не осуждала. Элис помогла ей встать обратно на ноги, научиться не думать каждый миг о стене рушащихся блестящих бутылок…

Первин, содрогнувшись, вернулась в настоящее.

– Ну, говори. Что-то не так! – требовательно произнесла Элис.

Первин страшно хотелось рассказать ей о том, что Сайрус, похоже, появился снова. Ее остановила мысль, что Элис, наверное, очень устала, да и страх перед тем, что назойливая Гвендолен Хобсон-Джонс может в любой миг войти в дверь. Если эта женщина почует, что в жизни у Первин не все в порядке, она, чего доброго, запретит Элис с ней общаться.

Первин ответила:

– Так, простудилась слегка.

7. Птица на крыле

Бомбей, февраль 1921 года

Отведав с Элис и ее родителями чая – таким и кролика не насытишь: тарелочка сэндвичей, кекс без начинки и ломтики папайи, – Первин извинилась и сказала, что ей пора домой.

– Жаль, что ты подала так мало дахитанов, которые принесла Первин, – обратилась Элис к матери. – Они тут были вкуснее всего.

– Сладкое нужно есть с умеренностью. Судя по твоему виду, ты с нашей последней встречи себя не ограничивала, – укорила дочь леди Хобсон-Джонс.

– Я такой худой, как ты, никогда не буду. Чего и стараться? – вспылила Элис.

– Мисс Мистри, вы не откажетесь еще раз прокатиться на «Серебристом призраке»? – прервал их сэр Дэвид. – Сирджит может отвезти вас домой.

– Вы очень любезны, сэр, но колония парсов Дадар довольно далеко.

– А можно и я поеду? – спросила Элис. – Колония парсов – это так интересно!

Леди Хобсон-Джонс покачала головой.

– Душенька, ты две недели провела в море. Ты не можешь знакомиться с родными Первин, не приняв ванны.

– Завтра после работы я свободна, – вставила Первин. – Может, придешь к нам на чай?

– Завтра мистер Мартин повезет Элис на вечеринку в честь ее приезда, – поспешно объявила мать Элис. – Но вы наверняка уговоритесь на какой-то другой день.

– Позвони мне. Телефон у нас есть и дома, и в конторе. С восьми до шести я по большей части там. – Первин открыла сумочку, вытащила визитницу. Вручила Элис карточку, которую ее родители рассмотрели по очереди.

– Это визитная карточка вашего отца? – спросил сэр Дэвид, подняв брови.

– Нет, моя. В деловой переписке я пользуюсь инициалами П. Дж. Мистри. Проще привлекать новых клиентов, если они не знают, что я женщина.

– То есть вы работаете поверенным! – Сэр Дэвид удивленно перевел глаза с текста на карточке на ее лицо.

– Папа, мы же уже говорили об этом в машине! – напомнила Элис.

– Учиться на юриста и работать юристом – не одно и то же. Я еще не видел женщин-адвокатов ни в индийских, ни в британских судах, – пояснил дочери сэр Дэвид.

– Поверенные не выступают в суде, – сказала Первин. – Я собираю сведения перед подачей дел в суд, составляю контракты для наших клиентов. Мой отец иногда выступает на заседаниях, но в большинстве случаев мы нанимаем барристеров представлять наши дела.

– Ну ничего себе, – удивилась леди Хобсон-Джонс, наливая в бокал шерри. – Сколь вдохновляющая история.

Элис тут же поймала ее на слове.

– Мама, я очень рада, что ты за то, чтобы женщины работали. Я уверена, что в Бомбее есть вакансии для учителей.

– Но ты явно перетруждалась в этой зачуханной средней школе в Северном Лондоне! Разве ты не хочешь немного передохнуть?

Первин поняла: надвигается буря. Она опустила серебряную вилочку на пустую тарелку из-под кекса и сказала:

– Сэр Дэвид и леди Хобсон-Джонс, я прошу вас меня простить. Скоро стемнеет, так что я спущусь вниз к стоянке рикш.

– Я же уже сказал: вы должны ехать домой на «Серебристом призраке»! – вскинулся сэр Дэвид. – Я регулярно читаю хронику преступлений. За прошлый год несколько девушек, ехавших в таксомоторе или на рикше, исчезли без следа.

Кто она такая, чтобы отказываться от дельного предложения? Первин улыбнулась и ответила:

– Вы очень добры. Мне, однако, придется сделать короткую остановку – повидать клиента, который живет неподалеку. Не обременит ли это водителя?

«Серебристый призрак» отчалил от ворот бунгало Хобсон-Джонсов и докатил до входа в дом номер 22 по Си-Вью-роуд за две минуты. На сей раз Первин дождалась, когда водитель Хобсон-Джонса откроет ей дверь: нужно было продемонстрировать свой авторитет на случай, если за ней наблюдают.

Первин подошла к воротам, предусмотрительно держа в руке визитную карточку. Широкоплечий привратник-дурван в поношенной зеленой форме поспешил мимо нее к другой двери «Роллса».

– Больше там никого нет, – сообщила Первин, сообразив, что, по понятиям стража ворот, в машине должен быть хотя бы один мужчина.

Он с разочарованным видом подошел к ней. Когда Первин объявила, что хочет поговорить с женами Фарида, он отчаянно замотал головой, а заодно и обвисшей кисточкой фески.

– Бегум в трауре, никого не принимают.

– Мукри-сагиб уведомил меня, что они попросили о консультации. – Если она и искажала истину, то лишь слегка.

Страж умолк и стоял прямо, недвижно, напоминая колонны по обеим сторонам от ворот.

Первин решила дать дурвану время обдумать ситуацию. Она знала, что «Серебристый призрак» наверняка уже привлек внимание привратников из соседних домов. Если она не двинется с места, они обратят внимание на то, как грубо работник Фарида обходится с женщиной, которая, возможно, приехала по поручению губернатора.

Страж с удрученным видом открыл ворота и низко опустил голову, будто бы не желая видеть, как Первин входит внутрь. Она поблагодарила его и уверенно зашагала по мощеной дорожке, миновала небольшое семейство павлинов – те с подозрением посмотрели ей вслед. Трава была высокой и клочковатой, похоже, в последний месяц садовник ее не стриг.

Остановившись возле дома, Первин отметила, что штукатурка отслаивается, местами появилась зеленоватая плесень. Гвендолен Хобсон-Джонс сказала правду: за домом не ухаживают должным образом.