Вокруг больше не стоял нестерпимый холод, не раздавалось ни звука, кроме шума прибоя. Ветер по-прежнему гнал туман мимо окон, однако мрачное, гнетущее ощущение древнего зла исчезло. Я обратил внимание на разбитую дверь, но от ворвавшегося в дом ужаса не осталось и следа.

Хейворд слабо привалился к стене и тяжело дышал. Мы тупо уставились друг на друга. Затем в едином порыве заковыляли к разбитой дверной раме и вышли на песок.

Туман рассеивался, разрываемый в клочья прохладным свежим ветром. В ночном небе над коттеджем блестела звездная дорожка.

– Их прогнали, – прошептал Хейворд. – Как и прежде, прогнали в их измерение и закрыли врата. Но они успели поживиться… отнять жизнь у нашего друга… да простят меня за это Небеса…

Он резко повернулся и, сотрясаясь от рыданий, пошел обратно в дом.

Мои щеки тоже были мокрыми от слез.

Затем он вышел. Я стоял рядом, пока он бросал в море наркотические капсулы времени. Никогда больше он не отправлялся в прошлое, живя настоящим и немного будущим – как подобает обычному добропорядочному человеку…

Колокола ужаса

Здесь тишь не нарушают
Ни вопль, ни зов, ни стон,
Заря не пробуждает
Тяжелый небосклон,
Здесь нет весны беспечной,
Нет радости сердечной —
Здесь царство ночи вечной,
Где длится вечный сон.

Алджернон Ч. Суинберн. Сад Прозерпины. Перевод Г. Бена

Загадочная история потерянных колоколов миссии Сан-Хавьер вызвала большое любопытство. Многие задавались вопросом, почему найденные спустя сто пятьдесят лет колокола сразу же разбили, а их части тайно захоронили. Наслышанные о качестве колоколов и удивительной чистоте их звука, многие музыканты писали гневные письма, спрашивая, почему в колокола хотя бы не позвонили перед уничтожением и не записали их звучание для потомков.

На самом деле в колокола все-таки позвонили, и случившаяся за этим катастрофа стала непосредственным поводом для их уничтожения. И когда эти зловещие колокола безумно взывали к небывалой темноте, окутавшей Сан-Хавьер, лишь решительные действия одного человека спасли мир от – не побоюсь этих слов – хаоса и гибели.

Я, секретарь Калифорнийского исторического общества, был свидетелем этих событий почти с самого начала. Конечно, я не присутствовал при извлечении колоколов, но Артур Тодд, президент нашего общества, вскоре позвонил мне домой в Лос-Анджелес, чтобы сообщить о злополучной находке. Он был так взволнован, что не мог связно говорить.

– Мы нашли их! – кричал он в трубку. – Колокола, Росс! Вчера вечером у горы Пинос. Это величайшая археологическая находка со времен розеттского камня!

– Скажите еще раз, о чем вообще речь? – спросил я, плохо соображая спросонья. Звонок вытащил меня из теплой постели.

– О колоколах Сан-Хавьера, о чем же еще? – торжествующе объяснил он. – Видел их своими глазами. На том же месте, где Хуниперо Серра закопал их в тысяча семьсот семьдесят пятом. Один турист обнаружил в горе неизвестную ранее пещеру и нашел внутри гнилой деревянный крест с надписью. Я сразу собрал…

– О чем говорит надпись? – перебил его я.

– Что? А… секунду, сейчас достану расшифровку. Слушайте: «Пусть никто больше не звонит в захороненные здесь зловещие колокола муцунов, иначе ужасы ночи вновь восстанут над Новой Калифорнией». Муцуны, как вам наверняка известно, участвовали в изготовлении колоколов.

– Да, я знаю, – ответил я в трубку. – Предполагают, что муцунские шаманы зачаровали их своими заклинаниями.

– В этом я сомневаюсь, – сказал Тодд. – Но тут творится нечто странное. Пока я вынес из пещеры только два колокола. Всего их три, но мексиканские рабочие отказываются возвращаться за третьим. Говорят… ну, они чего-то боятся. Но я достану третий колокол, даже если придется выкапывать его в одиночку.

– Хотите, чтобы я приехал?

– Буду признателен, – с жаром ответил Тодд. – Я звоню из хижины в каньоне Койота. Дентон, мой ассистент, присматривает за местом раскопок. Послать мальчика в Сан-Хавьер, чтобы он проводил вас до пещеры?

– Годится, – согласился я. – Пошлите его в гостиницу «Хавьер». Буду там через несколько часов.

От Лос-Анджелеса до Сан-Хавьера около ста миль. Я промчался вдоль побережья и спустя два часа оказался в сонном миссионерском городке, примостившемся у горной гряды Пинос на берегу Тихого океана. В гостинице меня уже ждал проводник, который, впрочем, не горел большим желанием возвращаться в лагерь Тодда.

– Сеньор, я объясню, как идти. Не заблудитесь. – Смуглое лицо мальчугана было неестественно бледным, а в карих глазах читалось беспокойство. – Я не хочу туда возвращаться…

– Что там такого плохого? – спросил я, звякнув монетами. – Боишься темноты?

– Sí^[5], сеньор, – мальчик вздрогнул, – тем… темноты. В пещере очень темно.

В конце концов мне пришлось идти одному, доверившись его указаниям и собственному умению ориентироваться на местности.

Когда я вышел на горную тропу, уже светало, но рассвет был каким-то тусклым. Безоблачное небо было причудливо сумрачным. Во время песчаных бурь гнетущие, мрачные дни не редкость, но в тот день было ясно. И непривычно холодно, хотя с высоты над океаном не было видно ни намека на туман.

Я продолжил восхождение. Наконец я добрался до хмурых прохладных ущелий каньона Койота, невольно поеживаясь от холода. Небо приобрело унылый свинцовый оттенок, стало тяжело дышать. Я был в хорошей форме, но подъем все равно измотал меня.

Не скажу, что я устал физически, – скорее впал в какую-то гнетущую летаргию. Глаза слезились, приходилось то и дело закрывать их, чтобы снять напряжение. Я многое бы отдал за то, чтобы из-за гор выглянуло солнце.

Затем я увидел нечто невероятное – и ужасное. Это была жаба, серая, жирная, уродливая. Она сидела на краю тропы и терлась о шероховатый камень, повернувшись ко мне одним глазом – точнее, тем местом, где обычно бывает глаз. Вместо него была лишь покрытая слизью дырка.

Жаба двигала своим отвратительным телом туда-сюда, стирая голову о камень. Я слышал резкое болезненное кваканье. Вдруг она отцепилась от камня и поползла по тропе в мою сторону.

Я посмотрел на камень, и меня едва не стошнило. Его серая поверхность была покрыта вонючими белесыми подтеками и кусочками жабьего глаза. Судя по всему жаба намеренно стерла свои лупастые глаза о камень.

Наконец она скрылась под кустом, оставив в пыли влажный след. Я невольно зажмурился и протер глаза – и резко отнял руки, с удивлением почувствовав, что костяшки пальцев чересчур сильно вжались в глазницы. Виски пронзила острая боль. Я вздрогнул, подумав об обжигающем зуде в глазах. Неужели эти же мучительные ощущения заставили жабу ослепить себя? Господи!

Я побежал вверх по тропе. Вскоре я оказался у хижины – вероятно, той, откуда звонил Тодд, потому что от крыши к высокой сосне тянулись провода. Постучал. Не дождавшись ответа, продолжил подъем.

Вдруг раздался крик мучительной боли, резкий и пронзительный, а за ним – быстрые шаги. Я остановился, прислушавшись. Кто-то бежал в мою сторону по тропе, за ним с криками гнались другие. Вскоре из-за поворота появился мужчина.

Он был мексиканцем. Заросшее черной щетиной лицо скривилось от боли и ужаса, рот перекосился, из глотки вырывались безумные вопли. Но не это стало причиной того, что я отскочил с его пути и покрылся холодным потом.

У него были вырваны глаза, из пустых черных глазниц стекали ручейки крови.

Вышло так, что мне не пришлось останавливать слепого беглеца. Сразу за поворотом он с разгона врезался в дерево и на миг приник к стволу. Затем медленно осел на землю и растянулся без чувств. На грубой коре осталось большое кровавое пятно. Я быстро подскочил к мексиканцу.

К нам подбежали четверо мужчин. Я узнал Артура Тодда и его ассистента Дентона. Еще двое, очевидно, были рабочими. Тодд резко остановился:

– Росс! Боже всемогущий, он мертв?

Он быстро наклонился, чтобы осмотреть потерявшего сознание рабочего. Мы с Дентоном уставились друг на друга. Дентон был высоким, крепким мужчиной с густыми темными волосами и большим улыбчивым ртом. Но сейчас на его лице читались удивление и испуг.

– Господи, Росс… он устроил это у всех на виду, – прошептал Дентон бледными губами. – Завопил, вскинул руки и вырвал себе глаза.

Вспомнив, как все было, Дентон зажмурился.

Тодд медленно поднялся. Он был полной противоположностью Дентона: низкорослый, жилистый, со смуглым лицом и внимательным взглядом.

– Мертв, – констатировал он.

– Что случилось? – спросил я, стараясь говорить твердо. – Тодд, в чем дело? Он сошел с ума?

Все это время меня не покидал образ жирной жабы, стирающей глаза о камень.

– Не знаю. – Тодд покачал головой и хмуро свел брови. – Росс, у тебя глаза не чешутся?

По телу пробежали мурашки.

– Еще как, черт побери! Зудят и горят. Я всю дорогу их протираю.

– Все как у рабочих, – сказал Дентон. – И у нас. Видишь?

Он показал на свои глаза, которые покраснели и воспалились.

Двое рабочих – тоже мексиканцы – подошли к нам. Один что-то сказал на испанском. Тодд резко возразил, и они, помешкав, отошли, затем без лишних слов побежали вниз по тропе. Дентон с гневным криком бросился в погоню, но Тодд поймал его за руку.

– Пускай, – торопливо бросил он. – Сами достанем колокола.

– Вы нашли последний? – спросил я, когда он отвернулся.

– Нашли все три, – мрачно ответил Тодд. – Мы с Дентоном вдвоем откопали последний. А еще вот это.

Он достал из кармана грязный зеленоватый металлический тубус и протянул мне. Внутри оказался листок пергамента, на удивление хорошо сохранившийся. Я не смог разобрать старинный испанский текст.

– Давайте я попробую, – сказал Тодд, осторожно беря пергамент. Он знал испанский блестяще. – «С Божьей помощью, двадцать первого июня нападение язычников-муцунов удалось отбить, и три колокола, отлитые месяц назад, были захоронены в этой тайной пещере, а вход завален…» После недавнего камнепада он, очевидно, открылся, – пояснил Тодд. – «Индейцы занимались нечистым колдовством; и когда колокола были повешены, от их звона под горой проснулся злой демон, которого муцуны зовут Зу-ше-куон, и посеял среди нас тьму, холод и смерть. Большой крест был повален, и многие из нас стали одержимы злым демоном, а единицам, что сохранили рассудок, пришлось сражаться с ними и снять колокола. Затем, вознеся Господу хвалу за спасение, мы помогли раненым. Души погибших отправились к Богу, и мы молились, чтобы святой Антоний как можно скорее освободил нас из жестокого плена одиночества. Если, волею Господа, я не смогу довершить начатое, пусть тот, кто найдет эти колокола, отправит их в Рим во имя его величества короля, нашего повелителя. Да хранит его Господь».

Тодд остановился и осторожно убрал пергамент в тубус.

– Подписано самим Хуниперо Серрой, – тихо сказал он.

– Господи, вот это находка! – воскликнул я. – Но… вы же не думаете, что здесь что-то…

– Кто сказал, что думаю? – рявкнул Тодд, не в силах скрыть нервное напряжение. – Всему есть логическое объяснение. Нельзя предаваться суевериям и самовнушению. Я…

– А где Сарто? – вдруг с опаской спросил Дентон.

Мы стояли на краю небольшой голой каменистой равнины.

– Какой еще Сарто? – поинтересовался я.

– Хозяин той хижины у тропы, – объяснил Тодд. – Вы должны были ее миновать. Я оставил его охранять колокола, когда у Хосе случился припадок.

– Может, лучше отнести тело Хосе в город? – спросил я.

Тодд нахмурился.