Грабители выламывали двери и врывались в дома. И очень скоро вопли напуганных евреев заглушили гвалт погромщиков, рыскавших по кварталу в поисках поживы. А евреи теперь высыпáли на улицы: мужчины и женщины, старики и дети спасались бегством из своих домов. «Как же могли они сидеть там, внутри, и дожидаться…» – недоумевал Уго. «Дожидаться, пока викарий и его солдаты не бросят их на произвол судьбы», – додумал он до конца. Уго с ужасом наблюдал за движением ножа, вспарывающего живот бегущему без оглядки еврею. Молодая женщина с двумя детьми упала на колени рядом с тем, кто приходился ей мужем или, быть может, отцом. Женщина пыталась остановить кровотечение, но кровь, ручьями хлеставшая из раны, пробивалась и сквозь ее ладони. «Беги!» – хотел крикнуть Уго. Кто-то со всей силы пнул женщину ногой в живот. Уго, свидетеля этой сцены, затошнило. И вырвало в тот момент, когда женщина немыслимым, нечеловеческим движением вывернула голову, – ее ударили тяжелой доской. Грабители перебегали из дома в дом, груженные самой разнообразной утварью и одеждой, что позволяло Уго свободней передвигаться по улице, где теперь было не так тесно. Некоторые уже покидали квартал, унося добычу. Юноша локтями прокладывал себе дорогу к дому Саула. Ему приходилось огибать лежащих на улицах евреев – одни были мертвы, другие в агонии.

Дом у Саула был богатый. Его до сих пор продолжали опустошать. Уго вошел. Увидел этих людей и ничего им не сделал. Воры даже ломали стены в поисках тайников с деньгами и драгоценностями. До Уго никому не было дела. В кабинете с тысячью запахов теперь царило невыносимое зловоние, разбитые пузырьки валялись на полу, ароматы смешивались. Саула здесь не было. Уго бросился в погреб, потом на кухню, в сад, в спальни… Он не обнаружил никого из своих друзей. Какая-то женщина волокла наружу ворох одежды. Уго узнал вещи Дольсы и плюнул воровке в спину.

– А где евреи из этого дома? – спросил он у мужчины, сгребавшего посуду.

– Здесь никого не было. Наверняка сбежали, как крысы.

Когда Уго понял, что Дольса вне опасности, на него накатила такая слабость, что пришлось сесть на стул. И тут же вскочить. Он не хотел, чтобы его увидели сидящим. Уго вернулся на улицу. Он должен выбраться из этого ада. Вспомнив о Маире, Уго решил убедиться, что виноградарь тоже бежал: семья Саула всегда действовала заодно.

Теперь юноша шел к воротам по улице Каль. Повсюду лежали трупы. Вот он поравнялся с домом, где жила Рехина. Увидел сорванные с петель двери и услышал крики внутри дома. Не размышляя, Уго шагнул за порог. Он увидел зарезанного отца Рехины: старика посадили на стул, грудь придавили двумя досками в форме креста. Крики привели Уго к спальням. В одной из них он увидел на постели голую Рехину. Одежда ее валялась на полу, девушку грубо насиловал какой-то здоровяк. А еще двое, со спущенными штанами и возбужденными членами, похотливо взирали на эту сцену и тяжело пыхтели, дожидаясь своей очереди. Насильники не успели заметить вошедшего, не заметили, как Уго схватил прислоненный к стене окровавленный меч. Его увидели, только когда меч обрушился на загривок подонка, терзавшего Рехину. Сначала хруст позвоночника, потом изумленная тишина.

– Что?

– Почему?

Мужчины нелепо бормотали, не зная, что предпринять. Уго видел, что оба негодяя сильнее его, и, когда тот, что первым пришел в себя, натянул штаны, пряча мгновенно увядший член, юноша понял, что действовать нужно ему.

– Я ему говорил! – закричал Уго. Он снова замахнулся мечом, теперь в направлении двух оставшихся. – Я предупреждал! – Юноша завизжал от ярости. – Она моя! – Уго плюнул на труп. – Я его предупреждал! – Он потряс мечом, готовый атаковать несогласных. – Вы что, собирались забрать ее у меня? Там, снаружи, вас ждут еще тысячи таких же еретичек.

Этот последний довод и угрожающе подрагивающее острие меча убедили обоих. Как только они выскочили за порог, Уго закрыл дверь и прижался к ней спиной. Меч выпал из руки с пронзительным лязгом. Юноша закрыл глаза. Под ноги ему натекло столько крови, что подошвы начали скользить. Через несколько мгновений он очнулся, услышав плач Рехины. Девушка ничего не сделала, чтобы избавиться от груза придавившего ее мертвого тела. Она только подвывала, раскинув руки как можно шире, чтобы не касаться насильника. Уго видел ужас в ее глазах. Ужас и слезы. Уго подошел. Перевернул труп, свалил его с кровати, а Рехину укрыл простыней, стараясь не обращать внимания на множество ушибов, царапин и укусов на юном теле.

Уго поднял девушку с кровати, помог ей идти, а потом, после душераздирающих воплей у тела мертвого отца, заставил как можно скорее выбраться из дому. Они шли по улице Каль в гуще людей, больше озабоченных тем, как бы выскользнуть с добычей из ворот, чем поведением этой странной пары: молодого человека с мечом, ведущего за руку девушку в простыне. И вот они вышли на площадь Сант-Жауме, куда уже вернулись солдаты под командой викария. Погромщики убегали, растворяясь среди барселонских улиц. Никто их не преследовал: власти не желали возобновления беспорядков. Один из солдат подошел к Уго.

– Куда я могу ее отвести? – спросил паренек. – Где о ней позаботятся? – Увидев растерянность на лице солдата, Уго добавил: – Ты думаешь, я пошел бы с ней, если бы она была замешана в чем-то плохом?

К ним подоспел низкорослый худой мужчина, который до появления странной пары занимался ранеными на площади:

– Рехина?..

Уго кивнул.

– Рехина?.. – переспросил он.

– Да, это Рехина, – ответил Уго.

Мужчина, не обращая на него никакого внимания, притянул девушку к себе.

– Я врач и друг ее семьи, – пояснил он в ответ на сопротивление юноши.

– Отведите ее в Городской Дом, – вмешался солдат и указал на большой дом поблизости. – Новый замок переполнен беженцами, к тому же эта девушка…

– Займитесь остальными, – перебил врач и посмотрел на раненых, лежавших под охраной солдат. – Отнесите их в Новый замок. Там есть еще врачи.

«Еще врачи!»

– А вы не знаете, Саул, его дочь Аструга и Дольса – они в Новом замке?

– Да, – коротко бросил врач. – Они там, принимают раненых.

Уго смотрел, как мужчина под руку с Рехиной переходит через площадь. Из-под простыни выглядывали босые девичьи ноги.

После грабежа и погрома в еврейском квартале в ту скорбную субботу, 5 августа 1391 года, власти организовали вооруженные отряды из десяти или пятидесяти человек, охранявшие ворота в течение воскресенья. Субботний день оставил за собой больше двухсот пятидесяти убитых евреев. Сотни нашли пристанище в Новом замке – укреплении на западной стороне римской стены, примыкавшей к еврейскому кварталу. Многих приютили в своих домах христиане, кто-то укрылся даже за стенами монастырей; некоторым посчастливилось бежать из города.

Когда утихли события кровавой субботней бойни, когда грабители разбежались по домам и алчно пересчитывали добытые деньги, викарий начал поиски кастильцев, зачинщиков погрома. Стало известно, что большинство из них участвовали также и в разграблении еврейского квартала в Валенсии и даже в Севилье – этот город пострадал первым, в июне, что явилось следствием проповедей Феррана Мартинеса, архидиакона города Эсиха, который разжигал ненависть к евреям. Из Севильи поветрие перекинулось на все королевство, потом в Кастилию, в Валенсию, Арагон, Каталонию и Наварру. Дюжины общин подверглись разорению, а их члены были убиты или насильно обращены в христианство.

Отыскать кастильцев оказалось для викария делом несложным. Моряков с двух валенсийских судов, не имеющих постоянного жилья в Барселоне, задерживали на берегу, в тавернах, на постоялых дворах и прямо на кораблях. На следующий день, седьмого августа, Совет Ста вынес свой приговор: пятьдесят кастильских моряков должны быть повешены.

Уго наблюдал, как десятки и полусотни вооруженных барселонцев занимают позиции на пространстве от площади Блат до Сант-Жауме и Нового замка. Стражники выстроились перед церквями Святого Михаила и Святых мучеников Жуста и Пастора. На этих площадях будут вешать кастильцев. Совет Ста в понедельник собрался почти в полном составе (знать, именитые горожане, купцы, ремесленники) и проявил свою беспощадность, незамедлительно вынеся всем смертный приговор. «Они это заслужили», – соглашался Уго, живо памятуя о субботних зверствах. Парень ничего не знал о судьбе Рехины, но надеялся, что тот врач с площади Сант-Жауме ее не бросил. Он слышал, что виднейшие еврейские семейства – члены совета общины, богачи, ученые и королевские чиновники – заранее укрылись в домах у христиан. И все-таки Саул, член совета общины, вместе со всей семьей оказался в Новом замке и заботился о пострадавших. Уго ничуть не удивился, что Саул, Аструга и Дольса находятся именно там – помогают, лечат и спасают. Теперь, когда кастильцы, зачинщики беспорядков, арестованы, стража заступила в караул, а главное, еврейский квартал полностью обчищен и больше не представляет интереса для разбойников, Дольса находится в безопасности, хотя евреи и не могут вернуться в свои разрушенные или сожженные дома и прячутся, дожидаясь, пока не утихнут страсти и король, до сих пор пребывающий в Сарагосе, не примет какие-то меры.

Уго провел две последние ночи в Барселоне, на берегу, под покрывалом из звезд, благо летом на Средиземном море всегда тепло. Юноша попробовал проникнуть в Новый замок, но солдаты его не пропустили, потому что он не еврей. Уго воспользовался неожиданным досугом и навестил Арсенду; его поразила ненависть к евреям, пылавшая в речах, которые сестра шептала сквозь решетку: «Еретики! Злодеи! Убийцы!» Эти обвинения полночи не давали ему покоя. Но чего старший брат точно не собирался делать, так это ругаться с сестренкой: без нее жизнь его была бы неполной.

С наступлением дня Уго, как и многие его земляки, дожидался казни кастильцев. Священники уже собирались в замке викария, чтобы исповедовать приговоренных. Толпа на площади Блат, одном из жизненных центров Барселоны, становилась все гуще. Рядом с тюрьмой викария размещалась и главная городская бойня. Камень по центру площади обозначал границу четырех районов города; по бокам стояли длинные скамьи, за ними шла торговля зерном: с одной стороны помещались городские перекупщики, с другой – крестьяне, пришедшие в город, чтобы продать свой урожай. На краю площади, возле фонтана и в ограждении из столбов, была зона, где дозволялось торговать овощами. Перед древними городскими воротами возвышались виселицы.

«А ведь наверняка, – раздумывал Уго, – среди вот этих миролюбивых людей, образцовых граждан, есть и те, кто принимал участие в набеге на еврейский квартал и прячет у себя дома драгоценности, серебряные чаши, шелка или дорогую мебель». Юноша разглядывал собравшихся так пристально, что один из зевак уже начал хмуриться. «Чего уставился? Чего тебе надо?» Уго поспешил извиниться. Да, этот мог быть в числе погромщиков, возможно даже, он убил еврея или изнасиловал женщину. Однако Совет Ста, по всей видимости, решил удовлетвориться повешением кастильцев. «Их казнь положит конец беспорядкам», – шушукались между собой барселонцы. Уго придерживался того же мнения, потому что невозможно было казнить всех, кто принимал участие в резне, – это ведь половина Барселоны.

Перед замком викария снова стало оживленно: прибывали городские советники. Люди теснились к старым воротам, поближе к виселицам. Торговцы пшеницей собирали товар. Все пришло в движение в этот ясный августовский день, и тогда со знаменитой своими ювелирными лавками улицы Мар, ведущей к площади Блат от Святой Марии, послышался раскатистый гул. Мало кто обратил на него внимание: люди глядели на ворота замка, лишь некоторые оборачивались в ту сторону, откуда доносился гул, который все нарастал и приближался, пока наконец не перерос в топот и ор. Уго все это уже пережил в прошедшую субботу. На площадь Блат вывалила толпа, вооруженная арбалетами, дубинами, ножами и мечами, а теперь еще и под боевыми знаменами.