Уго заметил беспокойство на лице мисера Арнау; взгляд его усталых поблекших глаз устремился куда-то далеко, в сторону площади Борн. Мальчик принял тревогу старика за скорбь:

– Вам нравился король Педро?

Арнау скривил губы и покачал головой. «Он женил меня на змеюке, своей воспитаннице, женщине скверной, с какой стороны ни посмотри», – мог бы ответить он.

– А его сын? – не унимался мальчик.

– Принц Хуан? – переспросил Арнау.

«Именно он стал причиной смерти одного из лучших людей в этом мире» – вот что хотелось ответить Арнау. Воспоминание о Хасдае, горящем на костре, причинило ему жгучую боль. Этот человек спас ему жизнь, после того как сам Арнау защитил его детей; этот еврей принял его и сделал богатым. Сколько же лет прошло!..

– Он плохой человек, – коротко ответил Арнау.

«Человек, который потребовал выдать трех виновных, – добавил старик про себя. – И три хороших человека принесли себя в жертву ради своих любимых и ради людей из своей общины».

Арнау вздохнул и тяжелее навалился на плечо Уго.

– Мы возвращаемся домой, – объявил старик посреди трезвона и всеобщей суматохи. – Боюсь, что в ближайшие дни или даже недели в Барселоне наступят тяжелые времена.

– Почему? – спросил Уго.

Старик висел на его руке мертвым грузом. Мальчик выпрямился в ожидании ответа, но ответа не последовало.

– Почему вы сказали, что в Барселоне наступят тяжелые времена? – упорно повторил он через несколько шагов.

– Королева Сибилла бежала из дворца со всей своей родней и двором несколько дней назад, – пояснил Арнау, – как только удостоверилась, что супруг ее действительно умирает…

– Она покинула умирающего короля? – изумился Уго.

– Не перебивай, – проворчал Арнау. – Королева бежала, потому что опасалась мести принца… То есть нового короля Хуана, – поправился он. – Королева никогда не проявляла к пасынку ни малейшего почтения, а Хуан винил ее во всех своих бедах – от размолвок до открытой вражды с отцом. В прошлом году король лишил Хуана титула и привилегий местоблюстителя короля^[6], для наследника престола это унижение. Он будет мстить, это яснее ясного, и карательных мер не избежать, – предрек Арнау.

На следующий день после смерти Педро Третьего прихожане, да и сама церковь, облачились в траур, повсюду царила скорбь. Уго слушал воскресную мессу, стоя рядом с матушкой, – это были единственные моменты свободы, которые позволял Антонине перчаточник с улицы Каналс. Среди толпы мальчик разглядел и мисера Арнау – тот стоял сгорбившись, но все же стоял, как и они сами, как все бедняки. Уго посмотрел на Деву Марию. Мисер Арнау утверждал, что ему Она улыбается. Сам Уго такого не видел, но старик упрямо стоял на своем, и они приходили в церковь в самое разное время, чтобы помолиться и еще раз проверить.

Мальчику Дева у Моря не улыбнулась ни разу, но он все равно молился и просил, как и в этот день, о Ее заступничестве: за свою матушку, чтобы она ушла от перчаточника и снова стала веселой, чтобы она смеялась и любила его как прежде; чтобы они смогли жить все вместе, втроем с Арсендой. Уго помолился за своего отца, помолился за здоровье мисера Арнау и за освобождение генуэзца. «Освобождение… – засомневался Уго. – Если его отпустят, он вернется в Геную, не будет больше меня обучать, и я не стану мастером, – сказал он себе и тотчас почувствовал угрызения совести. – Да. Верни ему свободу, Владычица», – решительно заключил он.

По окончании долгой мессы Уго с Антониной не воспользовались крохами оставшегося у нее времени, чтобы поболтать и понежить друг друга, как они это делали каждое воскресенье: мать и сын слушали, о чем судачат люди вокруг. На площади Санта-Мариа, рядом с величественным церковным фасадом, на котором были запечатлены в бронзе помогавшие в строительстве бастайши, Уго увидел мисера Арнау, но не смог подобраться к своему благодетелю: его обступили жадные до новостей горожане – толпа собиралась вокруг каждого из именитых барселонцев, пришедших в этот день помолиться не в собор, а в церковь Святой Марии; каждый из них становился центром притяжения для обычных прихожан.

Так Уго, Антонина и многие другие узнали, что королева Сибилла, укрывшаяся в замке Сант-Мари-Сарокка, что в двух днях пути от Барселоны, вела переговоры о том, чтобы перейти со всеми своими людьми к Мартину, брату короля Хуана. Там же говорилось, что новый монарх находился в Жироне тяжелобольной, но утверждалось также, что, едва узнав о смерти отца, Хуан отправился в Барселону. Люди строили догадки и сплетничали. Уго пытался прислушиваться ко всем сразу.

– Сынок, – позвала Антонина. – Мне пора…

Женщина не успела закончить фразу, как Уго, позабыв про чужую болтовню, обнял мать и спрятал голову у нее на груди.

– Мне пора уходить, – твердо сказала Антонина, избегая смотреть на стоящих вокруг мужчин, в чьих взглядах читалась скорее похоть, чем нежность.

В Приморском квартале многие знали о переменах в судьбе Антонины, вызванных смертью ее мужа, но мало кто обращал внимание на круги у нее под глазами, на морщины, залегшие на лице, на покрасневшие руки: Антонина оставалась привлекательной, донельзя чувственной женщиной.

Антонина мягко высвободилась из сыновних объятий, опустилась перед Уго на корточки и ласково провела ладонями по его щекам:

– Увидимся в следующее воскресенье. Не плачь. – Женщина старалась подбодрить мальчика, видя, как подрагивает его нижняя губа и морщится подбородок. – Будь сильным, трудись усердно.

Уго смотрел на толпу, поглотившую матушку, как будто надеялся в любой момент увидеть ее снова. А потом сжал губы и опять поискал взглядом окруженного людьми мисера Арнау. Почувствовав, что у него перехватило горло, а глаза повлажнели, мальчик решил уйти. «Я встречусь с ним завтра», – подумал Уго.

Но вышло по-другому. Всякий раз, когда мальчику удавалось освободиться от железного ядра и наставлений генуэзца, он бегал на поиски мисера Арнау, но нигде не мог его застать.

– Его нет дома, паренек, – отвечала Жоана, служанка Арнау.

Никто не знал, где его искать.

– Мисер Арнау в Совете Ста, – только на следующий день сообщила Мар, узнавшая о набегах Уго от служанки. – Он заседает вместе с именитыми гражданами и советниками Барселоны.

– Спасибо, госпожа, – пробормотал изумленный мальчик. – Когда он вернется…

– Не беспокойся. Он знает, что ты приходил. Мы ему сказали. Арнау приносит тебе извинения. Уго, он тебя очень любит, но настали трудные времена, – оправдывалась Мар, передавая слова старика.

Уго и сам понимал, что для Барселоны и Каталонии действительно настали трудные времена. Он слышал об этом на верфи, даже работы замедлились из-за пересудов между мастерами и чиновниками.

– Он уже в Барселоне! – объявил как-то вечером кузнец.

Имелся в виду, конечно, король Хуан.

– Но ведь он очень болен, – заметил второй кузнец.

– Говорят, королева Сибилла его околдовала. Вот почему он так плох.

– Королева под арестом.

– И весь ее двор, и бывшие советники короля Педро. Все арестованы.

– А еще их пытают, – раздался голос от груды пылающих углей, где длинные доски обдавали горячим паром, чтобы потом изогнуть.

– Не может быть! – выкрикнул другой работник. – Это запрещено законом. Сначала их полагается судить.

И все-таки это была правда, и это через пару дней подтвердили сразу несколько мастеров: король Хуан со своими присными распорядился пытать арестованных, несмотря на протесты городских судей и советников. На верфи, услышав новость, никто не проронил ни слова. Пилы, топоры и молотки снова завизжали и застучали под высокими сводами, однако теперь это не был привычный всем жизнерадостный оркестр.

– Нам бы не следовало этого позволять! – выкрикнул кто-то из рабочих, нарушая гнетущее молчание.

Уго что есть силы сжал ядро генуэзца, так что жилы вздулись на руках, – будто таким образом он тоже присоединялся к борьбе за справедливость.

– Король должен соблюдать законы! – послышалось из дальнего угла.

Никто не осмелился что-либо предпринять.

Королеву Сибиллу пытали до тех пор, пока сломленная и запуганная женщина не уступила королю Хуану все свои земли, замки и прочее имущество. Монарх помиловал супругу своего отца, своего брата Бернардо де Фортия, а также графа де Пальярс, но повелел не прекращать суда над другими узниками.

К тому же, вознамерившись еще больше запугать богатых горожан, советников, судей и простой люд, король приказал публично обезглавить Беренгера Абелльского, соратника своего отца, и Бартоломе Лимесского – одного из рыцарей, бежавших вместе с королевой.

Барселона по-прежнему не противилась королевской воле. Город жил в страхе, как убедился Уго, проходя через Пла-де-Палау, широкое пространство между берегом, биржей и воротами Формент, где рокот моря царил над смиренным молчанием сотен барселонцев, собравшихся, чтобы увидеть казнь двоих людей, чье единственное преступление состояло в том, что они остались верны своему монарху. Мальчик разыскал Арнау в толпе возле эшафота – простого деревянного помоста, окруженного солдатами короля Хуана; главное место на эшафоте занимала плаха. Самой плахи Уго не видел, но знал, что она там. Зато паренек увидел городских советников – мрачных, одетых в черное, как и члены Совета Ста и цеховые старшины; тут же стояли и клирики: приходские священники и настоятели церквей… Многие хранили молчание. Другие переговаривались шепотом, вполголоса и избегали смотреть друг другу в глаза, как будто чувствовали за собой какую-то вину и опасались, что кто-нибудь их обличит.

Уго просочился сквозь толпу; на сей раз это удалось ему без труда, хотя обычно зрители пихали друг друга, стараясь как можно ближе подобраться к злоумышленникам. Появление осужденных не сопровождалось, как это здесь всегда бывало, выкриками и поношениями.

Вскоре мальчик оказался в первом ряду. Собравшиеся внизу отступили на несколько шагов, когда приговоренных вывели на эшафот. Какая-то женщина схватила Уго за плечи и поставила перед собой, заслонившись им, словно щитом. Уго выскользнул из ее рук. В это время один из священников чертил в воздухе крестное знамение перед лицом мужчины, до сих пор исполненного достоинства и высокомерия, хотя его роскошная одежда превратилась в грязные лохмотья. За приговоренными – на помосте, рядком, лицом к толпе – выстроились солдаты, а за ними – соратники Хуана, стоявшие теперь во главе всего королевства.

Глашатай зачитал перед гражданами Барселоны обвинительный приговор; слушая этот поток клеветы, горожане все больше сжимались и трепетали от ужаса. Казнь провели быстро и уверенно. Окровавленная голова упала в мешок, а ноги Беренгера Абелльского еще какое-то время дергались в конвульсиях. И тогда Уго наконец его увидел. Он стоял с противоположной стороны эшафота.

– Мисер Арнау!

Уго произнес его имя сам для себя, однако эти два слова прозвучали особенно звонко посреди зловещей тишины, которой граждане встретили смерть знатного барселонца. Мальчик почувствовал себя неловко, хотя никто и не обратил на него внимания.

Священник уже напутствовал второго приговоренного, а с помоста тем временем убирали голову и тело Беренгера Абелльского. Чтобы приблизиться к Арнау, Уго прошел перед эшафотом, через пустое пространство, разделявшее солдат и толпу. Он собирался заговорить со стариком, но заметил, что взгляд его благодетеля неотрывно устремлен в сторону приспешников победившего короля.

– Мисер Арнау…

Никакого ответа.

В этот момент глашатай зачитывал обвинения, предъявленные Бартоломе Лимесскому.

Уго проследил за взглядом старика. И тотчас понял, на кого смотрит Арнау: дряхлая старуха жадно глотала ртом воздух, безуспешно пытаясь подняться с портшеза, который держали слуги, сильно встревоженные внезапным возбуждением, охватившим их госпожу.

По спине у мальчика пробежали мурашки, когда он ощутил всю ярость, отражавшуюся на этом сморщенном лице. Уго попятился назад, натолкнулся на Арнау и заметил, как напряглось тело старика.