6

На следующее утро Андрей Петрович снова лично довез Лелю до школы. Она понимала, что с его стороны это не знак заботы, скорее контроль, чтобы не прогуливала. Смешной, думала Леля, да если бы она захотела сбежать с уроков, никакие ворота ее не остановили бы.

Школьный двор утром, как и обычно, походил на маленькую льдину, на которой столпились все пингвины округи. Черный, чистый внедорожник привлек взгляды, и ветер стал разносить от уха к уху: «Сколько же стоит?!», «Вот директора живут хорошо!», «Моим родителям на такую всю жизнь копить, наверное, надо».

– Без эксцессов, я помню, – сказала Леля отцу, перед тем как хлопнуть дверью машины.

На школьных ступенях Леля снова увидела прежнюю лестничную компанию. «Что у них тут за традиция такая – стоять в самом неудобном месте?» – удивилась она. Желания спорить она в себе не ощущала, да и гаденький клоун не показывался, видимо, еще не проснулся, поэтому Леля решила подняться с другой стороны лестницы, чтобы не столкнуться с одноклассниками.

Звонкий голос все равно настиг ее.

– Крутая тачка, – сказала Маша, – вот интересно, сколько заводских денег надо отмыть, чтобы на такую заработать.

– Ты, даже если двадцать лет отмывать будешь, не заработаешь. А вот честно, с усердием, выполняя все заказы в срок, можно за год заработать. Но на этот путь у тебя мозгов не хватит. Так что так и так тебе не светит.

Леля и сама не знала, что ударила в самое больное место, которое ныло у Маши со времени, когда она начала сознавать себя и понимать окружающий мир. У них с родителями была маленькая двухкомнатная квартирка, которая по наследству перешла папе от дедушки. А дедушка в советское время получил ее от государства.

В квартире этой самая большая комната использовалась как гостиная и родительская спальня, а маленькую, почти каморку, отдали Маше. Свою комнату, оплот спокойствия, Маша обожала, но планировка у квартиры была неудобная: чтобы пройти в комнату родителей, нужно пройти насквозь маленькую Машину комнату. Получался вечный проходной двор. Маша пообещала себе, что окончит школу, уедет учиться в Москву, станет успешным адвокатом и вот тогда заживет в собственной комнате – или даже квартире – одна!

Страшно пугала Машу перспектива не поступить в хороший университет, ведь тогда останется только работенка в городе. На завод она не хотела ни за что. «А зря, – говорил папа, – стабильно. И государству помогаешь». Маша ничего против патриотического и стабильного труда не имела, но чувствовала, что эта деятельность не для нее, оставшись, она просто наденет себе на шею якорь и утонет без шанса на спасение. И как же страдала мама от цеховой вредной пыли! Постоянный кашель, испорченные легкие. Нет! Маша иначе хотела. И, когда она смотрела на Лелю в таких хорошо сшитых, пусть и странных вещах, приезжающую в школу на большом и теплом внедорожнике (в то время как Маша обычно тряслась в продуваемом автобусе полчаса), ее охватывали злость и зависть. Ну почему, с обидой думала Маша, кому-то все: и учеба, и комфорт, и все открытые двери, даже если они этого недостойны (а неприятная заносчивая Леля, по мнению Маши, конечно, ничего этого не заслуживала), а кому-то барахтанье без надежды на то, что получится уцепиться за соломинку.

Когда Леля сказала, что Маше никогда не светит такая красивая, большая и дорогая машина, Маше сначала захотелось подбежать к ней и оттаскать за волосы, а потом заплакать от страха: вдруг и правда все мечты так и останутся мечтами, а жизнь распорядится жестоко, беспощадно…

Неизвестно, чем закончилась бы словесная дуэль, если бы парень со шрамом на брови, Илья, подойдя к ним, не сказал громко:

– А вы чего здесь? До урока три минуты.

Леля вздрогнула от неожиданности, а Маша отвлеклась от своих мучительных мыслей. Хор нестройных голосов вразнобой поздоровался с Ильей. Все двинули в школу.

В кабинете, сурово подперев бока, школьников ждал ноябрь: кто-то открыл окно перед уроком. Войдя в класс, Леля сразу вся сжалась и обхватила себя руками. Еще минут десять воздух будет нагреваться, с тоской подумала она, усаживаясь на холодный деревянный старый стул. Лелины одноклассники, шумя и разговаривая, расходились по кабинету.

Бодро вошел директор. Брючный костюм, судя во всему, он так и не приобрел, ходил в джинсах и пиджаке. Леля обрадовалась: он еще минут пятнадцать будет посвящать всех в организационные вопросы, а урок сократится. Но директор вопреки ожиданиям Лели закрыл за собой дверь, встал около пустующего учительского стола и попросил всех открыть учебники на сотой странице. Леля удивилась: «Так он еще и преподает?!» Мистика какая-то! В ее старой школе она директора видела только на мероприятиях и когда он вызывал ее к себе в кабинет, чтобы отругать.

– Ну что, всем респект и уважуха! – сказал он, когда ребята перестали шелестеть листами учебников и затихли. – Вы думаете, что я выражаюсь некультурно. А нет! Изучение жаргонизмов необходимо, чтобы в социуме люди могли понимать друг друга.

– Эти уже устарели, – сказал какой-то мальчик, Леля не поняла, кто именно.

– Вот как! – расстроился директор и со вздохом продолжил: – Наука и жаргон, как дети, на месте ни минуты не задерживаются. Не поспеть!

– Я вам составлю словарик.

– Составь, Мить, составь. А то вдруг вы мне скажете: «Хей, чел, гоу чилить, а то учеба – зашквар полный». А я не пойму. Это же ни к чему хорошему не приведет!

– Жиза, – поддакнул кто-то.

– А? – не понял директор. – Ну вот, видите!

По классу разнесся легкий смех.

– Ну что, – продолжил директор, – давайте по домашнему заданию пройдемся.

– А что, мы вам разве тетради не будем сдавать? – спросила девочка с первой парты.

– Был бы рад видеть ваши тетради, но я и так уже схожу с ума от количества текста в моей жизни. Кто хочет начать? Мы с вами тропы разбирали, если я правильно помню. Заданием было придумать свои примеры на каждый троп, верно? Ну, давайте, читайте каждый свои самые удачные находки. Вот прямо с первой парты и друг за другом.

Леля уроки не сделала: провалялась до ночи в наушниках, положив голову на Филю, которому разрешила запрыгнуть на кровать, да так и уснула. Даже не переоделась и макияж не смыла. Утром, собираясь в школу, Леля подумала, что нет смысла беспокоиться из-за домашнего задания, ведь все учатся спустя рукава. Если даже в ее, хорошей гуманитарной школе, все ленились, то уж в обычной… И когда директор попросить зачитать то, что было задано на дом, а все действительно один за другим произносили самостоятельно придуманные метафору или сравнение, Леля растерялась и все оставшееся время, ожидая, когда очередь дойдет до нее, набиралась с силами, чтобы начать отбивать недовольство директора. Он, Леля была уверена, и так уже к ней плохо относится. Преподаватели как-то легко истребляют в себе симпатию к ней, стоит им узнать о ее подвигах в прошлой школе и о постановке на учет в комиссии по делам несовершеннолетних.

– Да вы же знаете, что я не гуманитарий и все эти ваши метафоры, образы, переносные смыслы не для меня, я материалист, – сказал Илья, держа руку на тетрадке.

– А ты думаешь, я гуманитарий и виртуоз в переносных смыслах? Да я вообще только после армии к знаниям потянулся и то… не знаю… Филология подвернулась. Но быстренько что-то придумать все-таки могу. Смелее, Илья, смелее. Мы все учимся понемногу чему-нибудь и как-нибудь. Если бы ты слышал, какие примеры лично сочиненных метафор я приводил пару лет назад, ты бы отобрал у меня диплом.

– Ну хорошо, – нехотя сказал Илья и открыл тетрадь. – Метафора: над головой небесная лужа.

Леля улыбнулась.

– Материалист, материалист… То-то материалист, чтобы у нас все поэты такими материалистами были. Хорошо вышло! – сказал директор.

Очередь быстро дошла до Лели. Все повернулись с интересом к ней: ждали, что выдаст новенькая со стразиками около глаз.

– Я не сделала, – сказала Леля с вызовом.

– Жалко, конечно, – вздохнул директор, – было бы интересно услышать, как ты видишь мир. А сейчас в голову ничего не идет? Сравнение, может, или метафора?.. А вдруг и синекдоха!

– А я мир не вижу, я вижу только себя.

– М-да, треш, – послышалось откуда-то с первого ряда.

– Ну что ж, если у тебя пока так взгляд направлен, то, конечно, как от слепого требовать описать краски… Я тоже когда-то только себя видел. Это от близорукости. Надо с течением жизни учиться носить очки, Леля. Надо. Или жизнь заставит. А все-таки лучше самой научиться.

Леля ехидно улыбнулась, как бы давая понять, что пропустила все сказанное мимо ушей, а сама погрустнела. Но лицо держала! С интересом она стала наблюдать, как вели себя одноклассники на уроке. В основном ничего особенного. Кто-то в телефоне сидел, некоторые перешептывались. В очередной раз привлек Лелино внимание Илья. Она поняла, что уроки – его звездные часы. Он говорил не меньше Сергея Никитича и обязательно вставлял что-то заумное вроде:

– Ну, очевидно, что тут у Тютчева отсылка к Паскалю.

К концу урока Леля, устав от чрезмерной эрудированности Ильи, только закатывала глаза.

Когда прозвенел звонок, Леля забежала в женский туалет, чтобы проверить в зеркале, не осыпалась ли тушь и не стерлась ли помада с губ. Увидев свои уставшие глаза, Леля слабо улыбнулась и сказала себе: «Не раскисай, дружок». Новая школа давалась ей трудно. И зачем она так начинает! Ведь несложно посидеть часик над уроками! Иногда даже интересно… Да и поссорилась с одноклассниками из-за пустяка, а они теперь по любому поводу ее задевают. Вот после урока Маша прошипела, проходя мимо: «Ну и ду-у-ура». Но Леля не могла сменить выбранный курс. Ей казалось это ужасно унизительным, будто милостыню попросить. Она и в детстве не извинялась, даже когда понимала, что была не права. Просто выжидала какое-то время, а потом все само забывалось…

Мигнул экран телефона: мама прислала фотографии из путешествия. Леля, не глядя на них, стала печатать сообщение:

«Мама, у меня что-то совсем не заладилось…»

Потом вгляделась в мамину аватарку. Это было селфи, сделанное после массажа. В волосах цветок. Эта красивая молодая женщина – ее мама. Леля представила, как она получает огромную поэму о Лелиных трудностях и несчастьях и… Что? Наверное, другая мама позвонила бы или даже приехала бы поддержать ребенка. Но Леля никак не могла представить свою маму в прекрасном ярком путешествии, волнующейся о бедах дочери. Она даже до развода не отличалась эмпатией, а получив свободу… Нет, эта красивая женщина на аватарке и не хочет быть матерью. Любит, Леля не сомневалась в этом, но быть матерью не хочет. Леля стерла сообщение, отправила привычный смайлик и убрала телефон в карман.

Послышались девичьи голоса. Леле не хотелось ни с кем встречаться, и она проворно забежала в туалетную кабинку. Девочки вошли и включили воду.

– Так что у тебя с олимпиадой, ты не договорила.

– Подожди, пишу завтра региональный этап. А потом уже увидим…

Леля узнала голоса Маши и Сонечки.

– Хорошо бы, конечно, победить, – сказала Маша. – Я так мечтаю! Это же почти стопроцентное поступление.

– Победишь.

– Я вчера до трех ночи сидела, решала задания прошлых лет. Мне иногда кажется, что их составляли какие-то страшные люди. Маньяки! Не знаю, кем надо быть и какие мозги иметь, чтобы выигрывать в таких штуках.

– Твои мозги. Ты очень стараешься. Все не зря.

– Родители согласились выделить деньги на репетитора, если смогу победить в регионе, чтобы к Всероссу готовиться. Мне очень стыдно перед ними, но куда деваться. Вот разбогатею и все им верну. Я еще сказала им, что занятия с репетитором – это мне подарок на день рождения, чтобы не расстраивались, что не хватает.

Девочки замолчали. Леля прислушалась, стараясь по звукам понять, что они делают.

– Черт, – сказала вдруг Маша расстроенно.

– Что такое?