– Ах, вот оно, откуда руки растут! – голос отца эхом отдаётся от стен. – Ну так, на пару с сыночком губернатора и сядет.  Или думаете, я спущу этому уроду с рук попытку изнасилования моей дочери?

– Какого ещё изнасилования? – говорит в нос один из полицейских.

– Где доказательства? – пренебрежительно усмехается другой.

– Будут вам доказательства! –  вздрагиваю от отцовского баса. – За это не переживайте! Лучше Алексея Михайловича предупредите, что если на тормозах побои своего щенка не спустит, то жизнь парню сильно подпортит, как и свою репутацию – не отмоется!

– Если у вас есть что предъявить пострадавшему, пожалуйста, пишите заявление – разберёмся. А пока это просто слова, гражданин Ветров отправится с нами.

– Савелий, сядь обратно! – командует папа, а я мысленно умоляю Ветрова не перечить. Хватит, показал уже свой характер! – Я повторяю: мой сын не покинет стен этого дома. И ваши писульки мне по барабану.

– Это не проблема, Игорь Александрович, – нахальный смешок слетает с губ полицейского. – Мы и вас заберём. За воспрепятствование следствию. Статья 294…

– Ты мне, что ли, угрожать вздумал? – вскипает папа. – Ну давай, попробуй – забери!

Не знаю, что там происходит, но помимо ругани слышу какой-то грохот.

– Не надо, Игорь Александрович, пожалуйста, – вступается за отца Сава. – Мне не впервой. Всё нормально. А вы здесь Нане нужнее.

– Парень дело говорит, – скрипит гнусавый голос. – Поехали, Ветров.

– Нет! Постойте! – верещу не своим голосом и ватными ногами перебираю ступени. – Я была там. Я свидетель!

– Марьяна! – сквозь зубы рычит отец. – Я тебе что велел?

– Папа, – вместо слов выходит неразборчивый писк. – Сава ни в чём не виноват.

Меня колотит, когда возле прихожей замечаю Ветрова, понуро опустившего голову. В окружении двух здоровенных лбов в форме Сава кажется безмерно одиноким и беззащитным. Как и отец. Тот тоже выглядит потерянным и беспомощным. Зато уверенные в своей правоте невменяемые рожи полицейских полны решимости арестовать ни в чём не повинного парня. И даже мой внешний вид не трогает их душ. Впрочем, я не уверена, что они у них есть.

– Я знаю, милая! – запустив пятерню в поредевшие и местами поседевшие волосы, отец подходит ближе и прижимает меня к себе.

– Сава просто за меня заступился, – чёрт, как же сложно кричать в пустоту. – Если бы не он…

Нервное напряжение даёт о себе знать ручьями горьких слёз, бесцеремонно стекающим по щекам. Я так хочу помочь, но по равнодушным глазам церберов вижу, что бесполезно.

– Тише, дочь, тише! – отец размашисто водит широкой ладонью по моей спине. И если поначалу мне кажется, что он пытается меня успокоить, то уже в скором времени понимаю: нет! Таким образом  папа просто  удерживает меня на месте. Чувствует, как я рвусь к Ветрову, и не даёт сделать ни шагу.

– Свою версию, гражданочка, будете озвучивать, когда вас об этом попросят, – самодовольно хмыкает один из незнакомцев, попутно хлопая Саву по плечу. – Ветров, живее одевайся, а то босиком побежишь!

– Папа, сделай что-нибудь! – только сейчас понимаю, что спустилась зря: вместо того, чтобы биться за Саву, теперь отец защищает меня.

– Не волнуйся, Нана! – на мгновение повернувшись ко мне, просит Ветров. – В отделении во всём разберутся, вот увидишь.

 В любимых глазах не замечаю страха, лишь лёгкое беспокойство. Мне бы его уверенность! Чувствую себя виноватой и совершенно бесполезной: что бы я сейчас ни сказала – всё мимо. Меня не послушают. Не услышат. Саву всё равно заберут.

– Я люблю тебя, – шепчу, глотая слёзы, и продолжаю тонуть в бездне его отчаянных глаз. В эту секунду, разделяющую нашу жизнь на «до» и «после», это единственное, что имеет для меня значение.

– И я тебя, Нана,  – улыбается краешком разбитой губы Сава. – Очень.

– Ветров! Живее! – как бездомного щенка, блюститель порядка хватает парня за шиворот и выталкивает из квартиры.

– Папа! – истошный визг срывается в неразборчивый хрип, а истерика накрывает меня с головой. – Сделай что-нибудь, папа!

Смутно помню, как на  мои крики выбежала мама, как губ касалась вода с привкусом перечной мяты и пустырника. Сквозь пелену беспрестанных слёз никак не могла разглядеть отцовского лица, да и не хотела. Он отступил, сдался, предал! Я что-то кричала , наплевав на приличия, обвиняла во всём себя, Булатова, отца, а потом тихо скулила и умоляла помочь Саве, не бросать его одного. Оглушаемая бешеным биением собственного сердца, я почти не слышала слов, а потом провалилась в какую-то вязкую темноту, уснув на руках мамы, как когда-то давно.

Не знаю, как долго я спала, но прихожу в себя всё там же, в гостиной. В воздухе витает аромат свежесваренного кофе и удушающий запах табака. Неловко сажусь, кутаясь в плед, и осматриваюсь: в комнате идеальный порядок, на кухне в деловом костюме и  при полном параде сидит отец и, уперевшись взглядом в экран смартфона, спокойно завтракает. А мама, как обычно, суетится, нарезая ветчину и помешивая  шкворчащий на сковороде бекон. Всё как всегда. Только Ветрова до дрожи не хватает.

– Где Сава? – осипшим голосом разрываю привычную тишину семейного утра.

– Проснулась? – исподлобья смотрит на меня отец. Взгляд замученный, уставший, но незлой. – Вот и хорошо. Сейчас поедем.

– К Ветрову? – босыми ногами неуклюже шлёпаю в столовую. Голова гудит, тело ломит, но всё это мелочи по сравнению с едкой солью воспоминаний.

– Нет, – качает головой папа и отпивает из чашки кофе. – В больницу.

– Зачем? – сажусь напротив и тянусь за кусочком сыра.

– Положи на место! – грозно рыкает папа, а потом чуть мягче добавляет: – Сначала сдашь анализы.

– Какие анализы?

– Савелий сказал, что щенок губернаторский подмешал тебе в напиток какую-то дрянь, – отец сжимает чашку так, костяшки пальцев на его руке белеют на глазах. – По уму сразу нужно было к медикам, но Ирина уговорила меня, дать тебе выспаться.

Перевожу взгляд на маму. Она всё так же режет ветчину: господи, куда нам столько?

– А что с Ветровым?

– Адвокат работает, – отец снова концентрирует внимание на смартфоне. – Савелий перестарался. Избежать наказания не получится.

– Как же так? – в уголках глаз моментально собираются слёзы, а нарезанной ветчины становится всё больше и больше. – Он же меня спасал, папа!

– У Булатова сотрясение, переломаны рёбра и нос, множественные ушибы и ссадины – парень похож на отбивную, – вздыхает папа. – А Ветрову грозит срок, Марьяна. Реальный срок.

– И что? Ничего нельзя сделать? – нервно  натягиваю рукава Савиной толстовки до упора, не желая верить словам отца.

– Не знаю, дочка! – отодвинув от себя чашку, папа ставит локти на стол и подбородком упирается в сложенные в замок ладони. – Адвокат попытается  доказать, что у Савелия были мотивы,  что иначе в той ситуации он поступить не мог, но всё это займёт много времени, а результат нам никто гарантировать не может.

Мама наконец перестаёт кромсать ветчину и, составив сковороду с пригоревшим беконом в раковину, поспешно уходит.

– Неужели всё настолько безнадёжно, папа?

– У нас только один выход, Марьяна, – заставить Булатова забрать заявление.

– Антон не заберёт, – обречённо качаю головой. – Ты его плохо знаешь! Этот урод сделает всё, чтобы отомстить Саве.

– А при чём здесь Антон, Марьяна? – расплывается в усталой улыбке папа. – Я говорил о его отце.

– И как мы заставим губернатора  это сделать?

– Не мы – ты.

– Я ничего не понимаю, папа.

– Прямо сейчас мы поедем в больницу и попытаемся найти в твоей крови что-нибудь запрещённое, а  за одним засвидетельствуем побои. Ну а потом, если всё ещё не раздумаешь спасать Ветрова,  тебе придётся написать встречное заявление в полицию и пообщаться с прессой.

– С прессой? – чуть не падаю со стула.  – Это обязательно?

– Иначе твоё заявление затеряется где-нибудь в архиве, дочка.

Лучше бы отец снова терзал взглядом смартфон, а не пристально следил за моим смятением.

– Но тогда каждая собака в городе будет знать о пережитом позоре. Разве не этого ты всегда боялся?

– А ты? Ты не боишься?

К горлу подкатывает противная тошнота то ли от голода, то ли от пугающей перспективы стать посмешищем не только в классе, но и во всём городе.

– Боюсь, – отвечаю честно и, шмыгая носом, разрываю зрительный контакт с отцом. Чёрт, я стала его точной копией: такая же жалкая и трусливая.

– Что ж, Марьяна, это твой выбор, – усмехается папа и встаёт из-за стола. – Тогда остаётся надеяться на адвоката.

Глава 22. Жестокая правда

Марьяна. 

Тяжёлые шаги отца назойливым гулом отдаются в ушах. Понурый и растерянный папа бессмысленно ходит по кухне, то и дело поглядывая на смартфон. Смотрит ли он на время или ждёт звонка – не знаю, но точно так же не нахожу себе места.

– Папа, – осторожно зову его, устремляя взгляд к приоткрытому окну.

Золотая осень во дворе играет яркими красками. Солнечными, тёплыми, радостными. Только на душе беспробудная слякоть.

– Нам в любом случае нужно в больницу, дочь, – суетливо отзывается отец и хватает с подоконника наполовину пустую пачку сигарет. А потом оборачивается. Смотрит на меня как-то странно, с толикой разочарования, что ли. Нет, я привыкла! Никогда раньше в глазах отца я не видела гордости или одобрения, но сейчас от его немого взгляда по коже бежит холодок.

– Конечно, – отвечаю с готовностью. Спасти Саву – единственное, что сейчас хочу, и цена не имеет значения. Но под пристальным вниманием отца теряюсь, никак не могу подобрать нужных слов.

– Не знала, что ты куришь, – ляпаю первое, что приходит на ум. Говорить на отвлечённые темы всегда проще, чем открывать душу. С последним, надо сказать, у меня всегда были проблемы.

Впрочем, отец тоже не спешит к откровениям, хотя вижу: его что-то гложет. Волнение за Саву, осознание, что едва не потерял меня, шаткое положение собственного имени – неважно! Таким подавленным и беспомощным я раньше никогда его не видела. Или видела?

В памяти рваными фрагментами всплывают картинки из прошлого: та проклятая ночь, салон отцовского авто, привкус дыма в воздухе и папа, отрешённый, потерянный, напряжённый. Гоню ненужные воспоминания прочь: сейчас главное – это Сава!

Со скрипом отодвигаю стул и робко подхожу ближе к поблёкнувшей фигуре отца. Выворачиваю пальцы на руках. Не чувствуя боли, кусаю губы и мысленно умоляю папу со мной поговорить.

– Закуришь тут, – заметив моё приближение, он отрешённо ведёт плечом, продолжая стоять ко мне вполоборота. Голова опущена, спина колесом. Отец напоминает сейчас побитого пса. Впрочем, я не лучше.

– Во всём, что случилось, моя вина́, папа, – не знаю, с чего начать, как объяснить, что несмотря на страх, я выбираю Саву. Старик лишь хмыкает, давая понять, что не воспринимает меня всерьёз.

– Всё было бы сейчас по-другому, – не оставляю попыток достучаться. – Ветров наспех позавтракав, убежал бы на тренировку. Мама снова завела бы разговор о моём возвращении на лёд. А ты… ты бы строго на меня посмотрел, улыбнулся и поспешил отправиться по своим делам.

Глупые слёзы щекочут горло, сбивают в пену и без того спутанные мысли.

– Папа, – шмыгаю носом, но отец продолжает смотреть мимо меня. Пускай! Закрываю глаза и вновь даю волю словам: – Всё, абсолютно всё могло быть иначе, не испугайся я на дурацкой физике сесть рядом с Савой, но я струсила. Понимаешь? Ветров впустил меня в свой мир, а я его предала, пошла на поводу дурацких страхов. Я слабачка!

Не спешу открывать глаза: так проще, так можно не бояться, что тебя осудят.

– Ты бы не закурил, папа.

Слышу, как отец отходит от подоконника.

– Ветров не оказался бы сейчас за решёткой, а я не стояла перед тобой с разбитым лицом и сердцем.

Корю себя за слабость, за чёртову зависимость от мнения окружающих. К чему всё это меня привело?