Правда, «траур» по Бонапарту длился недолго. Когда в конце мая герцог Ангулемский торжественно вступил в Тур, горожане его встретили дружным «vivat!».

Тридцативосьмилетний герцог Луи-Антуан Ангулемский являлся старшим сыном графа д’Артуа (будущего короля Карла X) и соответственно племянником двух Людовиков – казнённого шестнадцатого и будущего восемнадцатого. Это был тот самый герцог, которого в 1787 году с подачи Марии-Антуанетты едва не женили на её девятилетней дочери. Планам помешала Революция. Герцог и принцесса обвенчаются лишь в 1799 году, в курляндской Митаве, куда им придётся срочно бежать.

Будучи добровольцем на английской службе, герцог направлялся из Бордо в Париж, где собирался встретить своего дядю, будущего короля Людовика XVIII. По пути в столицу он вознамерился заехать в Тур.

Страна бурлила! Каждый француз жил сегодняшним днём.

Никогда ещё, пожалуй, люди до такой степени не уподоблялись флюгерам. Командование штаба 22-й дивизии (куда был приписан Бернар-Франсуа) устроило банкет и бал в честь его королевского высочества. Бывшие аристократы, отсиживавшиеся в своих замках, наконец вылезли на свет Божий. В поддержании порядка деятельно участвовал лейтенант национальной гвардии де Маргонн.

Однако если мы скажем, что Оноре в те дни сильно волновали политические события, то сильно рискуем оказаться занудами. Наполеон, Бурбоны, франкмасоны – нет, нет и ещё раз – нет! Только не это тогда волновало подростка. Потому что в этом возрасте он засыпал и просыпался с единственной мыслью, будоражащей всё его естество: мыслью о притягательном и недосягаемом… женском теле. Волшебная магия женской красоты буквально сводила юношу с ума! Думы «об этом» пронзали юное тело невидимой молнией, способной расколоть надвое вековой дуб. При слове «женщина» сознание, кажется, покидало его…

Но одно думать, другое – видеть. Бал, насколько знал Оноре, это то место, где… одни женщины! Пятнадцатилетний Оноре, выполняя волю матери, представлял на мероприятии отца, отлучившегося из Тура. Матушка постаралась. Она заказала для «старшенького» ярко-синий костюм; шёлковые чулки… новые кожаные туфли… голубая рубашка с жабо… Оноре чувствовал себя явно не в своей тарелке; тем не менее понимал: наверное, именно так и должен выглядеть галантный кавалер. Глядя на себя в большое зеркало, подросток не мог поверить, что с другой стороны на него с лёгкой ухмылкой смотрит не кто иной, как он сам! Вот уж спасибо, матушка!..

И вот Оноре на балу. Затесавшись в толпу женщин, он смущённо стоял и, наслаждаясь головокружительным, пьянящим ароматом, несколько стыдливо наблюдал за происходящим. И при этом… испытывал настоящий восторг! Его ослепляло всё: огни сотен свечей, тяжёлые малиновые драпировки и, конечно, ослепительный блеск золота и бриллиантов… Но главное – обворожительные женские плечи. Вскоре он поймал себя на мысли, что никак не может сосредоточиться. Женщины… Их было так много! Юные и старухи, красивые и не очень, порхающие и задумчивые. Но все – очаровательные и притягательные. А он… Он не мог поднять глаз, чтобы вволю всем этим насладиться. Потому что его взгляд, не выдерживая женского очарования, от лица очередной красавицы куда-то предательски опускался ниже и ниже – по шее… до плеч… в самый вырез… А дальше… Дальше у него начинала кружиться голова.

Оноре присел, желая в душе оказаться неким невидимкой, которого бы никто не видел, зато он сам мог бы рассматривать всех вместе и каждого (каждую) в отдельности. И вдруг! (Как странно, в этом большом зале почти всё с ним случалось «и вдруг».) И вдруг совсем близко, о Боже, руку протянуть! рядом присела, «как птичка, которая садится в гнездышко», взрослая женщина, обдав несчастного счастливца таким ароматом чего-то запретного и убийственно головокружительного, что юноша буквально опьянел. Позже он напишет: «Меня сразу поразили ее пухлые белые плечи… плечи, тронутые розовым, которые, казалось, вспыхивали, словно обнажились впервые… Я потянулся, дрожа, стараясь разглядеть вырез, и меня в высшей степени заворожила грудь, скромно прикрытая прозрачным газом, однако голубоватые, идеально округлые полушария отчетливо виднелись в кружевах»^{24}.

После бала Оноре долго не мог прийти в себя. Эта Фея, с плечами, «тронутыми розовым», и не думала его отпускать. Поселившись в голове юноши, она, казалось, совсем не собиралась никуда оттуда уходить! Впрочем, было кое-что и похуже: он сам не хотел (и даже боялся!) ухода обворожительной Феи. И, словно издеваясь над собой, не раз и не два представлял эту женщину сладострастной, с обнажёнными не только плечами, но и… О, эти влекущие губы… Иногда он видел Её по ночам, причём почти наяву. И даже не одну, а в окружении многих из тех, кого успел выхватить взгляд на том злосчастном балу. Воспоминания об этих женщинах теперь сводили беднягу с ума! Или он уже сумасшедший? Пусть так, только бы снились эти плечи… глубокий вырез на груди… и бесконечные кружева, кружева… Кружева, в тенётах которых спрятано… неведомое счастье.

Впрочем, мечтать было некогда. В июле 1814 года Оноре был зачислен экстерном в Турский коллеж, чтобы заново пройти курс предпоследнего класса. Здесь он получает престижную награду – орден Лилии. Мало того, в официальном сертификате в его фамилии будет сделана серьёзная и важная поправка, ибо здесь она звучала как де Бальзак.

Ну а Бальзак-старший, как уже было сказано, переводится в Париж и назначается снабженцем 1-й армейской дивизии. В этот раз помог Огюст Думерк – сын его бывшего патрона, у которого в интендантской среде было всё схвачено. Жалованье Бернара-Франсуа в 7500 франков позволяет содержать семью и снять большую квартиру на улице Тампль, дом № 40, в квартале Марэ.

Вскоре Оноре вновь начинает учиться в классе риторики в лицее Карла Великого (правда, теперь он переименован в «королевский коллеж»), однако в другом пансионе – некоего г-на Лепитра. Старина Лепитр слыл большим эрудитом, опубликовавшим «Историю обожаемых римлянами и греками богов, полубогов и героев». Но не это послужило главной причиной в выборе для Оноре учебного заведения (улица Тюренн, дом № 9). Во-первых, этот самый Лепитр был другом Бернара-Франсуа и слыл ярым монархистом (времена менялись, а с ними – и нравы); во-вторых, Бернар-Франсуа и Лепитр оба являлись франкмасонами. Ну а в-третьих…

В-третьих, обучение Оноре в пансионе Лепитра – это целая история. Впрочем, и сам г-н Лепитр – не менее интересная история; вернее, заметный винтик во французских событиях Великой революции… Лепитр! Это имя Бальзак не забудет никогда.

* * *

С чего начать? Быть может, с того, что именно хромоногий Лепитр мог изменить историю Франции, повернув ход событий совсем в другую сторону. И тогда не случилось бы того, что случилось: Консульство, Империя Бонапарта, Ватерлоо… По крайней мере, Мария-Антуанетта осталась бы точно жива.

Историю изменил винтик, коим не посчастливилось оказаться г-ну Лепитру. Прошлое г-на Лепитра стало его личной бедой, которая тянулась за ним, как кошкин хвост за самой кошкой. Оно, это прошлое, было ещё ужаснее, чем его фамилия, которая в переводе с прекрасного языка Бомарше означает что-то вроде клоуна.

Вспоминая каждый раз о своём давнем конфузе, хромоножка-Лепитр впадал в жуткую депрессию; а порой, закрывшись дома в кабинете, он доставал бутылку крепкого вина и пытался найти утешение в последней капле на её донышке. Часто помогала именно последняя капля, но отнюдь не всегда. В таких случаях считавшийся трезвенником г-н Лепитр ставил на стол вторую бутылочку, и вот тогда…

Тогда-то и начиналось самое страшное. На дне второй бутылки (и он об этом прекрасно знал!) захмелевшего директора ждала не спасительная капля, а нечто другое – вернее, некто, который, не стесняясь, кривил рожицы и пытался выпрыгнуть из тесного стеклянного нутра. В такой момент (и это мсье Лепитр тоже знал!) следовало как можно быстрее закрыть горлышко бутылки пробкой, ибо в противном случае негодник грозил выскочить и… И начать противно щекотать в носу. А далее происходило нечто умопомрачительное: уважаемый директор, г-н Лепитр, принимался безудержно и громко хохотать, будя по ночам не только благоверную, но и добропорядочных соседей.

И лишь после этого напившийся директор в душевном припадке падал на кровать и засыпал на целые сутки. И снилось «хохочущему клоуну» событие, навеки ставшее для него настоящей бедой. Кошмар был один и тот же: ему виделась та, которую он буквально боготворил – обезглавленная королева Мария-Антуанетта; та, которую в 1793 году он должен был спасти. Но не спас. И это при том, что именно он, Лепитр, участвовал в известном заговоре по освобождению несчастной. Заговор провалился. По вине Лепитра. И даже по прошествии лет это буквально сводило последнего с ума. Ужасные кошмары не давали забыть случившееся. Снилась она, Мария-Антуанетта. И её голова. Отдельно от тела. С открытыми глазами. И в неподвижных глазах невинной жертвы читался укор. Нет, не кому-то – а именно ему Лепитру, не спасшему королеву!

Что же произошло?

В революционные дни мсье Лепитр был молод и энергичен, поэтому любое дело ему казалось по плечу. Сведя знакомство с муниципальным чиновником мсье Туланом, поддерживавшим связь с роялистами, в частности с генералом де Жаржэ, он вошёл в группу заговорщиков, готовивших побег королевы из Тампля. Однако в последний момент всё пошло не так.

Вообще, заговоров было два. Быть может, именно поэтому с освобождением королевы ничего не получилось. Хотя, судя по серьёзности подготовки и тому, как близки оказались заговорщики к осуществлению задуманного, остаётся лишь сожалеть о несбыточной мечте Марии-Антуанетты оказаться на свободе. Оба заговора были автономны; а так как проводились в разное время, их руководители ничего не знали друг о друге.

В контексте данного повествования нам интересен первый заговор, в котором принял участие мсье Лепитр.

Итак, заключённой в Тампле с детьми королеве тайно передаётся некое послание, в котором королевский бригадный генерал Франсуа Огюстен Ренье де Жаржэ, муж горничной королевы, сообщает, что, несмотря на риск, готов в любой момент помочь узникам выбраться из тюрьмы. В первых числах февраля 1793 года к Жаржэ является незнакомец с планом по освобождению королевы. Будучи уверен, что перед ним провокатор, Жаржэ едва сдерживается, чтобы не выгнать того взашей. Возможно, встреча этим бы и закончилась, если б не записка, которую передал посетитель. Писала Мария-Антуанетта, почерк которой генералу был хорошо знаком: «Можете вполне доверять подателю этой записки, он будет говорить с Вами от моего имени. Его чувства мне известны, вот уж пять месяцев они неизменны».

Человеком, передавшим послание от королевы, был некто Тулан – известный всему Парижу республиканец, который в минувшем августе при штурме Тюильри одним из первых под огнём швейцарцев ворвался во дворец, за что даже был пожалован революционной медалью, с гордостью носимой им на груди. По этой же причине городская ратуша доверила ему охранять королеву. Но, узнав эту женщину ближе, Тулан, как пишут историки, из Савла превратился в Павла, став её преданным защитником.

Генерал Жаржэ, продолжая не доверять неизвестному, требует от того помочь проникнуть в Тампль для личной встречи с королевой. Несмотря на кажущуюся невыполнимость подобной просьбы, вскоре Тулан передает генералу ещё одну записку от королевы: «Если Вы намерены прийти сюда, было бы лучше поторопиться; но, Бога ради, будьте осторожны, не дайте себя узнать, особенно женщине, которая сидит с нами». (Мария-Антуанетта намекала на некую Тизон, на самом деле оказавшуюся шпионкой.)