Глеба не напрягало общаться с Надей и Володей. Его напрягало, как их общение воспринимают другие. И он жалел немного, что расстался с Викой, хотя она в любом случае не была бы колесом четвертым. Володю с Надей Вика не выносила. Взаимно. Она считалась в их сплаве залетной, туристкой, как однажды презрительно выразился Володя. Зато очень красивая: подтянутая, чуть смуглая. После расставания Глеб в беседах с пацанами принижал достоинства Вики, якобы у нее маленькая грудь. На самом деле маленькая грудь ему нравилась. Не нравилось Глебу то, что внешности не касалось. Вика все делила на «круто» и «некруто». Дорогая одежда, про которую делают мемы в интернете, – круто. Дизайнерская – круто, но чуть менее круто, потому что не на слуху. Стоковые вещи – некруто. С едой похожая история. Круто, когда белые скатерти в ресторане. Или хипстерский рынок с устрицами, как на Трубной. Сплав по Клязьме – не очень круто, потому что круто – где-нибудь не в России и лучше на каноэ, просто вирус чертов закрыл границы, ладно хоть тут можно по справке…

«Но круто, что есть симпатичные гребцы, как ты», – сказала Вика при знакомстве. Тогда, на берегу куцых сосен, где разбили палатки для ночевки, Глеба от ее комплимента накрыло румянцем. Позднее Глеб смекнул, что числился лишь одним из симпатичных гребцов, вероятно наиболее доступным. А если бы оказался единственным, Вике было бы, наверное, некруто. Разошлись они, когда Вика гостила у Глеба и на прощание заявила, презрительно осматривая подъезд: «Чего-то тут у тебя некруто». Глеб не вытерпел, послал Вику. Тем более что дома у него они просто целовались и смотрели сериал. Даже грудь, впоследствии мстительно обсуждаемую, Вика не оголяла.

Потом Глеб мутил с белобрысой лыжницей, которую позвал гулять вскоре после расставания с Викой. Лыжница уговорила его купить вина, и все смеялась, что им не продают. В итоге продали – в ларьке около полицейского участка. Разгоралось лето, недавно разрешили бродить по городу. Кончился вирусный карантин. С бутылкой красного полусухого они шарахались по Тимирязевскому лесопарку. Вино кончилось – начались поцелуи, начались как-то сами собой, будто автоматические, игрушечные. Глеб не успел встретиться с лыжницей второй раз, хотя она казалась ему прикольной. Но именно что прикольной – и все. В августе она уехала на Кавказ тренироваться ради большого горного спорта. У Глеба тоже стало туго со временем. Мама сказала: пора готовиться к ЕГЭ и к поступлению, тренить языки, историю. Отец подтвердил: пора посвятить себя учебе. Когда оба родителя говорили одно и то же, Глеб склонен был думать, что они правы. Недаром учительница общаги, старушка с гнусавым голосом, часто повторяла: «Всегда старайтесь смотреть как минимум два, а лучше три источника».

Ее правилу последовал Глеб и теперь. Источник под кодовым названием «Володя и Надя» рекомендовал двигать в театралку, чтобы как минимум развеяться. Вечером, когда мама варила креветки, Глеб резал салат. Убирая огуречную кожуру в мусорку под раковиной, он спросил:

– Как думаешь, если я запишусь на курсы актерского мастерства для начинающих, мне поможет?

Мама вытерла салфеткой помидорный сок, оставшийся на длинных и бледных пальцах. Она сложила салфетку ровным квадратом, прежде чем отправить ее в мусорку вслед за ошметками огурцов, и ответила, что идея знатная, но лучше пойти к психологу, тем более что времени на лишнее хобби пока нет. Минуло минут пятнадцать обычной суеты перед ужином. Они сели за стол, и мама вдруг посмотрела на Глеба испуганными глазами.

– Уж не хочешь ли ты стать актером?

– Нет.

– Режиссером?

– Нет.

– Ура. Тогда зачем? Дело твое, но подумай, театр наверняка будет в ущерб учебе.

Так источник номер два под кодовым названием «мама» дал отрицательную рекомендацию.

На следующий день Глеб позвонил отцу и между делом задал тот же вопрос.

– К психологу? Глеб, зачем тебе к психологу? – удивился хриплый, кашляющий голос. Вероятно, отец был после бассейна: в собственном фитнес-центре он плавал чуть ли не каждое утро. – Конечно, лучше в актерский кружок свой иди, Глеб, чем к психологу. Это полезная штука, научат контролировать эмоции. А то нервничаешь, наверное, ЕГЭ через год, – вторил отец Наде.

Глеб из вежливости поинтересовался, как у отца дела на работе. Отец ответил, что все путем, пообещал встретиться в воскресенье, а на прощание спросил:

– Глеб, ты что, хочешь стать актером?

– Нет, – успокоил Глеб.

– Режиссером?

– Нет.

– Ну слава богу. Тогда попробуй в кружок театра, да, развлекись. Только смотри, чтобы не в ущерб учебе.

Родители развелись будто бы из-за политических вкусов, но временами Глеб в этом сомневался, например наблюдая, как, живущие порознь больше пяти лет, они произносят одинаковые фразы, несмотря на разницу во мнениях почти по любому поводу. Закрадывалось подозрение: уж не был ли он третьим колесом и для них?

Что было ясно без подозрений: источник под кодовым названием «отец» дал положительную рекомендацию. Итого: два-один в пользу курсов.

«Спасибо за метод, Тамара Васильевна. Приятной вам пенсии. И поскорее на нее уйти».

Куклы

Здание учебного театра напоминало большую трансформаторную будку. Серые кирпичи, строгая прямоугольность. Правда, внутри сделали красиво: длинные коридоры, стены под мрамор, высокие потолки. Портили интерьер уродские афиши: на «Вишневый сад» зазывало какое-то болото с волчьими ягодами, а «В ожидании Годо» анонсировала фотка Хатико. В учебном актовом зале, где все ждали препода, стояла духота и пахло, как в деревенском доме, откуда недавно съехали старики. Кроме Глеба на креслах в первом ряду сидели еще пять девиц и два долговязых парня. Все молчали и выглядели оттого настолько серьезными, что заговорить с кем-то Глеб не решился – отправился назад в коридор посмотреть соседние залы. Но двери оказались везде заперты, а когда он вернулся, занятие уже началось.

Возможно, поэтому у Глеба сразу не заладилось с Карабасом, как он окрестил препода. Никакой бороды тот, правда, не носил. Носил он сальную рокерскую косичку и металлическое кольцо в ухе, а вел себя настолько высокомерно, что Глеб сразу вспомнил хозяина цирка из «Буратино».

Первым делом Карабас раздал всем по ручке с бейджами и велел написать на бейджах имена.

– Так вы лучше друг друга запо-омните, – пояснил он, растягивая гласные. Пока выполняли, Карабас молчал, пялился в окна с подчеркнутым безразличием. «Когда какая-нибудь восьмиклассница ведет себя отмороженно, бывает забавно. Когда взрослый мужик – отвратительно», – злился Глеб, стараясь уместить бейдж на узком подлокотнике кресла, чтобы было удобно писать.

– Теперь я прошу на сце-ену. Встаньте полумесяцем, да, вот так. Прошу ка-аждого рассказать о себе. Все, что вы хотите, но не больше и не меньше двух мину-ут. Тут секундомер. – Карабас вынул из сумки планшет и первый поднялся по ступенькам на деревянные подмостки.

Упражнение на знакомство было несложным. Глеб всего-навсего перевел в уме монолог по английскому про хобби: люблю гулять с друзьями, слушать музыку и кататься на лыжах.

– Хорошо. О-очень даже неплохо. Только вы еще не познакомились по-настоящему, – заявил Карабас, когда кончились довольно однотипные монологи.

– Да ладно! – не выдержал Глеб.

– Предлагаю обратить внимание друг на друга, – продолжил Карабас, сам не обратив никакого внимания на Глебову реплику. – У кого какой цвет гла-аз? Давайте вста-анем в линию по цвету гла-а-аз, слева – светлейший, справа – темнейший.

Глеб встал сначала вторым, но тут же выяснилось, что у дредастой, крашенной под салатный листик девчонки глаза светлее, и Глеб отодвинулся на третье место в шеренге. Карабас потребовал поочередно хлопать в ладоши, то в одну, то в другую сторону, так, чтобы звук усиливался. Получалось нарастающее, зловещее хлюпанье. Слух оно не резало, но казалось нелепым. И каждое последующее задание все сильнее напоминало Глебу детскую игру с элементами муштры. Он прикинул, что вряд ли заплатит за полный курс.

«Реально как куклы. Интересно, Володя знает Карабаса?» Глеб вдруг вообразил, что все люди вокруг него – муляжи, манекены. Или почти все. Может, кроме него. А может, и не кроме… От этой фантазии стало не по себе, и он зажмурился, вставая в слепой хоровод, как вынуждало тягучим голосом Карабаса новое актерское упражнение.

Под конец тренировались друг друга копировать. Карабас пафосно обозвал упражнение «зеркалом». Надо было разбиться по двое и сесть на пол, чтобы повторять жесты и мимику. Глеб затупил – отвлекся, так как эсэмэска оповестила, что готовы результаты генетических тестов. Тесты были в порядке, никаких проблем. «И что? И откуда у меня это?»

Незанятой осталась как раз та девчонка, у которой были глаза чуть светлее. Примерно ровесница, напудренная до бледноты, она то и дело мотала своими зеленоватыми дредами, которые смахивали на маленьких змеек.

«Вера» – значилось на ее бейдже.

Сели по-турецки. Глеб удивился, какой холодный на дощатой сцене пол. Первые минуты Глеб машинально повторял Верины гримасы, вспоминая, сколько именно времени отвел Карабас на упражнение. Такое бывает: кто-то что-то сказал, а сразу забываешь. Тем более если думаешь о другом. Глеб думал о том, как поскорее свалить и как теперь ему лечиться. Забивалась в ноздри мелкая пыль, хотелось чихнуть. Он терпел, сосредоточившись на дыхании, пока не заметил, что дрожат пальцы – волнуется. Вот Вера чешет ухо, перекинув через голову руку в пластиковых перстнях. И ржет гиеной. И приходится тоже ржать, но гиеной Глеб не умеет, а Вера ржет уже не специально, чуть ли не делает перед ним шпагат, автоматически заставляя Глеба делать так же. Глебу совсем не смешно. Вера очень близко, по правилам надо смотреть ей в глаза, от нее несет апельсиновыми духами, немножко потом, но потом на удивление приятным. Глеб волнуется еще сильнее. Вера смотрит с беззаботной, морозной улыбкой. Глебу Вера не очень нравится, но Верино присутствие очень нравится его телу. Как ни странно, возможно, поэтому сама Вера и не нравится.

Когда в окна быстрым заколачиванием гвоздей застучал дождь, Карабас объявил, что «зеркало» кончилось. Весь красный, Глеб заковылял затекшими ногами в сторону Карабаса, наскоро извинился и пробормотал, что ему срочно нужно уйти. Карабас равнодушно кивнул и принялся объяснять остальным последнее задание, на рефлексию. Участвовать в нем Глебу не хотелось. Хотелось домой, а завтра поскорее в парк, на пробежку, чтобы никаких мыслей и рефлексий. Глеб даже не заметил, что за весь театральный час хлопков, чиханий и вскриков уши ни разу не прожгло.

Запертая молния

В пустынном вестибюле сидели только два худощавых студента, но они так обсуждали футбольный матч, что их голоса отзывались эхом еще на лестнице.

– Ты видел, как распластался? Это красная карточка, Валер, красная. За такую симуляцию.

– Слушай, ведь ему ногу задели…

Глеб прошел мимо них в гардероб – пыльный недолабиринт из квадратных решетчатых отделений-кабинок, каждая крючков на двадцать. В углу на входе кемарил вахтер с распухшим лицом. Он держал в руках пульт от выключенного телевизора, сжимая его обеими руками, как слиток золота.

– Да ладно, чутка задели. Это по-любому не повод корчиться.

Глеб надел ветровку и, вздохнув, собрался было на улицу, когда услышал странный жужжащий звук по соседству. Тихий, но резкий. Наподобие приглушенной бензопилы.

– Правильно все сделал арбитр. Канадец он, кстати.

– Вот и судил бы свой хоккей мудацкий, канадец.

Глеб обернулся на жужжание. Какая-то девчонка воевала с молнией бомбера. Она пыталась застегнуться двумя руками, возила замком туда-сюда, и черная ткань бомбера пузырилась, будто была неподатливым тестом. Глеба порадовало, что не он один не в настроении.

– Бомберы часто клинят, особенно если паленые брать, – заметил Глеб вслух.