Внезапно в глазах погруженной в грустные размышления Бриты что-то полыхнуло. Она подняла голову и обомлела. Весь хутор – и большой дом, и флигели, и коровник, и стойло, и даже собачья будка – все свежевыкрашено знаменитой фалунской красной краской в сочный, уютный цвет. Она сразу вспомнила, как на хуторе без конца повторяли – вот женится Ингмар-младший, так и дом перекрасим. И даже свадьбу поэтому отложили – не было денег на такую большую работу. Бедняга Ингмар… хотел все сделать как лучше. Но теперь и сам понял: взвалил на себя слишком тяжкий, а может, и неподъемный груз.

Все обитатели хутора сидели за обеденным столом.

– Гляди-ка, хозяин приехал, – сказал конюх в пространство.

Матушка Мерта не пошевелилась, так и сидела с полуопущенными веками.

– Все остаются на месте, – сказала она тихо, но весомо. – Из-за стола не вставать.

Помедлила немного и тяжело двинулась к двери. Только сейчас все обратили внимание, что хозяйка вырядилась весьма торжественно: шелковая шаль на плечах и шелковая же косынка. Должно быть, хотела придать себе уверенности.

Когда коляска остановилась, она уже стояла в дверях.

Ингмар тут же спрыгнул с козел, а Брита осталась сидеть. Он перешел на ее сторону и расстегнул полость.

– Ты что, так и будешь сидеть? Выходи!

– Нет… я не выйду. – Зарыдала, закрыла ладонями лицо и еле слышно прошептала: – Не надо было приезжать.

– О Господи… да выходи же!

– Отпусти меня в город! Я тебе не гожусь.

Кто знает, может, она и права, подумал Ингмар. Может, так и есть.

Подумал, но промолчал. Стоял с полостью в руках и ждал.

– Что она там говорит? – крикнула мать.

– Говорит, недостаточно хороша для нас. Не годится, – ответил Ингмар, поскольку Брита не могла вымолвить ни слова из-за слез.

– А почему плачет?

– Потому что я жалкая грешница, – прошептала Брита и прижала руки к сердцу: показалось, сейчас разорвется.

– Что? – не расслышала старушка.

– Жалкая грешница, говорит, – крикнул матери Ингмар. – Я, говорит, жалкая грешница.

Брита вздрогнула. Ингмар повторил ее слова так холодно и равнодушно, что она внезапно осознала весь ужас происходящего. Если бы он хоть чуточку ее любил, не стоял бы так, уперев руки в бока, не повторял бы эти страшные слова, будто не понимая их смысла. Теперь она знает все, что ей надо знать.

– А почему она не выходит? – не унималась старуха.

На этот раз Брита взяла себя в руки, проглотила слезы и твердо ответила сама:

– Потому что не хочу сделать Ингмара несчастным.

– Смотри-ка, – удивилась мать. – Все верно говорит. Пусть уезжает, Ингмар-младший! И чтоб ты знал: она не уедет, уеду я. Ночи не проведу под одной крышей с такой…

– Увези меня! Ради Бога, увези! – взмолилась Брита.

– Черт бы вас всех побрал! – рявкнул Ингмар и полез на козлы.

С меня хватит, решил он. Хотел как лучше.

Они выехали на дорогу. Расходящиеся после службы прихожане останавливались и глядели им вслед. Ингмару это быстро надоело, и он собрался было свернуть на узкую даже для одноконной коляски лесную дорогу. Дорогу эту и проселком-то назвать – польстить; сплошные ямы и пересекающие заросшую колею толстые извилистые корни.

Но как раз в этот момент его окликнули:

– Ингмар!

Он оглянулся. Почтальон обрадованно ему помахал, подбежал и вручил письмо. Ингмар кивнул и тронул вожжи. И только когда они въехали в лес, где их никто не мог видеть, достал из-за пазухи конверт. Брита положила руку ему на предплечье.

– Не читай.

– Не читать? Это еще почему?

– Нечего там читать.

– А ты-то откуда знаешь?

– Потому что от меня оно, это письмо.

– Тогда расскажи, что там написано.

– Не могу.

Брита залилась краской. Даже уши покраснели, а в глазах метался ужас.

– Не… все равно прочитаю. Письмо-то мне! – убедительно произнес Ингмар и начал вскрывать конверт. Она сделала попытку вырвать письмо, но он увернулся.

– О Боже… – простонала Брита. – Ингмар, я тебя умоляю! Прочитаешь, обязательно прочитаешь. Через пару дней, когда я уже буду в море.

Он, не слушая, развернул лист.

– Послушай, Ингмар… это тюремный пастор уговорил меня написать. Но он же обещал дождаться, пока я взойду на борт парохода! И не дождался – поспешил отправить. Ты не имеешь права его читать. Дождись, пока я уеду.

И опять попыталась выхватить письмо, но он довольно грубо оттолкнул ее руку. Наградил злым взглядом, спрыгнул с козел и отошел в сторону. Она тоже разозлилась. По-настоящему, как и раньше, когда ей не удавалось настоять на своем.

– Там нет ни слова правды. Меня пастор заставил. Все вранье. Ты мне совершенно не нравишься, Ингмар.

Он оторвался от чтения и посмотрел на нее взглядом, которому трудно подобрать определение. Удивленным? Просительным? Каким бы он ни был, этот взгляд, он заставил Бриту замолчать. Она осеклась на полуслове. Если чему-то тюрьма ее и научила, так это смирению.

Унизительно, конечно. Вопрос – заслуженно ли? Наверное, да.

И она приказала себе терпеть.

Ингмар тем временем дочитал письмо, смял в кулаке и издал странный хриплый звук.

– Ничего не понимаю, – сообщил он и топнул так, что над землей поднялось облачко сухой хвои. – Буквы вижу, а слов не понимаю.

Подошел к Брите и неуклюже ухватил ее за руку.

– Это правда – то, что там написано? Что я тебе нравлюсь? Говори – правда?

На него было страшно смотреть. И голос, голос… наверное, таким голосом зачитывают собственный смертный приговор.

Брита молча пожала плечами.

– Говори! Правда или нет? – спросил он с отчаяньем.

– Ну, правда, – произнесла она без выражения.

Он дернул ее за руку и сразу отбросил, как ядовитую змею.

– Значит, ты врешь, врешь! – выкрикнул он с улыбкой, которая больше напоминала оскал – ни унции веселья.

– Бог свидетель… как я молила Его, чтобы Он дал мне увидеться с тобой до отъезда.

– Какого еще отъезда?

– В Америку.

– Черта с два – в Америку! – рявкнул Ингмар.

Сделал несколько шагов. Встал на колени, прижался щекой к бронзовой кольчуге огромной сосны, а потом и вовсе сполз на землю и разрыдался. Брита соскочила с коляски, подбежала и присела рядом.

– Ингмар! Милый Ингмар!

Погладила по плечу. Никогда раньше она так его не называла.

– Я же безобразен! Ты сама говорила! – просипел он, захлебываясь от рыданий.

– И что? Говорила. Я и сейчас так думаю. – Ингмар, дернув плечом, сбросил ее руку, но рука тут же вернулась на место. – Дай договорить!

– Говори.

Он перестал всхлипывать и поднял голову.

– Помнишь, что ты сказал в суде три года назад?

– Помню.

– «Если бы она меня так не ненавидела, я бы на ней женился».

– Помню, помню…

– После того, что я сделала… Никогда не думала, что человек может… Меня как ударило, когда ты такое сказал. И, главное, где!

– Где-где… в суде, – проворчал Ингмар.

– После того, что я сделала! Я смотрела на тебя и думала – да он же самый красивый в зале! Самый красивый и самый мудрый. Единственный, с кем я смогла бы прожить жизнь и ни разу не пожалеть. Что там говорить, я попросту влюбилась! Была уверена, что ты и я созданы друг для друга. Даже не сомневалась, что ты приедешь меня забрать из тюрьмы. Ну как… долго не сомневалась, а потом начала, а потом вообще… даже не решалась надеяться…

Ингмар поднял голову.

– А почему не писала?

– Как это – не писала? Я тебе писала!

– Писала! Х-ха! Прошу меня простить, я виновата и все такое. О чем тут писать?

– А про что я должна была писать?

– Про другое.

– И как я могла решиться? Про другое! Скажешь тоже… Не хочешь ли, мол, на мне жениться, Ингмар? Так, что ли? После всего, что я натворила? Да ладно, что я… ты же уже знаешь. Написала, написала… В последний день в тюрьме. Исповедовалась, а пастор и говорит: ты должна ему написать. Взял письмо под честное слово: отправить только после моего отъезда. А он поторопился. Думал, я уже далеко.

Ингмар взял ее руку, прижал к земле и довольно сильно хлопнул ладонью.

– Я мог бы тебя ударить.

– Ты можешь делать со мной все, что хочешь, Ингмар, – спокойно и серьезно сказала Брита.

Он посмотрел ей в глаза. Душевная боль и муки совести придали ей особую, совершенно новую для него красоту. Он встал и навис над ней всем своим громоздким, неуклюжим телом.

– Чуть не дал тебе уплыть в Америку.

– Ты просто не мог за мной не приехать.

– Как это не мог? Еще как мог. Больше скажу: ты мне разонравилась. Вот, думаю, уедет в свою Америку – и гора с плеч.

– Я знаю. Отец так и написал – Ингмар очень рад.

– А мать моя? Смотрел на нее и думал: могу ли я ей такую сноху привести? Такую, как ты?

– Нет, конечно. Не можешь.

– И в приходе на меня тоже косо глядят. Судят-рядят, только не тебе, а мне кости перемывают: как он мог так с девушкой обойтись? Это я то есть. Как я мог с тобой так обойтись?

– Правы соседи. Плохо ты со мной обходишься. Вот – по руке треснул.

– Это прямо удивительно, как я был на тебя зол, как зол!

Брита промолчала.

– Каково мне было, тебе не понять. Где тебе понять.

– Ингмар… кончай.

– Мог бы и дать тебе уехать. Уехала – и с глаз долой.

– То есть ты так и продолжал на меня злиться? Даже когда мы ехали из города?

– Еще как! Смотреть не мог.

– А цветы?

– А что цветы? Соскучилась, думаю, три года цветов не видела.

– Так что же изменилось?

– Письмо. Прочитал письмо – вот и изменилось.

– Я же видела… видела и чувствовала: я тебе не нужна. Ты на меня злишься. И мне было очень стыдно, что к тебе попало это письмо… Ты меня разлюбил, а я наоборот – полюбила.

Ингмар внезапно тихо рассмеялся.

– Почему ты смеешься?

– Вспомнил, как мы, поджав хвосты, удрали из церкви. И как нас выпроводили с хутора. Пинком под зад, по-другому не скажешь.

– И что тут смешного?

– Будем бродить по дорогам, как нищие. Увидел бы нас отец!

– Сейчас тебе смешно. Но Ингмар… у нас ничего не получится. И во всем моя вина, только моя… – Глаза Бриты вновь налились слезами.

– Почему это не получится? Еще как получится. И знаешь почему? А вот почему. Потому что вот хоть сейчас спроси – ни до кого, кроме тебя, мне и дела нет.

Произнес он эту важную фразу довольно буднично – и надолго замолчал. Слушал ее сбивчивый, то и дело прерываемый слезами рассказ – как она по нему тосковала, как ждала – и постепенно успокаивался, как ребенок при звуках колыбельной.

Все произошло совсем по-иному, чем она себе навоображала. В последние месяцы в заключении Брита готовила нечто вроде исповеди. Вот выйдет на свободу, он ее встретит, и она, не давая ему рта открыть, начнет рассказывать, как мучит ее совершенный ею грех, как постепенно, месяц за месяцем, осознавала, сколько зла она ему причинила. Как пришло понимание, что она недостойна жить среди этих людей. И обязательно скажет: пусть никто не думает, что она в своей нелепой гордыне считает себя равной.

Но он ей даже возможности не дал произнести сто раз отрепетированный монолог. Прервал на полуслове.

– Ты хотела сказать что-то другое.

– Да. Ты прав.

– О чем ты все время думаешь. Что тебя давит.

– Ночью и днем давит…

– Так и скажи. Вдвоем-то легче тащить.

Ингмар посмотрел ей в глаза – испуганные и дикие, как у попавшей в капкан лисы. Она начала говорить, путано и бессвязно, и постепенно успокаивалась.

– Ну вот. Теперь полегче стало, – одобрительно кивнул Ингмар Ингмарссон.

– Да. Легче. Вроде бы и не было ничего.

– И знаешь почему?

– Почему?

– Потому что нас теперь двое. Теперь, может, ты не так рвешься в Америку?

Брита судорожно сцепила руки в замок.

– Ничего так не хочу, как остаться.

– Вот и хорошо.

Он тяжело встал и потоптался на месте, разгоняя кровь в затекших ногах.

– Поехали домой.

– Нет. Не решаюсь.

– Матери не бойся. Она не такая страшная. Сообразит, думаю: хозяин знает, что делает.

– Нет! Нет! Она же сказала: уйду из дома! Из-за меня! Разве я могу такое допустить? Нет у меня другого выхода. Придется ехать в Америку.