Когда мы выучились вскрывать замки с помощью инструментов, папа стал учить нас открывать их заколкой-невидимкой, крючком от вешалки, а потом и палкой – любой подвернувшейся под руку штуковиной. Я надеялся, что у меня обнаружится талант в этой области, поскольку тогда думал, что не мастер, и считался в семье белой вороной. Верил, если выучусь вскрывать замки лучше всех, то смогу себя реабилитировать в их глазах.

Как же мерзко быть самым младшим.

«Вот откроешь мой супернадежный ящик, и мы с тобой тайком проберемся в кино на любой фильм», – говорил папа. Или: «Я там конфету спрятал». Или: «Если тебе так хочется эту видеоигру, просто открой ящик, и я тебе ее раздобуду». Не важно, что он там сулил. Важно лишь то, что мне удалось открыть только три замка, а Баррону – пять.

И вот мы с братом снова чему-то учимся. И снова я поневоле соревнуюсь с ним и поневоле расстраиваюсь, что отстаю. Юликова думает, что Баррон сможет сделать хорошую карьеру в ФБР. Сама мне так сказала. А я ей сказал, что социопаты всегда очаровательны.

По-моему, она решила, что я шучу.

– Чему вас там еще учат в этой школе для агентов? – спрашиваю я.

Почему-то меня задевает, что Баррон так хорошо туда вписался. Ну и что, что брат притворяется? Тем лучше для него.

Наверное, задевает меня то, что притворяется он искуснее меня.

– Да ничем особенным, – со смехом отвечает Баррон, закатывая глаза. – Всякие простые штуки: как зеркалить человека, чтобы он начал тебе доверять. Ну, знаешь, надо делать то же, что и он. Честно говоря, работа под прикрытием очень напоминает работу мошенника. Есть свои приемы. Находишь жертву. Втираешься в доверие. Сдаешь ее.

Зеркалить. Простачок делает глоток, и ты тоже. Он улыбается, и ты тоже. Только надо действовать тонко, чтобы выглядело естественно. Хороший прием.

Мама меня ему обучила, когда мне было десять. «Знаешь, Кассель, как стать самым приятным собеседником? Нужно, чтоб ты напоминал простачку самого дорогого человека. А самый дорогой человек – это всегда ты сам, любимый».

– Только ты у нас теперь правильный и хороший, – смеюсь я.

Баррон мне вторит, словно я выдал самую смешную на свете шутку.

В голову снова лезут мысли о маме – не могу за нее не волноваться. С тех пор как ее поймали с поличным (она использовала свой дар мастера эмоций и работала над губернатором Пэттоном), мама скрывается. Пэттон в принципе мастеров ненавидел, а теперь он каждый вечер в новостях требует ее крови с такой яростью, что аж жилка пульсирует на лбу. Пусть мама прячется и дальше. Мне только очень хочется знать, где она.

– Баррон, как думаешь… – в сотый раз начинаю я разговор о ней – сейчас мы станем друг друга успокаивать, мол, у нее все в порядке, скоро она с нами свяжется.

Но тут парнишка с косичками заворачивает в бильярдную.

– Давай, – брат дергает головой, и мы ныряем в пекарню напротив.

Там очень здорово, потому что тепло. Баррон заказывает два кофе, и мы пьем его, глядя в окно на бильярдную.

– Ты когда-нибудь уже эту свою зацикленность на Лиле переживешь? – спрашивает брат. Нужно было самому начать разговор и выбрать тему. Любую другую тему. – Это у тебя как болезнь, честное слово. Когда ты на ней помешался? Лет в одиннадцать?

Я молчу.

– Ты потому за ней и потащился, а потом и за этим типом? Думаешь, недостоин ее, но надеешься застукать на чем-нибудь мерзком, ведь тогда получится, что вы все-таки друг друга сто́ите.

– Все совсем не так, – шепчу я. – Когда любишь, все совсем не так.

– Да неужели? – фыркает Баррон.

Страшно хочется сказать ему какую-нибудь гадость или колкость, но я сдерживаюсь. Если не буду реагировать, может, он отстанет, а там я его отвлеку. Мы молча стоим у окна. Через несколько минут Баррон вздыхает.

– Мне снова скучно. Пойду все-таки позвоню.

– А если он выйдет? Как мне его…

– Сымпровизируй, – советует Баррон, изображая испуг.

Он выходит, звякнув колокольчиком на двери, и парень за стойкой кричит вслед свое обычное «спасибо-что-заглянули-приходите-еще».

Баррон принимается расхаживать по мостовой около пекарни, вовсю флиртуя с невидимой собеседницей по телефону. Он так и сыплет названиями французских ресторанов, будто каждый вечер в таких ужинает. Прижал трубку к щеке и улыбается, словно искренне верит в тот романтический бред, который несет. Жалко, конечно, эту девчонку, но мне становится весело.

Я ему потом спуску не дам. Вряд ли получится держать язык за зубами – разве что проглотить этот самый язык целиком.

Заметив, как я с улыбкой пялюсь на него в окно, Баррон поворачивается ко мне спиной и отходит к ломбарду неподалеку. Когда он оглядывается через плечо, я комично поигрываю бровями.

Делать особо нечего, так что продолжаю караулить. Покупаю еще кофе, расстреливаю парочку зомби в телефоне.

И все равно вздрагиваю от неожиданности, когда парень с косичками выходит из бильярдной. Рядом с ним какой-то мужчина: волосы жирные, щеки впалые. Парнишка, прислонившись к стене, прикуривает сигарету, прикрывая огонек зажигалки ладонью. Вот когда не помешала бы фэбээровская подготовка. Пожалуй, не стоит выбегать из пекарни и махать рукой Баррону, привлекая внимание. Но что делать-то? А если парнишка сейчас двинется дальше?

«Сымпровизируй», – так Баррон сказал.

Приняв как можно более непринужденный вид, выхожу на улицу. Может, он просто покурить вышел. Может, Баррон меня заметит и сам подойдет.

Облокачиваюсь на скамейку автобусной остановки и внимательнее приглядываюсь к парню.

Напоминаю себе, что это не взаправдашнее задание. Если я его упущу, ничего страшного. Тут, наверное, и вынюхивать-то нечего. Вряд ли он прямо сейчас бросится выполнять поручение Лилы.

И тут парень широко взмахивает рукой с дымящейся сигаретой. Классический отвлекающий маневр у фокусников и мошенников. «Следи за моей рукой». Он, наверное, еще и шутит при этом, потому что мужчина со впалыми щеками смеется. Но я-то вижу, как парень потихоньку вытаскивает из перчатки вторую руку.

Подскакиваю, но все происходит слишком быстро. Мелькает голая ладонь.

На автомате бросаюсь вперед, прямо через улицу, не обращая внимания на взвизгнувшую тормозами машину. Прохожие поворачиваются ко мне, никто не смотрит на парнишку. Даже мужчина из бильярдной смотрит на меня, а не на него.

– Беги, – кричу я.

Он все еще непонимающее пялится, а мальчишка уже хватает его за горло голой рукой.

Тянусь, чтобы схватить его за плечо, но поздно: мужчина тюком падает на мостовую. Парень разворачивается ко мне и взмахивает голыми пальцами. Хватаю его за запястье и со всей силы выворачиваю руку за спину.

Он со стоном ударяет мне в лицо свободной рукой в перчатке.

Отшатываюсь. С мгновение мы стоим друг напротив друга. Наконец-то я могу хорошенько рассмотреть его лицо. С удивлением подмечаю аккуратно выщипанные брови. Под ними большие карие глаза. Парень прищуривается. А потом разворачивается и пускается наутек.

Бегу за ним. Не думая, на автомате. «Кассель, что же ты делаешь?» Оборачиваюсь в сторону Баррона, но тот стоит ко мне спиной, весь в телефоне.

Чудненько.

Парнишка быстрый, но я-то уже три года тренируюсь. Знаю, как правильно бежать: надо пропустить его вперед, пока он делает рывок, потом противник сдуется, и я его нагоню. Мимо проносятся квартал за кварталом. Я все ближе.

Этим же и занимаются федеральные агенты, так? Гоняются за плохими парнями.

Но я не поэтому за ним бегу. Я словно преследую собственную тень. И не могу остановиться.

Парнишка оглядывается через плечо и, видимо, поняв, что я нагоняю, меняет тактику – резко сворачивает в переулок.

Когда я забегаю за угол вслед за ним, он вытаскивает что-то из-под худи. Хватаюсь за первое, что попадается под руку, – это деревянная доска рядом с кучей мусора.

Взмахиваю ей. Вовремя – парень выхватил пистолет. Дерево ударяет по металлу, и удар отдается у меня в руке. Пистолет отлетает к кирпичной стенке, будто я отбил подачу на ежегодном чемпионате по бейсболу.

По-моему, парнишка удивился не меньше моего.

Медленно подхожу, сжимая в руке доску. От удара она раскололась, и верхняя часть болтается на тоненькой щепочке. А конец нижней напоминает острие копья. Парнишка наблюдает, весь подобрался. На вид не старше меня, а может, даже и младше.

– Охренеть. Ты кто такой?

Когда он открывает рот, я замечаю у него несколько золотых зубов. Они блестят в вечернем свете. Три снизу, один сверху. Парнишка запыхался. Я тоже.

Наклонившись, поднимаю трясущейся рукой пистолет и отщелкиваю предохранитель. Бросаю свою деревяшку. Кто я в данную секунду? Понятия не имею.

– Почему? – спрашиваю я, тяжело дыша. – Почему она заплатила тебе за его убийство?

– Слушай, – он поднимает руки – одна в перчатке, одна голая – будто признавая свое поражение, но выглядит при этом скорее удивленным, чем испуганным. – Если это был твой друг…

– Он мне не друг.

Парнишка медленно опускает руки – будто бы расслабился, что-то такое понял насчет меня. Может, увидел, что я не коп.

– Я никого ни о чем таком не спрашиваю. Не знаю, ясно тебе? Работа есть работа.

Киваю.

– Шею покажи.

– Шрамов у меня нет, – он оттягивает ворот худи, шрамов действительно нет. – Сам на себя работаю. Не дело такому красавчику, как я, лезть во все это дерьмо. Никому на Гейджа воротник не надеть.

– Ясно.

– Если ты эту девчонку знаешь, то знаешь, и чем она занимается.

Он вынимает изо рта зуб – настоящий, не золотой. Почерневший зуб на затянутой в перчатку ладони напоминает жемчужину с изъяном.

– Хорошо хоть, что за убийство отстегивают неплохо, – ухмыляется парнишка. – Золотишко-то дорогое.

Я стараюсь не показать удивления: мастер смерти, который теряет после убийства всего лишь зуб, – весьма опасный противник. Любое проклятие, будь то магия силы, удачи, памяти, эмоций, снов, смерти или даже трансформации, вызывает отдачу. Как говорит дедушка, проклятие работает над мастером. Отдача может покалечить и даже убить. У мастеров смерти отмирает какая-нибудь часть тела – у кого-то легкое, у кого-то палец. А у кого-то всего-навсего зуб.

– И зачем же мастеру смерти пистолет?

– Он мне дорог как память. Бабуле моей принадлежал, – отвечает Гейдж, а потом чуть нерешительно продолжает: – Слушай, ты же стрелять не будешь. Если б хотел, уже бы выстрелил, так, может, мы просто…

– Уверен, что хочешь со мной в слабо сыграть? Точно уверен?

Гейдж подбирается.

– Ладно, – он с шумом втягивает воздух в дырку от зуба. – Кое-что знаю, но… Не от нее. Она мне ничего не сказала, только где его найти. Слухи разные ходили про этого типа, его вроде как звать Чарли Уэст, он будто бы запорол одну работенку. Должен был ограбить, а сам всю семью порешил. Трус и пьяница…

У меня в кармане звонит телефон. Вытаскиваю его и быстро смотрю на экран. Баррон, видимо, только что понял, что я от него смылся. Воспользовавшись тем, что я на мгновение отвлекся, Гейдж взлетает на сетчатый забор.

Смотрю ему вслед, и в глазах чуть мутится. Кто сейчас передо мной? Мой дедушка, мой брат, я сам. Любой из нас мог бы оказаться на его месте, возможно, уже побывал на его месте – сбегал после убийства, карабкался через забор, ожидая выстрела в спину.

Я не приказываю ему остановиться. Не делаю предупредительный выстрел в воздух. Ничего такого, что следовало бы сделать федеральному агенту, преследующему убийцу. Просто даю ему уйти. Если Гейджу досталась та роль, которая была уготована мне, сам я понятия не имею, как быть тем, кто остался стоять в переулке. Правильным и хорошим парнем.

Вытерев пистолет о свою зеленую футболку, сую его за пояс джинсов, сзади, где не видно под курткой. Потом возвращаюсь на улицу и звоню Баррону.

Является он не один, а в сопровождении целой толпы незнакомых людей в костюмах.

– Ты что такое творишь? – спрашивает Баррон тихо, хватая меня за плечи, голос у него взволнованный. – Я понятия не имел, куда ты делся! Звонил, но ты не отвечал.

А я и звонков не слышал – только последний.

– Импровизировал, – напустив на себя самоуверенный вид, говорю я. – Ты бы меня не упустил, если б не трепался с девчонкой.