Против он был по двум причинам. Во-первых, Цзиньчжэнь прежде жил в собственном изолированном мирке, и теперь ему необходимо было влиться в общество, чаще бывать со сверстниками; если поместить его в среду подростков куда старше его самого, это пагубно скажется на и без того замкнутом характере мальчика. Во-вторых, от Лилли-младшего не ускользнуло, что Цзиньчжэнь часто творит глупости: втайне от него и учителей пытается заново решить уже давно решенные научные вопросы, доказать то, что уже доказано, видимо, от слишком большого ума. Лилли-младший полагал, что ребенку с таким горячим стремлением к познанию требуется постигать мир постепенно, углубляясь шаг за шагом, чтобы в будущем не растратить впустую талант на исследование того, что уже изучено вдоль и поперек.

Однако вскоре выяснилось, что учителя с ним не справляются: своими трудными вопросами он часто ставил их в неловкое положение. В конце концов, Лилли-младшему пришлось прислушаться к педагогам и перевести Цзиньчжэня сначала на один класс выше, затем еще на один, и еще, так что к тому времени, когда его бывшие одноклассники перешли в старшие классы, он уже окончил школу. Несмотря на юный возраст, на вступительном экзамене в университет он набрал высший балл по математике, в рейтинге по общему количеству баллов среди абитуриентов провинции оказался на почетном седьмом месте и без труда поступил в университет Н. на математический факультет.

6

Слава математического факультета университета Н. вышла далеко за пределы города. Одно время факультет называли «колыбелью математиков». Пятнадцать лет назад, когда в неком приморском городе известного литератора родом из Ч. подкололи его «провинциальным» происхождением, тот, по слухам, сказал:

– Уж каким бы ни был наш город Ч., по крайней мере, у нас есть замечательный университет Н. Даже если когда-нибудь университет придет в упадок, останется математический факультет, один из лучших в мире. Ну что, неужто и над ним посмеетесь?

Уже по этим словам, пусть и сказанным в шутку, видно, какой славы добился факультет!

В день, когда у Цзиньчжэня начались занятия в университете, Лилли-младший подарил ему блокнот, написав на титульном листе:

Захочешь стать математиком – помни, ты у верной двери. Не захочешь – не открывай эту дверь. Ты уже знаешь о математике столько, что хватит на всю жизнь!

Быть может, Лилли-младший раньше всех разглядел скрытый в молчаливом Цзиньчжэне редкий, восхитительный дар и первым выразил надежду и уверенность, что Цзиньчжэнь станет ученым-математиком. Дарственная надпись на блокноте служит лучшим тому доказательством. Лилли-младший не сомневался: чем дальше, тем больше людей увидят то же, что и он, убедятся, что Цзиньчжэню суждено быть математиком. Он, однако, полагал, что талант Цзиньчжэня заметят не сразу – лишь через год или через пару лет непрерывной учебы его необыкновенный дар засверкает всеми красками.

Но на деле оказалось, что взгляды Лилли-младшего чересчур консервативны: иностранный профессор Леон Залеский разглядел способности Цзиньчжэня всего за две недели.

– Кажется, университет Н. снова взрастит математика, – сказал он Лилли-младшему. – Большого математика, какого эти стены еще не видали.

Он говорил о Цзиньчжэне.

Леон Залеский был ровесником двадцатого века: он родился в 1901 году в семье польских дворян. От матери-еврейки он унаследовал типично еврейскую внешность: покатый лоб, орлиный нос, курчавые волосы. Говорили, что и мозг у него был еврейский; он обладал феноменальной памятью, острым умом и уровнем интеллекта на несколько порядков выше, чем у обычных людей. В четыре года Залеский всерьез увлекся интеллектуальными играми, освоив всевозможные виды шахмат и шашек, и к шести годам играл так хорошо, что никто в округе больше не осмеливался садиться с ним за шахматную доску. Те, кому довелось увидеть его за игрой, говорили: среди загадочного еврейского народа вновь родился редчайший гений!

В четырнадцать лет Залеский, придя с родителями на свадебный банкет в знатном доме, познакомился с четой Слодовских. Слодовский был всемирно известным математиком и в то время занимал пост председателя математического общества при Кембриджском университете. Кроме того, он был признанным чемпионом по шахматам. Когда Залеский-старший рассказал о своей мечте – отправить сына на учебу в Кембридж, математик надменно сообщил, что попасть в университет можно лишь двумя способами: первый – пройти по результатам ежегодного вступительного экзамена; второй – участвовать в соревнованиях, которые устраивает Британское королевское физико-математическое общество (по нечетным годам соревнуются претенденты-математики, по четным – физики). Занявшие первые пять мест поступают в Кембриджский университет без экзаменов и учатся бесплатно. Тут вмешался юный Залеский: я слышал, вы чемпион мира по шахматам; сыграем партию, если я выиграю, примете меня в университет без экзаменов? Согласен, ответил математик, но только на одном условии: раз уж ты назначил себе такой большой приз, я назначу столь же высокую цену, иначе будет несправедливо. Тогда прошу вас назначить цену, сказал Залеский. Если ты проиграешь, сказал математик, никогда не будешь поступать в Кембридж. Слодовский думал, что условие отпугнет юнца, но по-настоящему испугался только его отец. Отцовские уговоры поколебали решимость Залеского, но в конце концов он твердо ответил:

Идет!

Под взглядами гостей соперники расставили на доске шахматные фигуры. Через полчаса математик встал и улыбнулся Залескому-старшему: в следующем году жду вашего сына в университете.

Вы же еще не доиграли партию, сказал тот.

Сомневаетесь в моем суждении? спросил математик. Обернулся к своему сопернику: как думаешь, сумеешь меня обыграть?

Вероятность победы – тридцать процентов, ответил юный Залеский. Вероятность проигрыша – семьдесят.

Так и есть, подтвердил математик, а раз ты понимаешь это, значит, остается еще шестьдесят, а то и семьдесят процентов вероятности изменить ситуацию. Недурно, мы еще сыграем с тобой в Кембридже.

Десять лет спустя австрийский «Математический вестник» включил двадцатичетырехлетнего Залеского в список самых ярких молодых математиков современности. На него обратил внимание сам Джон Филдс, математик с мировым именем. В 1924 году на седьмом Международном математическом конгрессе Филдс предложил учредить специальную премию за выдающиеся заслуги в математике и уже тогда упомянул Залеского. Премию учредили на девятом конгрессе и в память о знаменитом канадском ученом назвали ее Филдсовской…

Среди сокурсников Залеского была австрийка из императорской семьи. Она без памяти влюбилась в молодого математического гения, но тот, казалось, оставался к ней равнодушен. Однажды к Залескому приехал отец австрийки. Он, конечно, не мог просто взять и попросить Залеского жениться на его дочери; он заговорил о том, что давно хочет возродить науку в Австрии, и спросил молодого ученого, согласен ли тот помочь ему осуществить эту мечту. Залеский поинтересовался, какая требуется помощь. Австриец сказал: я выделяю деньги, вы набираете людей, и мы создаем научно-исследовательский центр. Залеский спросил: какую сумму вы готовы выделить? Австриец заверил: у вас будет столько денег, сколько вам нужно. Залеский провел в раздумьях две недели. С помощью математической логики он просчитал свое будущее, как шахматную партию, и при любом раскладе выходило, что у «австрийского Залеского» больше шансов на победу в игре, чем у «кембриджского» или какого-либо другого.

Он отправился в Австрию.

Многие думали, что с переездом он «убьет двух зайцев»: получит и деньги отца, и любовь дочери, другими словами, преуспеет сразу на двух фронтах, построит и карьеру, и семью. Однако Залеского интересовала только карьера; пользуясь поистине безграничными финансовыми ресурсами, он основал в Австрии научно-исследовательский институт высшей математики, собрал под своим крылом немало одаренных математиков того времени и среди них лично выбрал себе замену – подходящего мужа для влюбленной в него австрийки. Пошел слух, что он гей. Были тому и другие косвенные доказательства. Например, он никогда не нанимал на работу женщин, даже секретарь у него был мужчиной. Все статьи о нем в австрийских газетах писали журналисты мужского пола, при этом журналисток, которые хотели бы взять у него интервью, было даже больше, вот только они каждый раз уходили от него несолоно хлебавши. Кто знает, может, и вправду дело было в его «тайных пристрастиях»…

[Далее со слов мастера Жун]

Залеский приехал к нам, кажется, весной тридцать восьмого в качестве приглашенного профессора. Не исключено, что он искал новые таланты для своего института. Кто же знал, что буквально за несколько дней в мире все так переменится. По радио объявили, что Гитлер ввел в Австрию войска; Залеский остался в университете Н., решил переждать смуту. Но дождался он только письма от одного друга из Америки. В письме говорилось, что Европа меняется на глазах, Австрию, Чехословакию, Венгрию, Польшу заполонили флаги немецких нацистов, евреи спасаются бегством, а тех, кто не успел уехать, хватают и отправляют в концлагеря. Делать было нечего, пришлось Залескому задержаться у нас, преподавать и поджидать удобного случая, чтобы уехать в Штаты. Однако в то время, буквально за какую-то ночь, и в самом Залеском, в его чувствах (а может, в теле) произошли странные, необъяснимые перемены: он вдруг начал живо интересоваться университетскими девушками. Такого с ним прежде не случалось. Он был точно причудливое дерево, которое на новой почве зацвело по-новому и принесло неожиданные плоды. Мысли об отъезде отошли на второй план, уступив место любовному настроению, и два года спустя сорокалетний Залеский женился на преподавательнице физики младше его на четырнадцать лет. Отъезд отложили, думали, что ненадолго… оказалось, на десять лет.

Коллеги заметили: с тех пор, как Залеский обосновался в университете Н., он все больше становился похож на «настоящего мужчину» и все меньше – на одаренного математика. Возможно, его прежний необыкновенный талант как бы компенсировал в нем недостаток мужественности, а когда в этой компенсации пропала нужда, пропал и талант. Случилось это по его собственному желанию или по воле Бога – вряд ли он сам мог бы на это ответить. Все знали, что до приезда к нам он написал двадцать семь важнейших научных статей, после приезда – ни одной. Зато он стал отцом. Талант словно рассеялся в женских объятьях, расплавился, превратился в славных деток. На Западе снова заговорили о «загадочном Востоке», который удивительным образом «переделал» удивительного человека, как, когда – непонятно, но результат налицо.

Хотя гениальность и растворилась в семейном счастье, за кафедрой Залеский по-прежнему не знал себе равных. В некотором смысле, как раз потому, что Залеский больше не был гением, он постепенно превращался в опытного, преданного своей работе профессора. Он проработал у нас лет одиннадцать, и учиться у него считалось большой честью (а еще – отличным началом карьеры). По правде говоря, те наши выпускники, которые теперь стали крупными учеными и известны во всем мире, по большей части его бывшие студенты. Но учиться у него было не так-то просто. Во-первых, ты должен был владеть английским (от немецкого он отказался), во-вторых, он не разрешал писать на лекциях конспекты, в-третьих, у него была привычка: объясняя тему, он мог оборвать лекцию на середине или даже нарочно ошибиться и сказать об этом только через пару дней – и то если вспомнит. Уж сколько студентов-середнячков меняло специальность, а то и вовсе бросало учебу из-за этих его жестоких шуточек! Он любил повторять: одна ошибочная идея вернее любой безошибочной контрольной. Другими словами, он добивался, чтобы ты напрягал мозг, развивал воображение, творческое начало. В начале каждого учебного года он так обращался к первокурсникам:

– Я зверь, а не дрессировщик, – говорил он, мешая английскую и китайскую речь, – я буду гонять вас по склону горы, а вы будете от меня убегать. Побежите быстро – и я ускорюсь, побежите медленно – и я замедлюсь. Главное, чтобы вы все время бежали, храбро мчались вперед и никогда не останавливались. Если остановитесь – нашей с вами гонке конец. Если вам удастся убежать в лес, скрыться от погони – тоже. Только в первом случае в дураках останетесь вы, а во втором – я. Вот и посмотрим, кто кого в дураках оставит. А теперь – побежали!