Бедная Хосефа, или по-домашнему Пепа… Она рожала год за годом, дети умирали. Из пяти, а некоторые утверждают, что и более, детей выжил только один мальчик – Франсиско Хавьер Педро. Он, как и отец, стал художником. А Пепу жалко. Как это постоянно ходить беременной, рожать, крестить и хоронить своих младенцев? А потом муж и вовсе забыл о ней. Тридцать девять лет замужества, тридцать лет она была терпеливой соломенной вдовой. Почему?

Гойя написал лишь один ее портрет. Да и то неизвестно, ее ли.

Он стал вхож во дворец, получил звание придворного художника. Зачем ему Пепа?

Про дворцовые интриги, про запутанную связь художника с герцогиней Альба я писать не буду. Про это прекрасно рассказал Фейхтвангер. Почитайте сами его роман «Гойя, или Тяжкий путь познания». Франсиско Гойя и Каэтана Альба – самая темпераментная пара, как про них говорили современники. Их не смущали ни разница в происхождении, ни положение, ничего.

Вот свою Каэтану Гойя писал постоянно. Когда она любила его – в образе красавиц. Знаменитые картины «Маха одетая» и «Маха обнаженная» написаны с нее. Когда овдовевшая и теперь уже свободная герцогиня нашла себе нового любовника – в виде ведьм, глупышек или потаскух. И она вернулась к нему. И сколько бы еще женщин не было в его жизни, Каэтана оставалась самой любимой.

Посмотрите фильм Милоша Формана «Призраки Гойи». Там любовь и страдания, безумие и инквизиция, католические священники и наполеоновские чиновники, утерянные дочери и недостойные отцы.

И Гойя.

Болезни, глухота… Но художник постоянно работает, создает шедевр за шедевром.

1808 год – страшный год для Испании. Оккупация французской армией. Мадридское восстание. Гойя больше не получает жалования придворного художника. Он вспоминает свое забытое ремесло гравера, создает серию офортов «Бедствия войны». А кроме того картины «Литье пуль», «Изготовление пороха в горах Сьерра де Тардиента», «Похороны сардинки».

Тогда же умирает давняя покровительница художника – герцогиня Альба, а несколько позже и брошенная жена Гойи – Хосефа.

После реставрации в Испании власти Бурбонов в 1814-ом году, новый король Фердинанд VII, не любивший Гойю, все же вернул ему жалование и заказал ему картины в честь новых событий, в которых участвовал двор. И другие власть предержащие особы тоже обращаются к художнику, заказывают портреты. Это позволило Гойе в 1819-ом году купить новый дом в сельской глуши и уехать из Мадрида.

Это был тот самый «Дом Глухого», который Гойя расписал сначала пейзажами, а затем в последние годы жизни, опять перенеся тяжелейшую болезнь, известными сценами, бичующими вечное безумие и напасти человечества. Тот самый «Черный Гойя», которым мы так завлекали нашего сына.

Больной и старый…

Да?

Но тогда же у Гойи появляется новая подруга жизни, Леокадия де Вейс. Из-за связи с художником эта дама даже развелась с мужем-предпринимателем, если это слово уместно для девятнадцатого века. У них рождается дочь Росарита. Всем семейством, можно выразиться и так, они уезжают во Францию, в Бордо. Как бы в отпуск. Отпуск неоднократно продлевался, и четыре последних своих года художник дожил во Франции. Не бедствовал. Много работал.

Он всю жизнь очень много работал.

Кроме Гойи, удалось также встретиться с Матиссом, но это уже в Альгамбре было.

О, Альгамбра! Прекраснейший город на земле, ты словно рубин, сверкаешь в пламени заката… Отвлеклась…

Уезжали мы из Мадрида в Севилью поездом с вокзала Аточа. Вокзал сам по себе очень интересный. Он старый, собственно, ровесник железной дороги, все современное нутро у него запрятано куда-то вниз, а два старых здания перекрыты полукруглой крышей, куполом не назовешь. Очень масштабно. Ввидимо, между ними раньше поезда и отъезжали, как у нас на Варшавском и Витебском вокзалах. Между старыми стенами что-то вроде сквера или даже парка, пальмы, фонтан, скамейки, обжорки. Взгляд уперся в вывеску ресторанчика «SAMARKANDА». И сюда простерлось влияние постсоветского пространства. К слову, шире всего разворачиваются в Испании украинцы. Около Плаза Майор есть старый рынок Святого Мигеля. Ну не очень и старый, 1915-го года издания, что в прочем не важно, так там помимо банальной продажи рыбы-хамона, по всему периметру выставлены прилавки с выпивкой и закуской, и рынок превращен в этакий мульти-ресторан. Он, говорят, и ночью работает, но мы только днем заходили. Так вот. Сидим, пьем херес с тапасами, рядом прилавочек, чую в нем что-то родное, приглядываюсь: баранки висят, блины лежат, бутылки со славянскими буквами стоят, вишневка какая-то. Как и следовало ожидать, выходцы с Вильны Украины эту лавочку держат. Причем бутылки – чистый контрабас, в чемодане привезены, на них украинские акцизные марки наклеены. А в Малаге, проходя парком Гибралфаро вдоль моря, наткнулись на прогон какого-то украинского фестиваля, где было всё: и плетень с подсолнухами из пластика, и толстые дядьки-тетки во псевдонародных вышиванках, и парубки с жевто-блакитными флажками. Скоро на испанских улицах они потеснят латиносов и арабов.

Ну, ладно, хватит о Мадриде. Конечно, в таких городах нужно жить неспешно, идти туда, где поменьше туристов, где живут «свои» для «своих», сходить куда-нибудь, хоть в театр что ли, или в ночной клуб, съездить на окраину погулять. Но, видимо, в другой раз.

Севилья – сердце мира

Этот город покорил нас сразу. А кого бы такое не покорило?! Высадились на вокзале, сели в два такси, в одно-то не лезем. Поехали, поехали – таксист говорит: там, мол, пешеходная зона, мы вас на площади высадим, дальше сами. «О’кей», – отвечаем. Вот и вышел сплошной о'кей. Высадили нас на площади, общей площадью пять квадратных метров, вокруг старые дома, проулки – руки вытянешь, до противоположных стен дотянешься.

Квартал пятнадцатого века. «Вам, – напутствуют таксисты, – прямо и направо».

И мы пошли… Громыхая чемоданами по каменной мостовой, теряя детей на каждом повороте, сворачивая все время направо, пока через тридцать минут не поняли, что это лабиринт, и так брести мы можем бесконечно, поворачивая все время направо и иногда, для разнообразия, налево. Мы встали табором на площадке – площадью это не назовешь, мала слишком – где в центре был фонтан со ступеньками, и решили послать разведчиков на все четыре стороны искать нашу гостиницу. Тут к нам вышли какие-то сердобольные туристки, стали спрашивать, куда нам надо, достали карту, а потом одна из них куда-то повела Ивана, а вторая осталась с нами. Тетя вернулась, сыто облизываясь, минут через двадцать, а Иван нет.

Стало еще интереснее. Тети ушли… А Иван появился еще через двадцать минут, с лицом Миронова из «Бриллиантовой руки» и срывающимися с губ словами: «Щьорт побьери, щьорт побьери!»

Эти улочки, по которым мы блудили с чемоданами – это, конечно, надо видеть. Они у̀же, чем коридор в коммуналке на Измайловском, где я когда-то жила. Дома яркие, балконы шириной в ладонь, с балкона на балкон через улицу можно прикурить. Гостиница, которую мы искали, называется «Санта Круз». Это название старого района, где при маврах было еврейское гетто. Такой гостиницы, в смысле, вывески мы не нашли, а нашли ресторан «Санта Круз». Нас провели через него наискосок на другую улицу, оттуда в соседний подъезд, там без вывески рецепция гостиницы, а номер через дорогу от рецепции.

Класс! А адрес, который указан в брони, это, вообще, улица с задней стороны, и входа там нет. Не то что без пол-литра, а и без литра не найдешь!

Как выяснилось уже на следующее утро и в дальнейшем выяснялось ежедневно, таких искателей там хватало, и каждый день мы радостно наблюдали за очередной группой товарищей, уткнувших носы в карту, громыхающих чемоданами по камням и тянущим друг друга в разные стороны. Мы не слишком долго пробыли в Севилье, поэтому не успели вступить в священное братство блуждающих туристов. Но в следующий раз – обязательно.

Номер у нас, как у мавританских властителей Севильи, просторный двухспальневый, с большой гостиной, с коваными столами и стульями, африканскими фонарями и горшками (кто был в египте-тунисе, меня поймет). Кровати тоже кованные. Не скажу, что это удобно, особенно, когда железное изголовье при каждом вращательном движении тела стучит по стене, но что-то эстетическое в этом есть. Но мы, как умелые и опытные ночевальщики в чужих кроватях, куда-то ловко намотали туалетной бумаги, и оно грохотать перестало. Жить с комфортом можно везде.

Меня постиг приступ идиотизма высокой концентрации. Поскольку мой любимый фотоаппарат сдох еще на подъезде к Испании, здесь пришлось купить новый. Естественно взяли тоже «Sony», чтобы использовать свою карту памяти, а не покупать новую.

Аппараты похожи, как две сестры-погодки, и я, пытаясь зарядить аккумулятор, сунула его в старый зарядник, а он влез как родной, а заряжаться-то не стал, а я среди ночи не обратила внимание, что лампочка не горит. А потом полдня пыталась «починить» камеру, пока меня не осенило, что я полная дура, и надо искать другой зарядник в чемодане.

Результат – первый день без фоток. А было что снимать: катались в фиакре по городу, а это не то, что у нас, пять минут и до свиданья, дядька нас час катал и все нам по-испански рассказывал, что он видит. Занятный язык, все понятно, а начинаешь отвечать – несешь ерунду. И встретилось нам по пути много всего, что пером не описать, смотрите картинки в интернете. А еще видели настоящий пожар, причем почти от начала, когда огонь вырвался на крышу, и почти до конца, когда уже почти все само потухло и приехали пожарники покрасоваться перед фотокамерами. На расстоянии не больше двух метров от огня, но за полустеночкой, на балконе две бабульки вытягивали шеи в надежде заглянуть туда, где горит. Красовались, а может грелись на виду у толпы, собравшейся на все это поглазеть. Примечание к слову «толпа»: где и мы болтались.

Рядом с гостиницей находится кафедральный собор Севильи, это, как здесь принято, бывшая мавританская мечеть, переделанная христианами после Реконкисты. Одного минарета она лишилась, а оставшийся теперь называется башня Хиральда.

Высоченная штуковина, обалденно красивая, смесовая в смысле архитектурных стилей, видать ее отовсюду, можно по ней ориентироваться. Сразу родились строки:

Выпил рюмку, выпил две –

Закружилось в голове.

Вправо, влево, прямо, вспять —

Ни Хиральды не видать!

Вообще Севилья, конечно, не укладывается в ту ерунду, что я пишу. Это прекрасный город, выраставший сам из себя, строившийся на своих отмерших останках, как любой достаточно старый город. Но меня, почему-то всегда удивляли здесь законсервированные раскопочные виды. Это меня-то, историка по образованию! Так, наверное, способен удивиться паталогоанатом на кладбище: «О! трупы!». Всё настолько живое, что раскопанные древности и музеи кажутся чуждыми элементами, привинченными к городу для непонятно какой красоты.

Но тем не менее, отдав должное вечности, возвращаемся к сиюминутности. Старшая часть нашего дружного коллектива решила на себе испытать прелести туристического аттракциона под кодовым названием «Фламенко».