Васька двинулся вдоль стенки, и тут его длинный нос столкнулся с крючковатым носом Шахрая-старшего.

– Ко мне? – спросил Шахрай.

– Не… не… – заикаясь, затряс головой Васька и стал пятиться.

– Стой! – крикнул Шахрай и бросился вдогонку. Ему позарез нужны были матросы.

Но Васька уже бежал по палубе к борту.

А на пароходе «Даёшь!» всё увеличивалась толпа, и судно медленно покачивалось. Там уже надеялись увидеть Ваську в робе, но вдруг раздался пронзительный крик, и растрёпанный Васька-бич выскочил на нос «Камбалы». За ним грохотал сапогами старый Шахрай.

– Не уйдёшь! – пропыхтел боцман и схватил Ваську за обезьяний галстук.

– Уйду! – отчаянно крикнул Васька и, выдернув голову из галстука, прыгнул за борт. – Лучше гибель, чем Шахрай!

Боцман схватил его за туфлю, но Васька заорал и сиганул вниз, в мазутную воду, на которой качались отражения облаков.

– Утонул! Убился! – заволновались кругом. – Васька убился!

– Не, не утоп! – с досадой сказал Шахрай и запустил Ваське вдогонку туфлю, которая осталась у него в руках.

Все перегнулись через борт и смотрели в глубину. Скоро там появилось белое пятно, и через минуту вынырнул Васька. На голове у него, как берет, лежала медуза, а изо рта торчал пучок морской травы.

– Пф, пыф, – плевался Васька, – пф, помогите! Стёпа, друг, помоги!

– А ты вот так, вот так, – показывал рыжий Степан своему товарищу и размахивал в воздухе руками.

Но это Ваське не помогло. Он не умел плавать.

И вдруг над толпой что-то со свистом пронеслось. Это Солнышкин схватил ящик и швырнул вниз. Васька ухватился за него. И тут рыжий артельщик заорал:

– Оставь! Оставь, говорю! Ящик два с полтиной стоит!

– Не бойся, уплачу, – с достоинством сказал Солнышкин.

И все повернулись к нему, а Васька добрался на ящике до берега, вскарабкался на причал и скрылся в дырке забора.

Неожиданные перемены

– Солнышкин! Явился? Великолепно! – сказал капитан Моряков и похлопал его по плечу. – Герой, настоящий матрос!

Все заговорили:

– Молодец!

Тут капитан сердито нахмурил брови и повернулся к артельщику, у которого кривые ноги сразу сделались колесом.

– А ваше поведение, ваше поведение мы ещё разберём. Не помочь утопающему, позор! – И хотя сам он презирал Ваську, но выполнение морских законов считал святым долгом.

– Явился, – злобно прошипел Стёпка Солнышкину и стал расталкивать толпу.

– Ну что ж, Солнышкин, сейчас мы тебя к кому-нибудь определим, – сказал Моряков.

– Ко мне! – звонко предложил маленький, с острым носиком радист Перчиков. – Конечно ко мне!

Он вообще отличался гостеприимством, а новый матрос сразу же пришёлся ему по душе.

Солнышкин пошёл за Перчиковым в каюту.

Каюта была чудесная: слева стояла двухэтажная койка, перед столом, вделанный в палубу, вращался великолепный стул, а за иллюминатором слышался плеск волн. Солнышкин был готов обнять Перчикова, но тот стеснялся подобных вещей. Он заторопился:

– Ну, теперь за работу! Грузить продукты.

И они вышли из каюты. Навстречу им уже мчались Петькин и Федькин с ящиками на плечах. А с палубы доносились крики артельщика. Он бегал и суетился.

Вечером пароход должен был отправиться на Камчатку, а сделать достаточные запасы артельщик вовремя не успел.

Подъёмный кран опустил на палубу груду ящиков. Солнышкин бросился к одному из них, но Степан широко расставил ноги:

– Этот не трожь.

Солнышкин бросился к другому. Но артельный только ухмыльнулся:

– Ишь, сарделек захотел? Половину слопаешь!

Солнышкин поставил ящик и собирался сказать, что, во-первых, лопают свиньи, а во-вторых, он не такой обжора, как Степан. Но за его спиной раздался громовой вскрик:

– Ба-тюш-ки! Опять сардельки! Да куда вы их? Лопнете – придётся хирурга вызывать! – И мимо, качая головой, прошёл капитан Моряков.

Следом за ним шли три штурмана. Моряков торопился в пароходство, больше он ничего не сказал, но артельщик сразу прикусил язык.

Солнышкин взмок. Вместе со всеми он носил ящики и муку, и теперь из его рубахи можно было печь пирог: мука на спине превратилась в тесто. Но он этого не замечал. Он бегал по трапам, таскал с Перчиковым в холодильник бараньи туши, пока на палубе вдруг снова не зашумела толпа.

Солнышкин отёр лицо, просунул голову в толпу. Сзади, положив ему руки на плечи, стоял Перчиков, и они услышали потрясающую новость: полчаса назад «скорая помощь» увезла из пароходства капитана Морякова. Произошёл редчайший в медицине случай: у сорокалетнего капитана неожиданно обнаружилась младенческая болезнь – корь!

Перчиков хотел от удивления всплеснуть руками, но они прилипли к спине Солнышкина.

Команда заволновалась. Солнце уже стояло в зените, до вечера оставалось немного времени. Как быть без капитана?

Вдруг все повернулись к трапу. У Перчикова покраснел нос, а рыжий артельщик захихикал и потёр руки.

– Хе-хе! – сказал артельщик, и его толстые ноги стали выбивать твист. – Хе-хе, вот это капитан! Вот с ним мы заживём! И сарделечки он уплетает – будь здоров.

По трапу с чемоданчиком в одной и с клеткой в другой руке поднимался новый капитан. В клетке вертелся бесхвостый белый попугай, который показался Солнышкину очень знакомым. Что касается капитана, то тут не было никаких сомнений: сегодня утром Солнышкин так мило беседовал с ним в парикмахерской.

– Вот это повезло! – Артельщик бросился к капитану: – Счастливы приветствовать!

Но капитан прошёл мимо.

– Плавали – знаем! – сказал он.

Потом он выпучил глаза на Солнышкина, потёр небритую щёку и стал подниматься к себе в каюту.

Первая команда Плавали-Знаем

Боцман парохода «Даёшь!», седой, крепкий Бурун, последним подошёл к трапу. Уже за несколько шагов он стал присматриваться к следам, оставленным капитанскими сапогами. Он плавал со всеми капитанами и точно знал, кто как ставит ногу. Сейчас он увидел кривой и неровный след.

– Что? – испуганно спросил Бурун. – Плавали-Знаем?

– Да! – ответил Перчиков.

– Ну всё! Начинается весёлое плавание!

Имени нового капитана никто не знал. Весь флот звал его по кличке Плавали-Знаем. Кто бы ни обращался к нему с советом, что бы ему ни говорили, все слышали от него один небрежный ответ: «Плавали – знаем». Знаний у него было с гулькин нос, но важности хватило бы на сто капитанов. И, говорят, капитаном он стал только из-за своей важности. Когда на экзаменах ему задавали какой-нибудь вопрос, он так важно отвечал: «Плавали – знаем», что старым профессорам становилось неловко спрашивать его и они в смущении ставили ему пятёрки.

Но боцман Бурун знал его лучше всех преподавателей, поэтому он и почесал себе затылок. Солнышкин тоже сощурил глаз. Такая перемена обещала ему мало хорошего, но он не привык унывать. Тем более что он был на палубе настоящего корабля и корабль уже готовился к отплытию.

И едва он об этом подумал, в рубке появился Плавали-Знаем и крикнул в микрофон:

– Машинисты, заводи примус! Палуба, по местам!

Боцман бросился на бак. Солнышкин за ним, сзади побежали Петькин, Федькин и Стёпка-артельщик с куском сардельки во рту. Через несколько минут на палубе всё было как в бою: поползли цепи, загрохотали якоря. Бурун шумел на артельщика:

– Брось сардельку, держи трос!

Солнышкин изо всех сил тянул мокрый и толстый канат; от лебёдок шёл пар и дым, как от подбитых танков, и пароход потихоньку отваливал от причала. Оставалось убрать последний трос, когда на причале раздался спокойный голос:

– Стойте! Стойте!

Из-за пакгауза вышел доктор Челкашкин с чемоданчиком в руке.

– В чём дело? – спросил строго Челкашкин, так что все притихли, и посмотрел на часы. – До отхода ещё ровно две минуты.

Плавали-Знаем молчал.

– Я спрашиваю: почему убрали трап?! – сказал Челкашкин.

– Явились после меня и хотят, чтобы я ждал медицину! – закричал Плавали-Знаем.

– Во-первых, явился я вовремя! Во-вторых, я спасал человека, и, в-третьих, я не собираюсь бегать впереди вас стриженым бобиком!

– Что?! – спросил капитан, и щетина у него на подбородке стала вдвое длиннее.

– Трап, – показал Челкашкин пальцем.

Боцман побежал на помощь, но Плавали-Знаем крикнул:

– На место! Не сметь!

– Ах, даже так! – возмутился доктор. – Ну ладно!

И вдруг он разбежался, вскочил на трос и быстро побежал по нему, помахивая чемоданчиком. На палубе не успели даже мигнуть, как он перелез через борт.

– Вот так, – сказал Челкашкин и улыбнулся. – А с ним, – он показал наверх, – мы ещё поговорим. – И тут же отправился к себе в лазарет.

В это время из-за угла, запыхавшись, выбежали три молодых красивых штурмана. Они отвезли Морякова в больницу и теперь отчаянно размахивали руками. Но пароход уже уходил из бухты.

Руку на дружбу, Солнышкин!

Наступила ночь. На небе высыпали тысячи звёзд, и все отразились в воде. Пароходик бежал по ним, как петух по зерну.

Солнышкин стоял на самом носу парохода.

Сзади пароход догоняла луна, и Солнышкину казалось, что сам он – тугой, наполненный парус. Мешало только тесто, которое начало подсыхать на спине, и поэтому пришлось спуститься в душ.

Там уже приплясывали Петькин, Федькин, плюхался толстый Степан. Солнышкин еле пробился к душу, и тугие горячие струйки забарабанили по спине. Но через минуту ему стало совсем тесно. Он повернулся боком и увидел, что артельщик вроде бы увеличился в объёме. Он хотел повернуться поудобнее, но деться было некуда. От горячей воды артельщик разбухал, как сарделька.

– Ого! – сказал Солнышкин.

– Что? А ну-ка, вали отсюда! – прикрикнул артельщик, шлёпая себя ладонями по мокрому брюху.

Солнышкин поглядел на артельного исподлобья.

– Не слышал? – зашипел артельщик. – Да я тебя…

Но не успел договорить – в душевую вошёл боцман Бурун с берёзовым веником под мышкой.

– А-а, опять тут артельщик разоряется! – сказал он. – А ну-ка, хватит! Дай людям после работы помыться.

Артельщик поплёлся к двери. Солнышкин снова забрался под душ, и старый Бурун принялся хлестать его веником. Это было особенно приятно после длинной дороги и всех событий, которые свалились на голову Солнышкина.

Наконец всё утихло. Поблёскивая вымытым лбом, Солнышкин направился в каюту. На пороге его встретил Перчиков и протянул новенькую тельняшку:

– Держи!

Глаза у Солнышкина загорелись.

– Ух ты, вот это да!

– Бери, надевай, – сказал Перчиков и сам засиял от удовольствия.

Когда Солнышкин просунул голову в тельняшку и рассмотрел себя в зеркале, Перчиков вдруг озабоченно спросил:

– Слушай, Солнышкин, а почему Плавали-Знаем так сердито на тебя смотрел? И что у тебя случилось с артельщиком?

Солнышкин забрался на верхнюю койку, которую, понятно, Перчиков уступил ему, и рассказал всё по порядку. В каюте стоял приятный полумрак, за бортом бежали волны; Перчиков ремонтировал какой-то радиоприёмничек, и от света ламп носик его тоже светился, как радиолампочка. С каких-то неизвестных берегов в каюту доносились попискивания азбуки Морзе, долетала тропическая музыка, и Перчиков посмеивался над приключениями Солнышкина. Но когда тот рассказал о случае с милицией, о встрече в парикмахерской и о последней стычке в душевой, Перчиков задумчиво сказал:

– Да, тебя могут ждать неприятности. Но ничего, мы тебя в беде не оставим. – И протянул вверх руку: – Руку на дружбу, Солнышкин!

И хотя Солнышкин сам не собирался давать себя в обиду, он с радостью пожал мужественную руку Перчикова.