Мы втроем переглядываемся в радостном возбуждении – ну или, может, в панике – и заходим в кабинет.

Врач УЗИ просит меня раздеться ниже пояса и лечь, как для гинекологического осмотра. Она накрывает нижнюю половину моего тела простыней, а затем приглашает в кабинет Эрин и Гриффина. Они садятся напротив врача и монитора.

Затем врач берет какую-то длинную палочку – она даже тоньше, чем мой вибратор. Кажется, на палочку надет презерватив. Врач наносит смазку, и я хихикаю, приподнимая брови. Врач говорит:

– Расслабьтесь, это совсем не больно.

Я бросаю взгляд на Эрин, которая нервно ерзает на стуле, и на Гриффина, который выглядит смущенным, а врач вводит палочку в меня.

– Мы сможем установить предполагаемую дату родов и, возможно, даже увидим сердцебиение вашего ребенка, – с улыбкой говорит мне врач.

– Это не мой ребенок. Это их ребенок, – я указываю на Эрин и Гриффина. – Я просто инкубатор.

– А-а-а, так вы суррогатная мать? Классно, – говорит она.

– Это действительно классно, – соглашается Эрин. – Целиком и полностью.

Она улыбается мне.

Палочка двигается внутри меня, а врач что-то печатает на клавиатуре. Потом ее рука замирает.

– Вот, – она указывает на монитор. – Вон та маленькая штучка, похожая на горошинку, это ваш ребенок, – говорит она, глядя на Эрин.

Эрин одновременно хватает меня и Гриффина за руки. Я вижу на мониторе маленькое бьющееся сердечко и по-настоящему счастлива. Я счастлива за Эрин, потому что у нее будет ребенок, которого она всегда хотела. Я счастлива за себя, потому что у меня нет никаких врожденных материнских чувств к горошинке на экране.

Я осознаю, что уже даже не смотрю на монитор. Я смотрю на эмоции, отражающиеся на лице у Эрин. Она делает глубокий вдох. Ее глаза наполняются слезами. Она потеряла дар речи. Она с раскрытым ртом впитывает самое первое изображение ее ребенка.

Ее ребенка… их ребенка. Я ни разу не подумала о нем как о своем ребенке. Я отношусь к этому, как к пожертвованию. Может, этот ребенок и растет в моем теле, но от этого он не перестает быть их ребенком. Я просто храню его для них до поры до времени.

Я перевожу взгляд на Гриффина и вижу, что он делает то же самое – смотрит на Эрин. Совершенно очевидно, что он делает это ради нее. Не то чтобы он не любил детей. Он несколько раз играл с Мэддоксом, когда мы все ходили в гости к Бэйлор. Я точно знаю, что он будет прекрасным отцом. Просто… сразу видно, что для Эрин быть матерью – мечта всей жизни. И хотя это, может, и не мечта Гриффина, он не лишит Эрин такой возможности.

Врач рассказывает нам про ребенка: рост, вес, предполагаемая дата родов. Она распечатывает изображение, и Эрин внимательно его разглядывает, пока меня приводят в порядок.

Эрин передает фотографию Гриффину, наклоняется и обнимает меня.

– Я люблю тебя, Скайлар Митчелл, – всхлипывает она. – Ты знаешь, как я тебя люблю? Ты хотя бы понимаешь, какой невероятный подарок ты нам делаешь?

Глаза у меня щиплет от слез. Я чувствую себя чуть ли не эгоисткой. Все это время я хотела именно этого. Гордиться собой за то, что сделала что-то важное. Тем не менее мне кажется, что я не заслуживаю ее похвал. То, что я для них делаю, кажется таким простым. Я бы без колебаний сделала это снова.

Я, не задумываясь, выпаливаю:

– Я буду рада помочь вам подарить Горошинке братика или сестренку, если вы когда-нибудь захотите.

Эрин кладет голову мне на грудь, все еще не разжимая объятий.

– Ты самый невероятный человек, который когда-либо жил на земле. Тебе это известно?

Я перевожу смущенный взгляд на Гриффина – он смеется над удушающим объятием Эрин. Потом вопросительно приподнимает бровь.

– Горошинке? – переспрашивает он.

Я просто киваю и пытаюсь не обращать внимания на электрический разряд, который пронзает меня, когда Гриффин мягко гладит меня по руке.

– Ты моя лучшая подруга, – внезапно выпаливает Эрин однажды за обедом, на который она меня пригласила. – Я знаю, что у тебя много других подруг, и знаю, что ты думаешь, что я говорю так только потому, что ты делаешь для меня эту замечательную вещь. Но ты ошибаешься. Я думаю, что ты веселый, добрый, щедрый человек, и я горжусь знакомством с тобой. Может, мне не стоило этого говорить. Возможно, это покажется тебе неискренним. Но у меня не так много подруг. – Эрин жестом указывает на свое тело. – У женщин это обычно вызывает комплекс неполноценности, так что мне нелегко заводить подруг. Но тебя это, кажется, совсем не смущает. И я хочу, чтобы ты знала: даже несмотря на то, что не я твоя лучшая подруга, ты – моя лучшая подруга.

Я грустно улыбаюсь ей и смотрю в свою тарелку с салатом.

– Я думала об этом. Если честно, много думала. Эрин, ты же понимаешь, что, когда родится ребенок, вся эта ситуация может стать очень неловкой. Я пойму, если ты не захочешь со мной общаться после родов. Я хочу сказать, что на твоем месте я бы не захотела, чтобы я оставалась поблизости или чтобы у Горошинки возникли вопросы, кто я такая и тому по- добное.

Эрин протягивает руку и накрывает мою ладонь.

– Ты серьезно? Ты тетя Скайлар! – восклицает она. – Я ни секунды не думала, что вырву ребенка у тебя из рук и больше никогда тебя не увижу. Я не такая. И Гриффин тоже. Я из большой семьи, Скайлар. Я знаю лучше, чем кто бы то ни было, что нужна целая деревня, чтобы вырастить одного ребенка. Мы с Гриффином это уже обсуждали. Как только ребенок подрастет, мы расскажем ему или ей, какую замечательную вещь ты сделала. Я бы ни за что не стала держать это в тайне. Нам нечего скрывать, и я хочу, чтобы ты была частью нашей семьи. Я именно это имела в виду, когда сказала, что люблю тебя.

– Как у тебя может не быть друзей, Эрин? Вполне вероятно, что ты самый милый, самый искренний человек, которого я знаю, – говорю я. – И, кстати, ты действуешь и на мою самооценку тоже. Ты прекрасна. Большинство женщин полцарства отдали бы за твои волосы. У тебя прекрасная грудь. Ты супермилая. И у тебя чертовски сексуальный муж. Как можно такому не позавидовать?

Эрин смеется:

– Ты все еще не поняла, да? Это я завидую. Ты ведешь такую беззаботную жизнь. Ты всегда была здорова. Ты можешь родить ребенка – чего я никогда не смогу. И ты даже не осознаешь, насколько ты красива. Особенно сейчас. То, что говорят про сияние беременной женщины, – это, знаешь ли, правда.

Она делает глоток своего чая со льдом, а я внимательно смотрю на нее, пытаясь увидеть себя с ее стороны. Потом Эрин хихикает:

– Значит, ты считаешь моего мужа сексуальным?

– И ты еще спрашиваешь?! Я же не слепая, – отвечаю я. – Тебя не смущает, что женщины испытывают к нему влечение? М-м-м, ну то есть не я, а другие женщины. – Я очень плохо вру.

Эрин пытается сдержать улыбку.

– Нет. Не очень, – говорит она. – Я знаю, что если он не бросил меня, когда я была лысая и больная, то скорее всего, он не сделает этого и сейчас.

– Он хороший человек, раз остался с тобой.

– Не то слово! – соглашается она. – Мы даже не были влюблены друг в друга, когда он начал обо мне заботиться. Мы встречались всего месяц, когда мне поставили диагноз в последнем классе школы. Я сразу начала химио- и лучевую терапию. Я потеряла волосы. Я ужасно исхудала. Меня тошнило почти каждый день на протяжении нескольких месяцев. Большинство моих подруг испугались «девушки, больной раком». Но только не Гриффин. Думаю, это потому, что он уже проходил через все это раньше.

– Когда? – с ужасом спрашиваю я. – У него до тебя была еще одна девушка, которая тоже заболела раком?

– Нет. Это была его мама, – говорит она. – Она умерла от рака груди, когда ему было пятнадцать лет. Его отец начал пить, а Гриффин заботился о матери. Вообще-то я очень удивилась, когда он сказал, что не оставит меня, ведь он прекрасно знал, что все вполне может закончиться очень плохо. Но он, казалось, всегда знал, что мне было нужно, причем именно в тот момент, когда мне это было нужно. После операции я думала, что он меня бросит, потому что у меня не может быть детей. Но именно тогда он сказал, что любит меня, – в больнице, когда я только-только пришла в себя после гистероэктомии. Он сказал, что любит меня и всегда будет заботиться обо мне.

– Это ужасно, – говорю я. – Не то, что он остался с тобой, а вся эта история про его маму.

– Да, ему было тяжело, ведь ему пришлось стать старшим в семье в столь раннем возрасте. Через несколько лет после смерти матери его отец все же прошел курс реабилитации, но их отношения было уже не восстановить.

На губах у Эрин появляется улыбка.

– Кстати, тогда он и стал фотографом. Когда его мама умирала. Он хотел, чтобы у него остались на память ее фотографии, так что в последние месяцы ее жизни он сделал тысячи снимков. Да, кстати, на следующей неделе Гриффин едет в Африку на съемку для National Geographic. Представляешь?

– Охренеть! Правда, что ли? – восклицаю я.

В ответ на мой ляпсус Эрин разражается смехом. Потом внезапно хватается за виски и морщится от боли.

– Ты в порядке? – Я кладу руку ей на плечо. – Что случилось?

Эрин не отвечает. Она делает несколько глубоких вдохов, словно у нее схватки. Она стонет, закрывает глаза, и я вижу, как на верхней губе у нее проступают капельки пота.

– Эрин, ты в порядке? – снова спрашиваю я, хотя не вполне уверена, что она меня вообще слышит.

Наконец она слабо кивает и продолжает потирать виски.

– Да, кажется, у меня начинается мигрень. Они случались у меня раньше, когда у меня началась… началась… – Она беспомощно смотрит на меня.

– Менопауза? – подсказываю я, заканчивая предложение, которое она не смогла закончить от боли.

– Да. Менопауза, – говорит она.

Я машу официантке и прошу счет.

– Пошли! – Я быстро кладу на стол несколько купюр. – Надо отвезти мою лучшую подругу домой.

Глава 4

Эрин написала, что мне нужно быть дома ровно в десять часов, чтобы принять доставку. Без проблем. В последние несколько недель меня каждое утро рвет до посинения, так что я не выхожу из квартиры раньше полудня. И хотя мы мало виделись с Эрин после нашего последнего совместного обеда, она посылает мне милые посылочки с крекерами, имбирными напитками, зелеными яблоками и всем прочим, что должно помогать при токсикозе.

Я начинаю опасаться, что она могла передумать относительно нашей дружбы. Может, она говорила про лучших подруг и «тетю Скайлар», потому что все еще была в экстазе после ультразвука. Вполне возможно, что, вернувшись домой, она все обдумала и теперь специально отдаляется от меня, чтобы все было не так ужасно, когда она выбросит меня на помойку, как только родится Горошинка.

Я как раз заканчиваю чистить зубы после последнего приступа рвоты, когда слышу звонок в дверь. Очень удачно: у меня есть почти час, прежде чем меня снова вырвет. Каждый день происходит одно и то же. Три приступа рвоты с интервалом в час. Положительная сторона заключается в том, что за десять недель я набрала всего полкилограмма.

Я смотрю в глазок и вижу темную копну растрепанных, но в то же время идеальных волос.

Гриффин Пирс.

Не осознавая, что делаю, я поднимаю руки и распускаю хвостик. Потом оглядываю свою одежду, чтобы убедиться, что не забрызгала ее рвотой. Посылая миллион благодарностей за то, что только что почистила зубы, я медленно открываю дверь, обещая себе не смотреть на его пах.

– Привет, Скайлар, – говорит он своим глубоким мягким голосом.

Он нарочно придает своему голосу такую сексуальность или у него само так получается?

– М-м-м… привет!

Я высовываю голову в коридор, выискивая взглядом Эрин.