– Что ты, Авдей Силуянович! Просто думаю, может он, когда очнулся, сказать чего тебе успел. Кто он, откуда, да как здесь очутился. А может, и что с ним такое приключилось. – И, будто оправдываясь, добавил. – Ты же знаешь, любое его слово может оказаться важным в расследовании. – Последнее слово он произнес как-то по-особенному вкусно. Чувствовалось, что не больно-то и много здесь чего интересного происходило, не считая потравы огородов сельчан чужим скотом, да пьяного мордобоя, честно говоря, не такого уж и частого по нынешним временам. И поэтому такое событие, как обнаружение в кустах полумертвого человека, будоражило кровь служивому, навевая ему мысли о героических буднях скромного участкового, и отчет перед начальством о раскрытие настоящего ПРЕСТУПЛЕНИЯ. Поэтому, он смотрел на деда с ожиданием и надеждой.

Авдей тяжело вздохнул и сокрушенно проговорил:

– Я его расспросить-то пытался, Егорыч. Только он ничего не помнит, сердешный. Может вот Наталья его маленько подлечит, он тогда чего и скажет. Прольет, так сказать свет на произошедшее с ним. – Дед хорошо понимал чаянья участкового и искренне сожалел, что ничем не может тому помочь.

Участковый тяжело вздохнул, предвидя головную боль от предстоящей проблемы в виде найденыша. Бочком подошел к, хлопотавшей над мужчиной, Наталье, и с почтением спросил:

– Ну что скажешь, Наталья Андреевна?

Фельдшер, озабочено глядя на лежащего человека, как-то неопределенно пожала плечами:

– А что я тебе здесь скажу, Василий Егорович? В деревню его надо везти, в фельдшерский пункт. Там видно будет. – Потом быстро собрав все инструменты и пузырьки в свою сумку, поднялась с колен, и строго проговорила. – Ну что, давайте, взяли с двух сторон, да понесли, а то вон, уже темнеть скоро начнет.

Участковый, соглашаясь кивнул головой, подошел к человеку, присел к нему спиной на корточки, и обратился к деду:

– Слышь, Авдей Силуянович, подсоби-ка мне его на спину забросить.

Старик с готовностью бросился на помощь участковому. Тот, крепко взяв пострадавшего за руки и взвалил его себе на спину. Потом, крякнув, поднялся, и споро зашагал обратно по тропинке туда, где оставил мотоцикл. Все остальные гуськом потянулись следом. Раздался треск заводимого мотора, а затем шум стал быстро удаляться. И над озером опять наступила тишина. Лучи заходящего солнца розовыми бликами рассыпались по зеркальной поверхности озера. И вдруг, нарушая эту гладь, где-то метрах в десяти от берега, озеро вдруг забурлило, словно вода в кастрюле, и из его глубины на поверхность вместе с воздушными пузырями выбросило какой-то небольшой предмет, похожий не то на деревянный сундучок, не то на небольшой чемоданчик. Он закачался на воде, которая сразу успокоилась, словно ей только и надо было для этого избавиться от чуждого ее природе предмета. И через несколько минут поверхность озера вновь стала гладкой и невозмутимо-спокойной.

Глава 2

Когда участковый наконец привел свой драндулет в деревню, возле фельдшерского пункта их уже ждало чуть ли не половина деревни. А деревня была по меркам здешней глухомани вполне себе большая. Помимо фельдшерского пункта, здесь была средняя школа, два магазина и леспромхоз с лесопильным цехом, в котором и работала большая часть населения деревни. Кстати, деревню сами местные, особенно молодежь, гордо именовала «поселком городского типа». Хотя от «типа» здесь только и было, что одно единственное каменное здание, которое раньше, до войны, принадлежало богатому финскому купцу, а сейчас там располагался сельский совет. С торца этого шедевра шведско-финской архитектуры располагался фельдшерский пункт. Именно здесь сейчас собралось, благодаря неугомонному Алексе, которого участковый дядя Вася не захотел брать с собой обратно на озеро, большое шумное «общество», громко обсуждавшее на разные лады находку старика Авдея.

Участковый остановил мотоцикл рядом с закрытыми дверями местного «медицинского центра». И к ним сразу кинулись со всех сторон любопытствующие. В первых рядах подбежал внук Авдея, с горящими глазами, засыпая деда вопросами. Народ от него тоже не отставал. И из толпы слышалось: «Егорыч, кто ж это такой?», «А он живой, али как?». С сочувствием, перемешанным с любопытством, вздыхая причитали бабы: «Ой, глядите… Худой-то какой!» Участковый, надо отдать ему должное, быстро навел порядок. Довольно зычным голосом прокричал:

– А ну, граждане, расступись! Дайте пройти. – Потом, вроде как вспомнив что-то, кинул в толпу новый клич. – Может кто видел его раньше?

Народ притих, с удвоенным вниманием вглядываясь в бледное, до синевы, обросшее щетиной, лицо мужчины сидевшего в люльке старенького «ижа». Поглядел, поглядел, а потом закачал отрицательно головами. Кое-где звучали реплики: «Нет… Не наш это… не знаем…» Одна шустрая бабенка, худая, как телушка с недокорма после голодной зимы, работающая кладовщицей в леспромхозе, выдвинула фантастическую гипотезу:

– А не кум ли он Алевтины, которая поварихой у нас в бригаде работает? У нее вроде кум из Сортавалы был, все в такой одеже ходил, как сюда приезжал.

В ответ на нее зашикало несколько голосов:

– Чего сочиняешь -то, трещотка! Кум Алевтины уже в летах, а этот -то молодой совсем.

Полемика перекинулась, словно разгорающийся лесной пожар, в народные массы. Предположения в определении возраста дедова найденыша колебались от двадцати пяти до сорока лет. И длился бы это базар-вокзал еще неизвестное количество времени, если бы фельдшер не взяла управление этой непростой ситуации в свои крепкие женские руки. Она гаркнула, перекрывая гул голосов звонким голосом, сделавшим честь любому командиру кавалерийского полка:

– А ну цыть, горластые!! Не видите, человеку плохо. – Потом обвела взглядом первые ряды любопытствующих, и ткнула пальцем в двух крепеньких мужиков. – Ты и ты… Живо взяли его и внутрь понесли!

А сама, даже не обернувшись, чтобы проверить, подчинились ли мужики ее указаниям, достала ключи, и принялась торопливо открывать двери. У мужиков даже мысли не возникло ослушаться грозную фельдшерицу. Безропотно схватив потерпевшего, они торопливо понесли его внутрь. Двери фельдшерского пункта закрылись буквально перед носом у народа, желающего поглядеть, что же будет происходить внутри. Участковый поставил точку в этом стихийном митинге, пригрозив, что если народ не разойдется, то он будет штрафовать всех подряд. Это подействовало, и толпа стала неохотно, с недовольным урчанием, словно уползающие за горизонт грозовые тучи, рассасываться. Вскоре, возле серого каменного здания остались только сам участковый, да дед Авдей с внучком. Старик, немного потоптавшись на месте, тоже собрался идти восвояси, но Василий Егорович попросил его еще немного задержаться, чтобы подписать протокол происшествия. Алекся наотрез отказывался уходить один, не соглашаясь «ни за какие коврижки бросать на произвол судьбы старенького дедулю одного», хотя, ничего интересного, вроде бы больше и не предвиделось. Наконец, бумага была составлена тут же на крыльце медпункта, и Авдей, поставив внизу замысловатую закорючку, наконец, вместе с внуком и коробом с голубикой отбыл домой.

Василий Егорович еще постоял немного на крыльце, вытирая вспотевший затылок старым, перестиранным на тысячу рядов платком, а затем, тяжело вздохнув, зашел внутрь фельдшерского пункта. Внутри уже горел свет, и Наталья хлопотала над лежащим на простой кушетке, потерпевшим. Он уже пришел в сознание и теперь нервно озирался по сторонам. Участковый сгреб старенькую табуретку и уселся рядом с кушеткой. С минуту разглядывал мужчину, а потом, как совсем недавно дед Авдей, спросил:

– Ты кто ж такой будешь, мил человек? Зовут как?

Потерпевший смотрел на вопрошающего внимательно и ничего не отвечал. Василий Егорович вздохнул тяжело, в его вздохе слышалось «ох и намаемся мы с тобой». А затем задал другой вопрос, более подходящий для представителя власти.

– Документы какие есть? Может пропуск какой или справка…? – Безнадежно тоскливым тоном продолжал он спрашивать, уже понимая, что вместо «интересного дела» приобрел головную боль.

Не получив никакого ответа, кроме отрицательного покачивания головой, он, уже не надеясь ни на что, с отчаяньем спросил:

– Ну а звать-то тебя хоть как, помнишь?

Очередное отрицательное покачивание головой, и участковый сдался. Поднявшись с табуретки, он подошел к Наталье, и, уже не питая никаких особых надежд, спросил:

– Что скажешь, Наталья Андреевна?

Та пожала плечами и заговорила бесстрастным тихим голосом, словно читала лекцию:

– Человек очень истощен. Судя по всему, пробыл без пищи, или с очень ограниченным ее количеством, довольно длительный период времени. Организм ослаблен. Никаких других повреждений, угрожающих его здоровью, я не увидела. Видимо, в следствие какого-то сильнейшего стресса у него отказала память. Одним словом, амнезия. Как это долго продлится и вернется ли к нему память, сказать не могу.

Участковый, как он обычно это делал при сильном волнении, сдвинул фуражку на затылок, и вытер ладонью лоб. Потом, часто оглядываясь на лежащего на кушетке мужчину, заговорил громким шепотом:

– И чего мне с ним делать? Я же его такого даже до райцентра не довезу. Неровен час, помрет по дороге, а мне за него отвечай.

Наталья равнодушно пожала плечами.

– Я ему вколола раствор глюкозы, чтобы поддержать организм хоть немного. Его нужно сейчас постепенно выводить из состояния голодовки. А уж потом куда-то везти. – Потом едва сморщив свой хорошенький носик, уже совсем другим голосом проговорила. – Ему бы еще и помыться не мешало и переодеться. Его-то одежда в таком виде вообще ни на что не годна. Ну и отдых, никаких волнений. А там видно будет. Я, конечно, на сегодняшнюю ночь могу его здесь оставить, а дальше уж твое дело. Решай, куда его пристроить.

Участковый несколько раз хлопнул на фельдшера ресницами, и с некоторым негодованием, начал:

– Так, а куда ж я его дену-то? Не домой же мне его… Ты мою Людмилу знаешь, да и места у меня нет…

Но Наталья не дала ему закончить перечисления всех его «да куда же» и «да как же», строго проговорив:

– Я, Егорыч, работник медслужбы, а не твой зам по общим вопросам. Меня заботит только состояние здоровья больного. А этот – здоров. Все, что от меня требовалось, я сделала. А дальше, повторяю, твоя забота. – Потом, видя обиженное и растерянное лицо участкового, чуть сменила тон, на более дружеский. – Ну поговори с тем же Авдеем. У него дом большой, а живут с внуком вдвоем. Поди не стеснит его этот потерпевший. Ну, ты же власть, в конце-то концов! – И закончила весьма прозаично. – Я все тебе сказала. Ты сейчас с ним останься пока. А мне домой пора. У меня хозяйство некормленое. Как управлюсь, вернусь и тебя сменю.

И она, скинув с себя белый халат, который надевала перед осмотром человека, заспешила на выход. Василий Егорович даже ничего не успел ей сказать, только и прокричал во след:

– Ты там не задерживайся!!

После ухода Натальи, участковый почувствовал себя немного не в своей тарелке. Найденный дедом Авдеем человек сидел на кушетке и смотрел своим пустым взглядом в одну точку. В небольшой комнатке повисла мутная тишина, в которой был слышен только шорох в углу, за старым деревянным шкафом с документами. Мышь прогрызла дырку в полу и теперь крошила на мелкие кусочки старую бумагу для своей норки. От этой тишины, неясного мышиного шуршания, а особенно, от неподвижной фигуры человека с остановившимся взглядом, участковому совсем сделалось не по себе. Вытерев вспотевший затылок своим огромным носовым платком, он пробормотал что-то невнятное на тему «подышу свежим воздухом», и выскочил из комнаты фельдшерского пункта на крыльцо. Августовская тихая ночь опустилась на поселок, принося с собой влажную прохладу, от которой все – деревья, травы, черепичные и металлические крыши домов, покрылись влажными капельками росы. Кое-где во дворах лениво перебрехивались собаки, раздавались обычные, привычные для слуха ночные шорохи и звуки. И только тут, стоя на крыльце, Василий Егорович выдохнул с облегчением. Он вытащил из кармана помятую пачку папирос, и дрожащей рукой, только с третьего раза прикурил. С удовольствием выпустил струю дыма и проворчал себе под нос:

– Вот же принесло на мою голову…!