Я считал медленно, чтобы Сэл успел спрятаться, а потом поднимался по лестнице. Он всегда выбирал одно и то же местечко, но я все равно каждый раз устраивал целый спектакль, делая вид, будто понятия не имею, где он мог спрятаться: заглядывал за тяжелые шторы, висящие на окне, проверял все отделения и ящички шкафа. Я обыскивал весь этаж, а в самом конце подкрадывался к двери родительской спальни. Распахивал ее и, выгадывая время, обходил комнату, проверяя, что изменилось со вчерашнего дня. Маленькая стопка шитья, новая раскрытая книга на прикроватной тумбочке, забытый стакан воды. Меня зачаровывала шеренга стеклянных флакончиков на туалетном столике: пробивавшиеся сквозь шторы лучи солнца подсвечивали ее, придавая ей сходство с алтарем.

Закончив осмотр, я подходил к тяжелому платяному шкафу и распахивал дверцу. Внутри, притаившись за пышными платьями и юбками, сидел Сэл, с таким усердием сжавшись в комочек, будто и вовсе хотел исчезнуть. Я забирался внутрь, устраивался рядом, закрывал за собой дверь, и мы еще некоторое время лежали вместе на дне шкафа: Сэл – скользя пальцами по ткани нарядов, а я – вдыхая их запахи.

Через несколько недель после ее исчезновения я предложил ему снова сыграть в прятки. Тогда я уже стал слишком взрослым для таких игр, но дни тянулись до того медленно, что приходилось хоть как-то убивать время.

Я досчитал до двадцати, поднялся на второй этаж, но когда открыл дверь в спальню, то увидел, что Сэл стоит у шкафа, вытянув руки по швам. Я подошел ближе и заглянул внутрь. Вместо разноцветья шелков и полиэстера в шкафу зияла черная пустота. А потом я заметил, что и все остальное исчезло. В комнате не осталось ни флаконов, ни книг, ни шитья. Ничего.

Мы забрались в шкаф и плотно закрыли за собой дверцу.

2003

В тот июль мы с Анной виделись буквально каждый день. Помню, стояла такая невыносимая жара, что мы даже не глушили двигатель у нее в машине, когда останавливались, чтобы кондиционер не отключался. Так мы сожгли не одну канистру бензина, не говоря уже о коже на губах.

– Знаешь, а ведь он через месяц вернется, – как-то сказала она. – Во всяком случае, обещал.

Я кивнул и снова ее поцеловал.

После этого все встало на свои места. Мы встречались перед работой или когда у одного смена уже заканчивалась, а другой ненадолго отпрашивался, и спешили к стене за мусорными баками. Помню ее запах – жасминовых духов (если верить надписи на флаконе) и прогорклой картошки фри. Сейчас, оглядываясь назад, я недоумеваю, отчего мы не выбрали местечко получше, но мы были страстными, голодными, юными. Идти недалеко – не приходилось тратить время на дорогу, – к тому же на помойке безлюдно. Больше всего нам тогда хотелось утолить эту жажду друг друга, а остальное не имело значения.

У нас с Лорой таких поцелуев не бывает. Точнее, может, и были поначалу, а теперь уже нет. Но мне и не нужно. В юности человек жаден до всякого опыта. Поцелуи ему в новинку и к тому же не стоят ни гроша. С ноющей спиной и хрустом в суставах с этой жаждой уже ни за что не совладаешь. Но мне и без нее хорошо.

То лето в Европе выдалось на редкость жарким. Поговаривали, что другого такого не случалось чуть ли не пятьсот лет. Уровень воды в Дунае упал настолько, что стали видны снаряды и танки времен Второй мировой, похороненные на речном дне. Они лежали там все это время, спрятавшись под водной толщей, необезвреженные, смертельно опасные, и дожидались, когда их найдут. А ближе к дому от жары начали плавиться автомагистрали.

Зной и поныне напоминает мне о том лете.

* * *

Поначалу мы искали любые предлоги, чтобы только коснуться друг друга. Анна тянулась к бардачку в машине и, опершись на мое колено, находила в нем нужный компакт-диск. Я убирал невидимую прядь с ее щеки. Мы лежали на траве в парке, и она осторожно вставляла мне в ухо наушник и нажимала кнопку «плей» на своем айподе.

Мы провели вместе две ночи. Я знал, что у нее дома установлен строгий комендантский час, а значит, она наверняка заранее предупредила о своем отсутствии, сказав, что заночует у кого-то из друзей. Наверное, и мы с ней были только друзьями. Я уже не первый год пытаюсь в этом разобраться.

Мы лежали в моей постели. На экране черно-белого телевизора, стоявшего у дальней стенки, мелькали кадры из очередной серии «Башен Фолти»; картинка слегка расплывалась – а все из-за сломанной антенны, перемотанной изолентой. Анна подхватывала за героями их реплики – она помнила их все! – и смеялась, а я, откинувшись на подушку, наблюдал за ней.

Отчетливо помню этот момент. Видимо, она почувствовала на себе мой взгляд, потому что тут же пригладила волосы, подобралась ко мне и поцеловала.

– Чего ты хочешь от жизни? – спросила она.

Я откинул с ее лба непослушную прядку.

– Меня еще никто об этом не спрашивал.

– Шутишь?

– Разве что мама, – уточнил я и примолк ненадолго. – В детстве я писал рассказы. Маме нравилось, когда я читал их вслух, и после она всякий раз хлопала и говорила, что у меня настоящий талант. Впрочем, мамы всегда предвзяты.

Анна улыбнулась:

– Из тебя бы вышел прекрасный писатель.

Ее вера меня удивила. О том, что я пишу, я никому не говорил – а Дэзу и другим любителям позубоскалить тем более, чтобы не давать им лишнего повода для шуток.

– А ты? – спросил я. – Чего ты хочешь?

Она улеглась мне на грудь.

– Мне нравится рисовать, – призналась она. – А еще мне бы очень хотелось однажды вернуться в Нью-Йорк. В прошлом году я уезжала туда на три месяца по программе студенческого обмена. Там просто чудесно! Давай поселимся в Ист-Виллидже да заделаемся парочкой богемных бездельников! – сказала она и поцеловала меня.

Я сбежал вниз покурить перед домом.

– Ты правда оставишь меня одну в своей комнате? – спросила она и заговорщически подмигнула. Правда. Я оставил ее в своей постели, хотя знал, что от одной сигареты мое волнение не утихнет. Мне нравилось думать, что она в моей комнате, в моем личном пространстве. Выкурив сигарету наполовину, я взглянул наверх: она выглядывала в окно. По ее позе – она облокотилась на подоконник, подперев рукой подбородок и широко расставив локти, – я понял, что она стоит голыми коленками на моей подушке, и почувствовал странное волнение. Улыбнулся, а она помахала и исчезла из виду. Я же стоял, докуривал и представлял, как она разглядывает мои вещи и гадает, какой я. Я поднялся и открыл дверь; она лежала на том же месте, где я ее оставил.

Тогда, в ту первую ночь у меня в комнате, в моей постели ничего не было. Мы просто целовались, разговаривали, спали. С наступлением темноты мы переплелись на моей узкой кровати; Анна надела мою любимую футболку.

– И сколько девчонок побывало в этой постели? – спросила она, когда в небе забрезжил рассвет.

Я пожал плечами:

– А это важно?

И я рассказал ей о том, как прошлым летом в дверь моей комнаты в общаге постучалась девушка. Она искала моего соседа, но его на месте не оказалось. Он обещал подойти с минуты на минуту, и потому я пригласил ее подождать внутри. А через десять минут она уже была у меня в постели. Когда я пересказывал эту историю приятелям в пабе, они хохотали от души и одобрительно хлопали меня по спине, а потом даже купили мне еще выпить.

Когда я закончил, Анна тряхнула головой и отвернулась к стенке.

Зря я ей это все рассказал.

* * *

А вот вторую ночь ничто не омрачило. Я часто ее вспоминаю.

– А папа твой где? – спросила Анна, когда мы поднимались по лестнице. – Почему я еще ни разу его не видела?

– Его нет дома, – ответил я. – Вечно где-то пропадает.

Мы лежали на моей кровати, откинув одеяло. Окно было распахнуто настежь, но знойный июльский воздух оставался тягучим и неподвижным.

– Я вот подумываю волосы отрезать, – сказала она.

– Зачем?

– И перекраситься в блондинку. Как хичкоковская героиня.

– Совсем с ума сошла, – сказал я, лаская ее бедро.

– А что, я тебе тогда разонравлюсь?

– У тебя очень красивые волосы. Зачем портить такую красоту?

Она накрыла мою ладонь своей.

– Они ведь снова отрастут. Да и потом, они все равно мертвые.

Не помню, как стягивал с нее одежду, но прекрасно помню, как она выглядела, а еще: что в ней не чувствовалось ни капли стеснения. Ее нагота была совершенно особенной, до того не похожей на наготу других девушек, что я смотрел на нее как зачарованный. Даже теперь, стоит только зажмуриться, и она встает перед глазами. Память – опасная игра.

Временами мне казалось, что в мире есть только она и я, и ничего кроме.

Почувствовав приближение кульминации, я посмотрел на Анну и спросил:

– Ты уверена?

Она закрыла глаза и кивнула, но я все понял и тут же остановился.

* * *

– Кстати, про волосы. Ты заметил, что они вовсе не черные? – спросила она после, улегшись у меня на животе.

Было уже часа два, не меньше. Казалось, мы нежились в постели, лаская друг друга, от силы полчаса, но на деле прошло целых три. Но мы все никак не могли насытиться друг другом. Я гладил Анну по спине кончиками пальцев, вырисовывая на коже круги.

– А кажутся черными, – заметил я. Во мраке, царящем в комнате, я попросту не мог различить ее волос – до того они были темные.

– Если присмотреться, то на ярком солнце видно, что они темно-коричневые.

Я притянул ее к себе, повыше, и обнял.

– Мне они нравятся, а уж как назвать этот цвет – не столь важно.

– А ты давно бреешься? – спросила она, устроившись у меня на груди. Мне представилось, как гулко, должно быть, отдается у нее в ушах бешеный стук моего сердца.

Я провел рукой по коротко остриженным волосам.

– Брею голову всякий раз, когда нервничаю. Почему-то стоит только постричься – и становится легче.

Я почувствовал, как ее руки опустились мне на плечи, а пальцы цепко впились в кожу.

И поцеловал ее влажные горячие губы.

Еще не один месяц потом я находил у себя в постели длинные черные нити ее волос.

* * *

Городки наподобие Эшфорда наверняка есть в каждом графстве. Нескончаемая цепь круговых развязок. Цементные джунгли, раскинувшиеся в центре города, главная улица, которая змейкой бежит под гору, чтобы потом слиться с оживленным шоссе, универмаг с вывеской «все за фунт», будто реинкарнация бывшего «Вулвортса», пестрая вереница магазинчиков под стеклянной крышей, которую в конце восьмидесятых, торжественно перерезая ленточку на входе, наверняка величали по меньшей мере оплотом будущего.

Теоретически местечко вполне себе райское. Здесь есть и средние школы, и сетевой универмаг «Джон Льюис», и два кинотеатра, и пивоварня, и дизайнерский аутлет, и пригородные деревеньки – как, к примеру, Уай, – где цены на недвижимость взвинчены за счет легионов внедорожников, выстроившихся вдоль улиц, и групповых занятий йогой на открытом воздухе. Есть тут даже вокзал, с которого можно уехать на континент. Сел в поезд, а вышел уже в Париже.

Но, думаю, в реальности люди, переехав сюда, недоуменно чешут затылок. Пускай тут построили целых три «Макдоналдса» и «Чэмпниз-спа», городок кажется незавершенным, словно бы он еще не нашел себя. Новые районы процветают, а блочные многоэтажки шестидесятых ветшают, пытаясь привлечь к себе хоть чей-то интерес, но тщетно: даже градостроители и те не спешат отправить сюда свои бульдозеры. Дизайнерский аутлет собирает толпу, но расплачиваться за это приходится главной улице, протянувшейся в полумиле отсюда и задушенной кольцевой магистралью на четыре полосы.