Но я при виде него и Джудит совершенно офигела. В смысле, Майкл практически не выходит из своей комнаты, поскольку почти все время сидит за компьютером – издает интернет-журнал «Головоломка». Последнее место, где я ожидала его увидеть, это каток в Рокфеллер-центре, да еще в самый разгар столпотворения вокруг сияющей огнями рождественской елки. Майкл вообще старается избегать мест скопления туристов, то есть практически всего, что находится севернее Бликер-стрит.

И вот вам, пожалуйста: Майкл, а с ним – Джудит Гершнер в комбинезоне, теплых ботинках «Рокпорт» и лыжной куртке. Она оживленно щебечет – о чем-то умном, конечно, вроде ДНК.

Я пихнула в бок Лилли, шнуровавшую коньки, и сказала, надеюсь, совершенно невозмутимо:

– Смотри, вон твой брат идет.

Лилли даже не удивилась. Вскинула глаза и буркнула:

– Ага. Он говорил, что, может, подойдет.

Подойдет с подружкой? Так и сказал? А предупредить меня, как-то намекнуть, а, Лилли? Чтобы я успела морально подготовиться? Но Лилли не знает о моих чувствах к ее брату. Понятно, ей и в голову не пришло бы осторожно и бережно сообщить мне о возможном появлении Майкла.

Но я ловко справилась с ситуацией. Все прошло как по маслу (то есть на самом деле совсем наоборот).

Майкл и Джудит вертели головами, ища, где бы пристроиться, чтобы надеть коньки.

Я (небрежно, обращаясь к Лилли): Не знала, что твой брат встречается с Джудит Гершнер.

Лилли (почему-то с отвращением): Да ладно. Они не встречаются. Просто она приходила к нам домой, они с Майклом сочиняют какую-то программу для своего дурацкого компьютерного клуба. Услышали, что мы идем кататься на коньках, и Джудит сказала, что тоже хочет.

Я: А выглядит так, как будто они встречаются.

Лилли: Да плевать, как это выглядит. Борис, тебе обязательно все время на меня дышать?

Я (подошедшим Майклу и Джудит): О, привет. Майкл, я и не знала, что ты умеешь кататься на коньках.

Майкл (дернув плечом): Я раньше играл в хоккейной команде.

Лилли (фыркает): Ну да, в далеком детстве. Это было еще до того, как он решил, что командные виды спорта – пустая трата времени, потому что успех команды зависит от общих усилий всех игроков, в отличие от индивидуальных выступлений вроде тенниса или гольфа.

Майкл: Лилли, ты заткнешься когда-нибудь?

Джудит: Обожаю кататься на коньках! Только у меня не очень хорошо получается.

Это она верно подметила. Джудит катается настолько плохо, что Майклу пришлось ехать перед ней спиной вперед и держать за руки, чтобы она не грянулась об лед. Не знаю, что поразило меня сильнее: то, что Майкл может кататься спиной вперед, или то, что он был готов таскать Джудит кругами по всему катку. Даже я в состоянии самостоятельно удержаться на льду в вертикальном положении, хоть и неспособна клонировать плодовую мушку.

Зато Кенни способ Майкла явно понравился больше, чем старый добрый вариант – в смысле поодиночке, – и он начал доставать меня просьбами покататься так же, как Майкл с Джудит.

Я твердила, что умею кататься сама, но Кенни отвечал, что дело не в этом. Полчаса я отбивалась, потом сдалась и позволила ему ехать передо мной задом наперед и тянуть меня за руки.

Беда в том, что Кенни неважно катается задом наперед. А я езжу на коньках хорошо, но не настолько, чтобы удержаться на ногах, если человек, который елозит прямо передо мной, споткнется и упадет.

Именно так и случилось. Кенни растянулся, а я не смогла вовремя притормозить и брякнулась на него, ударившись подбородком о его колено. В результате я здорово прикусила язык, и рот тут же наполнился кровью. Глотать кровь мне не хотелось, и я ее выплюнула. И попала Кенни на джинсы и на лед. Это произвело сильное впечатление на туристов, которые толпились вокруг катка, фотографируя друзей и близких на фоне гигантской рождественской ели. Все тут же начали щелкать девчонку, давящуюся кровью на льду, – вот они, нью-йоркские нравы.

В тот же миг ко мне скользнул Ларс – он суперконькобежец благодаря своему северному детству, а вот на телохранителя учился в самом сердце пустыни Гоби, – поднял меня, осмотрел мой язык и, вручив носовой платок, велел крепко прижать его к ранке.

– На сегодня коньков достаточно, – сказал он.

Ну и все. Теперь у меня ранка на кончике языка, из-за этого больно говорить, и, кроме того, все это было ужасно унизительно – шлепнуться на глазах у миллионов туристов, которые приперлись полюбоваться дурацкой елкой в дурацком Рокфеллер-центре, не говоря уже про моих друзей и, что самое обидное, Джудит Гершнер. Она, оказывается, тоже собирается в колледж при Колумбийском университете по программе раннего поступления (ну круто, они с Майклом осенью переходят в один колледж), только на медицинский. Джудит посоветовала мне обратиться к врачу, поскольку, как ей кажется, на ранку придется наложить швы. На моем языке! Мне еще повезло, сказала Джудит, что я не откусила кончик языка.

Да уж, повезло.

Мне так сильно повезло, что я пишу эти строки, лежа в кровати, и рядом со мной никого, кроме Толстяка Луи – кота, который весит двадцать пять фунтов и любит меня только за то, что я его кормлю, а парень, в которого я влюблена всю свою сознательную жизнь, гуляет по центру города с девушкой, умеющей клонировать плодовых мушек и с одного взгляда определяющей, надо ли наложить швы на рану.

Во всем этом есть только одна положительная сторона: если Кенни подумывал перейти к поцелуям взасос, теперь ничего не выйдет, пока у меня язык не заживет. А доктор Фан – мама вызвала его, как только Ларс привез меня домой, – сказал, что это займет от трех до десяти дней.

Йес-с-с!

ДЕСЯТЬ ПРИЧИН, ПО КОТОРЫМ Я НЕНАВИЖУ ПРАЗДНИЧНЫЕ ДНИ В НЬЮ-ЙОРКЕ

1. Туристы из глубинки, прикатывающие в город на огромных спортивных внедорожниках. Они носятся как сумасшедшие, норовя сбить пешеходов на переходах, и почему-то уверены, что водят как бешеные ньюйоркцы. На самом деле они водят как полные придурки. Я уж не говорю о том, что город и без них загазован. Неужели нельзя ездить общественным транспортом, как нормальные люди?

2. Дурацкая рождественская ель в Рокфеллер-центре. В этом году зажечь елку пригласили меня, как «принцессу из Нью-Йорка» (так меня окрестили журналисты). Но когда я начала рассказывать о том, что вырубка деревьев провоцирует истончение озонового слоя, приглашение быстро отменили и елку зажег мэр города.

3. Из всех магазинов несутся дурацкие рождественские песни.

4. Дурацкие катки с глупыми мальчишками, которые почему-то думают, что умеют кататься задом наперед, хотя они этого не умеют.

5. Необходимость покупать дурацкие подарки со значением для всех знакомых.

6. Экзамены.

7. Дурацкая мерзкая нью-йоркская погода. Снега нет, зато каждый день дубняк, дождь и промозглая сырость. Куда вообще подевались снежные зимы? Я вам скажу, что с ними стало: их уничтожило глобальное потепление. А глобальное потепление почему появилось? А потому, что все носятся на внедорожниках и вырубают деревья!

8. Дурацкие затягивающие рождественские передачи на ТВ.

9. Дурацкая завлекающая рождественская реклама на ТВ.

10. Омела. Эту фигню вообще надо запретить. Для взрослых мальчиков омела – предлог (одобряемый обществом) для поцелуев. А по-моему, это сексуальное домогательство.

Тем более что с омелой к тебе лезут совсем не те мальчики.

Воскресенье, 7 декабря

Только что вернулась с ужина у бабушки. Все мои попытки увильнуть, даже жалобы на прокушенный язык, были напрасны. Ужин прошел еще хуже, чем обычно, потому что бабушка вздумала освежить в нашей с ней памяти мое рабочее расписание во время поездки в Дженовию. Расписание такое:

Воскресенье, 21 декабря

15:00

Прибытие в Дженовию.

15:30–17:00

Встреча и знакомство с персоналом дворца.

17:00–19:00

Ознакомительная экскурсия по дворцу.

19:00–20:00

Смена туалета к ужину.

20:00–23:00

Ужин с почетными гражданами Дженовии.

Понедельник, 22 декабря

8:00–9:30

Завтрак с общественными деятелями Дженовии.

10:00–11:30

Посещение государственных школ Дженовии.

12:00–13:00

Встреча с дженовийскими школьниками.

13:30–15:00

Обед с членами Ассоциации педагогов Дженовии.

15:30–16:30

Посещение Дженовийского порта и военного крейсера Дженовии («Принц Филипп»).

17:00–18:00

Посещение Дженовийской центральной клинической больницы.

18:00–19:00

Встреча с пациентами больницы.

19:00–20:00

Смена туалета к ужину.

20:00–23:00

Ужин с вдовствующей принцессой, принцем и военными советниками Дженовии.

Вторник, 23 декабря

8:00–9:00

Завтрак с представителями Ассоциации производителей оливок Дженовии.

10:00–11:00

Церемония зажжения рождественской елки, внутренний двор перед Королевским дворцом Дженовии.

11:30–13:00

Встреча с членами Исторического общества Дженовии.

13:00–15:00

Обед с членами представительства по туризму Дженовии.

15:30–17:30

Посещение Национального художественного музея Дженовии.

18:00–19:00

Посещение памятника дженовийцам, погибшим на войне. Возложение цветов на Могилу Неизвестного Солдата.

19:30–20.30

Смена туалета к ужину.

20:30–23:30

Ужин с королевской семьей Монако.

И все в таком же роде.

Главным событием станет мое появление во время ежегодного телевизионного рождественского обращения моего папы к народу Дженовии, во время которого он представит меня. Я должна сказать речь о том, как я счастлива оказаться папиной наследницей, пообещать трудиться на благо Дженовии не хуже, чем он, и повести страну за собой в новый век.

Волнуюсь? Я? Из-за того, что выступлю по телевизору перед пятьюдесятью тысячами человек и пообещаю не подвести их страну?

Не-а. Вообще ни разу.

Меня просто начинает тошнить от одной мысли об этом, вот и всё.

Короче. Я, конечно, понимала, что визит в Дженовию не поездка в Диснейленд, но все же… Могли бы добавить в расписание пару-тройку развлечений. Я не требую ничего особенного, но хоть поплавать немного или прокатиться верхом? Э нет, в Дженовии нет времени на удовольствия.

В дополнение к расписанию мне пришлось познакомиться со своим родственником – Себастьяно Гримальди. Он приходится сыном дочери сестры моего умершего дедушки, то есть мне он типа троюродного брата. Тем не менее, если бы не я, он мог бы стать наследником трона Дженовии.

Правда. Если бы мой папа умер бездетным, следующим принцем Дженовии стал бы Себастьяно. Может, поэтому при взгляде на него папу каждый раз слегка передергивает, хотя он очень старается это скрыть.

А может, папа вздрагивает оттого, что относится к Себастьяно примерно так же, как я к Хэнку, – чисто теоретически я его, конечно, люблю, но в реальной жизни он меня бесит.

А вот бабушку Себастьяно не бесит. Наоборот, она его обожает. Странно, мне казалось, бабушка в принципе не способна обожать кого бы то ни было. Ну, за исключением своего карликового пуделя Роммеля.

Но от Себастьяно у нее конкретно сносит башню. Когда бабушка нас знакомила, он изящно поклонился и чмокнул воздух над моей рукой. Бабушка просияла от счастья под своим розовым шелковым тюрбаном. Клянусь. Я впервые увидела, как бабушка сияет. Злобно зыркать – пожалуйста, сколько угодно, а чтоб сияла – никогда.

Возможно, именно заметив ее сияние, папа принялся раздраженно хрустеть кусочком льда, выудив его из своего стакана виски с содовой. От этого хруста бабушкину улыбку как рукой сняло.

– Если тебе хочется грызть лед, Филипп, – сказала она холодно, – можешь поужинать в «Макдоналдсе» вместе с пролетариатом.

Папа перестал грызть лед.