Природа не есть совокупность пауков, побивающих и пожирающих друг друга. За исключением хищных животных и, несомненно, аналогичным образом возникших хищников-людей, природа является совокупностью существ, которые стремятся бок о бок друг с другом обеспечить себе существование и продолжение рода которых жизнь ведет, отчасти, к взаимным соприкосновениям, к взаимному общению.

В последнем отношении сверхживотное, называющее себя человеком, играет выдающуюся роль. Как бы кто ни думал о добре и зле, во всяком случае, не имеется налицо никакого общего, сознательного стремления людей драться и вредить друг другу. Если где-либо и получается, при столкновениях, вред и обида, то мы имеем там пред собою влияние слепых побуждений, еще не привыкших, под руководством разума и справедливости, взаимно ограничивать свои действия.

В конечном счете важнейшей основной формой столкновений самых разнообразных существ является их общая конкуренция на почве естественных средств к жизни и вообще на почве природы, поскольку она служит им для существования и пропитания. Здесь области, которыми распоряжается особь, более или менее разграничены. В человеческом мире результатом такой конкуренции является частная собственность и, что особенно важно, собственность на землю; раз эти сферы деятельности фиксированы – хорошо или дурно, справедливо или несправедливо, все равно, – получаются последствия большого значения. До тех пор еще не имевшая точки опоры конкуренция получает твердую опору, и известное неравенство в просторе для деятельности есть естественнейшее из всех её последствий. Здесь может возникать только вопрос о том, не примешалась ли несправедливость к таким формам общения. Не всегда можно вполне кассировать такую несправедливость. Однако всегда остается возможность исключить ее или что-либо ей подобное на будущее время и таким образом предупредить дальнейшее накопление вреда. Так как случившиеся факты не остаются на все времена, то уже это одно открывает некоторый выход и возможность прямого и естественного хозяйственного исправления прежних промахов. Историю нельзя начинать сначала; но несомненно, что ее можно продолжать так, что она, до некоторой степени, будет сама себя исправлять и возмещать вред, причиненный ей же самой.

Итак, если обозреть весь ряд собственно животных низших ступеней, то так называемая борьба за существование, подобно войне, окажется на самом деле не правилом, – хотя бы даже в отдаленном смысле слова, – но только исключением. Среди дико, т. е. свободно живущих, животных хищники представляют собой просто лишь преступное отродье. Наконец, и уничтожение невинных существ человеком только там не является несправедливостью, где эти существа не могут ограничить своей тенденции к размножению и вредят, конкурируя на почве средств пропитания. Такой случай, являющийся в животном царстве правилом, в сфере всеобщей конкуренции, конечно, оправдывает уничтожение, но еще не дает права человеку взять на себя функцию хищного животного, не дает права на режим избиения. Такой режим характеризует лишь деятельность хищного зверя, который в человеческом сверхживотном принял только еще более бесчеловечный вид, чем у подлинного зверя.

Поэтому если собрать вместе все заблуждения, все преступления природы и истории, то все-таки, как правило, возобладает такое отношение, которого нельзя будет охарактеризовать как принципиальную борьбу за существование. Всеобщая конкуренции в области деятельности существ сама по себе не является еще преступным фактом; подлинная негодность имеет место лишь там, где средства конкуренции оказываются дурными и преступными. Даже где только уважают друг друга за одну лишь взаимную силу, даже там еще не получается разбойничьей формы отношений. Наоборот, когда кто-нибудь просто преследует свои интересы, но притом не эгоистично, т. е. без вреда для другого, то уже одно это обстоятельство ведет к побуждениям добровольной справедливости. Кто стремится к ограничению сфер конкуренции справедливым путем, тот находится на верной дороге. Такое стремление, если предположить природную неиспорченность в остальном, для лучшего понимания оказывается необходимостью. Поэтому в сверхживотном добро возможно в совершеннейшей норме, если оно может явиться хотя бы даже поздним плодом созревшего, в смысле опыта и мысли, понимания всего рода. На первое же время довольно знать, по крайней мере, что общая борьба за существование есть лживая подтасовка, которая, к тому же исходит от людей, навязывающих вещам свою собственную гнилую сущность и желающих оправдать и даже прославить свою собственную испорченность, неспособную к лучшим концепциям.

5. В специальной форме борьбы классов мы имеем аналогию общей борьбе за существование постольку, поскольку и здесь лежат в основе естественные факты, которые, однако, ни в коем случае не заходят дальше, по большей части, невинных классовых противоположностей. Но простая противоположность не есть еще борьба в отвратительном смысле этого слова. Противоположность интересов ведет к такой борьбе только там, где наперед уже примешивается несправедливость внутри самих отношений или где к тому же присоединяется натравливание извне. Вообще, поскольку право получало некоторое признание и поскольку хозяйственные взаимоотношения определяли собой общественные расчленения, общество имело наклонность к мирной взаимопомощи и действительно устраивалось по этому масштабу, несмотря на некоторые исключения.

Эти исключительные факты состоят в первобытных традициях господства и рабства. Традиции эти – наиболее дурное наследие истории, но они отнюдь не то, чем орудуют люди, разжигающие классовую борьбу. Нынешние социал-демагоги вместе с евреями или их друзьями, скорее, избегают указывать, как на решительное основание всяких раздоров, на главную причину разлада между сословиями, а именно они не протестуют против искусственно созданного военного класса. Свобода для них и для их целей – слишком высокое понятие. Они оперируют с интересами пропитания и с резонами желудка. Так как они сами не знают ничего, кроме материальных вожделений, то и в обществе видят они только грабителей-предпринимателей и всегда и всюду обделяемых рабочих, или желают, по крайней мере, чтобы такая точка зрения, хотя они сами уже не верят в нее, все-таки оставалась в силе на все времена.

Таким образом, так называемая классовая борьба принимает характер дела, которое называет себя или прикидывается антикапиталистическим.

Но дело на этом не останавливается. Антикапитализм непроизвольно превращается в нечто, направленное против всякой собственности, в нечто, игнорирующее естественнейшие первоначальные понятия всякого права, – однако не отрицая их и не оспаривая прямо и открыто; выходит так, как будто бы абсолютное бесправие в области владения есть вещь, которая разумеется сама собою. Исходя отсюда, покровительствуются грабительские наклонности, и если уже не теперь, то, по крайней мере, в будущем наступит полная необеспеченность владения. А дальше – лишь один шаг к необеспеченности и самой жизни, как это – преимущественно, но не исключительно – показали события в России. Значит, и в этом направлении материальная классовая борьба в форме травли легко и быстро превращается в классовое убийство.

Там, где имели место простые противоположности и были возможны примиряющие взаимные объяснения, отравленная карикатурная теория и всюду зараженная еврейским духом практика довели социальное положение вещей до крайностей и искусственно создали напряженную атмосферу, которую можно объяснить только травлей. По отношению к такому сбившемуся с пути и разлагающемуся состоянию должно, конечно, громко заявлять о необходимости социального спасения. Но посмотрим сначала, от чего прежде всего нужно охранять и спасать.

Если бы все происходило само собой, без примеси яда травли, то мы имели бы, без сомнения, социальные распри и соперничества классов, но только под верховенством идей права. В действительности же получился принципиальный, и притом преимущественно от евреев исходящий, посев классовой ненависти, в особенности в виде капитал-демагогии. Этот посев классовой ненависти привел к двойной жатве: во-первых, он привел к триумфу натравливания, а затем и к расовой ненависти, которая, раз вред сознан, проявляется естественно и справедливо. Это возмездие за возбуждение классовой ненависти возобновлением и возрастанием всемирно-исторической ненависти к еврейской расе – совершенно в порядке вещей. Но расовая борьба, раз она пущена в ход надлежащим образом, может только тогда привести к социальному миру, когда она одолеет главного виновника классовой борьбы.

В противном случае явилось бы ужасающей неизбежностью классовое убийство, и притом в смысле, благоприятном еврейскому господству, которое могло бы хорошо устроиться на социальных развалинах. В России, например, теперь приходится выбирать уже только между двумя формами варварства: между еврейским режимом обирания и парламентских гримас – режимом, который, в сущности, есть хаос, – и между тем антиварварством, которое было бы только-только достаточно для того, чтобы очистить русский народ от вселившейся в него еврейской инфекции, а русскую почву – от загрязнения её евреями.

Но я откладываю до другого места книги всякое ближайшее исследование подобных неизбежностей, которые, смотря по различию народных характеров, могут принимать различные формы. Варварство еврейского натравливания на классовую борьбу, однако, – столь очевидный факт, что нечего удивляться, если даже в Северной Америке – этом Эльдорадо евреев – дело дойдет, в конце концов, еще раз до того, что придется прибегнуть к помощи противоварварских мер. Но оставим американскую сторону нашей планеты и обратимся прямо к все более созревающему еврейскому плоду, а именно к умножению и возрастанию всех тех причин, которые заражают гангреной народные массы и располагают их к гнилости.

II. Гнилость массы

1. Когда говорят о массе или о массах, то обыкновенно разумеют преимущественно низшие, наиболее широкие слои. В настоящее же время при слове масса возникнет, конечно, мысль только о пролетариях, т. е. главным образом о наемных рабочих, будет ли это городское, фабричное, или сельское, земледельческое население. Но мы должны наперед уже указать здесь, что попытки смешения классов, о которых мы напомнили в предыдущем отделе, ясно рисуют иную картину массы, более широкую, даже всеобъемлющую. Все, что могли заполучить где-нибудь демагоги, объединено в один массовый тип с целью образования партии. Таковы мещане и низшие служащие и даже такие официальные чиновники, которые партией отдаются в распоряжение массы, раз они соблазнились сделать малейший шаг в этом направлении и, например, согласились оказывать поддержку в тайных выборах там, где массовое избирательное право уже в обычае.

Поэтому едва ли возможно всегда провести здесь резкие границы. Логическая связь изложения сама должна всегда показать, что нужно разуметь под известным выражением масса. И так как у нас темой служит начинающаяся гнилость масс, в первых стадиях которой мы находимся, то не особенно важно, будут ли понимать массу несколько шире или несколько уже. Гнилость сословий, высших и наивысших, – старая тема, давно уже разобранная нами в прежних сочинениях, с нашей критической точки зрения. Но ведь после верхов и обычных господствующих общественных слоев и широкая основа общества, его фундамент, также заслуживает осмотра в смысле гнилости и порчи или, по меньшей мере, в смысле расстройства.