– Это было утро, как утро, – ответила она, поставив чашку неловко, так, что она звякнула о блюдце, – тишина, рассвет, книги. Я читала, а потом раздался гул, всё затряслось, я вернулась к себе и увидела столб дыма над горой. И дым, это, разумеется, необычно. Но дым видели все, а не только я, – ответила она, сложив руки на коленях.

А Гасьярд спрашивал снова и снова, и все вопросы крутились вокруг этого утра, и с каждым вопросом Иррис всё больше погружалась в пучину отчаянья – он знает! Или подозревает… Или что тогда ему от неё нужно?

Какое дело вообще Гасьярду до неё и её утренних занятий?

Себастьян игнорировал вопросы дяди, временами отшучивался или говорил о постороннем, и, вконец измучившись этим допросом, Иррис нащупала под столом руку жениха и чуть сжала её. Он понял. И на этом завтрак закончился.

Они вышли на короткую прогулку в сад, после которой Себастьяну нужно было заняться приёмом послов и подготовкой к балу. Гасьярд удалился, вежливо откланявшись.

Иррис шла рядом с женихом и думала о том, что произошло, о Гасьярде и сегодняшнем утре, и вспомнила слова Таиссы:

«Тебе следует поторопить со свадьбой Себастьяна. Если о тебе узнала я, то завтра о тебе узнает вся наша прожорливая стая. И когда они до тебя доберутся – от тебя даже перьев не останется».

Теперь она понимала, о чём были эти слова.

Она должна сделать это.

Иррис остановилась на лестнице, ведущей в сад, и произнесла тихо:

– Послушай…

Себастьян повернулся к ней, стоя на ступеньку ниже, и лица их оказались совсем близко.

– Извини Гаса, мой дядя бывает очень навязчив, просто не обращай внимания. Он переживает насчёт нас с тобой.

– Послушай, – она опустила глаза, а потом, вдохнув поглубже и набравшись смелости, сказала, – я знаю, что всё ещё траур… и у тебя впереди поединок и… много всего… Но я хотела спросить… мы можем пожениться быстрее?

Глаза Себастьяна блеснули, а губы тронула улыбка. Он какое-то мгновенье смотрел ей в глаза, будто ища ответ, а затем подался вперёд и его руки легли ей на плечи, спустились вниз к локтям и притянули к себе. И, прежде чем она успела опомниться, Себастьян её поцеловал, медленно и нежно, скользнув меж губ кончиком языка и вызывая на ответный поцелуй. Прижал всем телом к мраморной колонне, поддерживающей портик и, обнял так сильно, что почти лишил возможности дышать.

В прошлый раз, когда они завтракали на горе, ей понравился его поцелуй, тогда он был таким же нежным, и это было очень приятно, но сегодня почему-то вдруг вспомнился совсем другой поцелуй – сильный, страстный и грубый, и ночь, и озеро, и то чувство, пьянящее сильнее, чем вино. И руки Альберта, сжимавшие её в объятиях. И сама от себя такого не ожидая, она ответила Себастьяну слишком порывисто и страстно, будто отвечала на тот поцелуй у озера, и, смутившись этого порыва, тут же отстранилась, наклонила голову и упёрлась руками в грудь Себастьяна.

– Здесь слуги кругом, – прошептала, заливаясь краской.

Себастьян поднял её лицо за подбородок, и она увидела, как сияют его глаза.

– Я тоже хочу этого, – произнёс он тихо и голос его был глухим, – очень хочу. Но Гасьярд сказал, что всё равно ждать придётся почти месяц. Для ритуала нужно особое время. Хотя я поговорю с ним, быть может, можно что-то сделать.

Боги милосердные! Как же невыносимо стыдно!

Они спускались в сад, держась за руки и переплетя пальцы, а Иррис сгорала от стыда, и почти ненавидела себя за то, что случилось.

Как избавиться от этого треклятого наваждения? Как сделать так, чтобы Альберт исчез из её жизни и не тревожил её этими воспоминаниями о поцелуе и своими секретами? Если сегодня он встал между ними в такой момент, что будет завтра?

И её мысли невольно возвращались к утреннему разговору в обсерватории, о надеждах и грядущих трагедиях.

Он ей угрожал… Что он сделает дальше? А что теперь делать ей?

Если бы Альберт вёл себя, как ведут воспитанные люди, если бы соблюдал правила приличия, всё бы оставалось в рамках этих самых приличий, где отказ является отказом и где определённые слова ставят на место любого, кто переступил черту. Вот только Альберту плевать и на правила, и на воспитание. Да он вообще не знает, что это такое! И если бы он всегда был язвителен, саркастичен или напорист, нагл или груб, как тогда на озере, ей бы легко было давать отпор.

Но когда они оставались вдвоём, он менялся, становился совершенно другим, таким близким и неимоверно притягательным. В его лице и глазах читались такие отчаянье и жажда, и смятение, и ожидание, будто в её руках в этот момент находилась вся его жизнь, и от неё зависело казнить его или миловать. Он был таким открытым и искренним, что оттолкнуть его грубо было выше её сил. В такие мгновенья она не могла выдавить из себя ни слова, она становилась косноязычной, способной лишь смущаться, слушать то, что он говорит и впитывать его огонь. И от его слов, от этой близости и этого огня всё в ней вдруг сходило с ума, рождая внутри тот самый вихрь.

И как ей с этим бороться? Как победить это притяжение? «Разве женщина может дружить с мужчиной? Разве может курица дружить с лисой?»

Кажется, сегодня она впервые по-настоящему поняла, что имела в виду тётя Огаста, когда говорила ей эти слова. И как глупа она была, предлагая Альберту быть друзьями. Она не должна больше оставаться с ним наедине, не должна вести задушевных бесед о поэмах и читать ему стихов, не должна быть честной и давать ему в руки всё новые и новые возможности управлять её волей. Она должна закрыться и лгать ему, если понадобится, стать грубой и жестокой, и может даже ранить его чувства, и тогда, быть может, это притяжение разрушится. Ей нужно разорвать эту связь, родившуюся из их общей тайны, и как можно скорее выйти замуж за Себастьяна. И, хотя это очень неприятно, но ей придётся попросить Таиссу в этом помочь.

Среди дня, собрав в кулак всю свою волю, Иррис направилась в покои Таиссы и, выдержав ледяной поток презрительного превосходства, которым встретила этот визит будущая золовка, всё-таки попросила её о помощи со свадьбой.

Так надо. Это правильно.

Иррис успокаивала себя, внутренне спрятав свою гордость и стоя перед Таиссой, как ученица перед строгим учителем.

– И с чего это ты вдруг решила, что стоит прислушаться к моему совету?

– Наверное, это из-за змеи в подарках, – ответила Иррис, стараясь выразить всем своим видом беспомощность и растерянность.

Она стояла у кресла, сжимая в руках платочек, сесть ей так и не предложили.

– Ты о глупой выходке Милены? Не думаю, что она на самом деле хотела тебе навредить. Она бы, не задумываясь, подбросила в постель ашуманскую гадюку, и ты была бы уже трижды мертва. Скорее, Милена просто разозлилась. Но напряжение нарастает. Себастьян рассказал историю с твоей каретой – в дороге тебя, возможно, пытались убить. А сегодня все просто на иголках из-за горы, – Таисса подошла к ней и, глядя прямо в глаза, сказала, – признаться, я не ожидала, что ты сможешь так расшевелить моего флегматичного брата. И видя, что происходит, поверь, обязательно найдётся кто-нибудь, кто захочет отпить из твоего колодца.

– Что? Как это понимать? – удивлённо спросила Иррис, а сердце дрогнуло.

– Помолвка – это не рабство, а всего лишь договор. И ритуал, которым связал вас Гасьярд – обратим. Связь можно разорвать и соединить тебя с кем-то другим. А видя, на что ты способна, я уверена, что кто-нибудь обязательно захочет это сделать, – назидательно говорила Таисса. – Так что твоя просьба очень кстати, и ты, признаться, удивила меня своим благоразумием. Ты боишься – и правильно делаешь. Думаю, можно будет устроить свадьбу сразу после совета. Небольшая церемония в кругу семьи, а уж большое торжество через месяц.

– Но Гасьярд сказал, раньше нельзя.

Таисса медленно обошла Иррис, направилась к трюмо, взяла флакон духов и, задумчиво капнув немного на запястье, понюхала и сказала:

– Я не верю старому лису, в отличие от моего брата. И думаю, что надо поговорить с тётей Эв. А пока, если хочешь защититься от всех, я бы дала совет, но боюсь, он тебе не понравится.

– Какой совет? – спросила Иррис настороженно.

Таисса обернулась.

– Если у тебя не было ещё настоящей близости с моим братом, а я думаю, что это так – советую тебе поторопиться с этим.

– Что? До свадьбы? – Иррис почувствовала, как краснеет. – Зачем?

– Да уж! Сразу видно – воспитание кахоле! – фыркнула Таисса, закатив глаза. – Тебе уже пора понять, что мы – другие. И всё это ханжество кахоле не имеет для нас никакого значения. Значение имеет только сила, а в твоём случае её рождают чувства. Чем сильнее они между тобой и Себастьяном, тем больше в нём силы, тем сложнее кому-то будет разорвать вашу связь и навредить тебе и ему. И чем быстрее ты окажешься в его постели, тем быстрее эта связь укрепится настолько, что попытки станут бесполезны. Любовь, милая Иррис, сейчас твоё единственное оружие. Уж будь добра, сделай так, чтобы мой брат был от тебя без ума, а ты от него. Ты же была замужем, должна знать, как зажечь в мужчине огонь. И если весь этот переполох сейчас из-за одних только ваших поцелуев, то подумай, что случится с горой, когда вы станете по-настоящему близки! Тогда никто не станет покушаться на тебя или Себастьяна. Сделай это, а я пока займусь твоей свадьбой, – Таисса распахнула веер и, обмахнувшись несколько раз, добавила с чувством выполненного долга, – ты можешь идти, и, если что услышишь, будь добра, расскажи мне.

Когда Иррис вышла от неё, на душе скребли кошки, и было полное ощущение того, что её только что вываляли в грязи.

Боги милосердные, как же всё это отвратительно!

Она вспомнила, как в Мадвере после грозы она стояла на берегу, думая о Себастьяне. О его красивом лице и голосе, о сиянии в глазах, и о том, как жестоко поступает судьба, толкая её на брак с мэтром Гийо и лишая выбора. А вот сейчас ей показалось, что её снова лишают выбора. И что, кажется, нужна она здесь лишь за тем, чтобы давать силу будущему верховному джарту, а в остальном «в ней нет смысла», как сказала Таисса в первый день их знакомства.

А любит ли её Себастьян? Или тоже видит в ней только Поток?

Ей впервые пришла в голову мысль, что возможно Себастьян тоже видит в ней только средство для того, чтобы получить Красный трон. Она прислонилась к колонне, поддерживающей своды галереи, и закрыла глаза, думая о том, что произошло сегодня утром в библиотеке.

Почему между ней и Себастьяном нет такого сумасшедшего огня? Почему его прикосновения не рождают в ней тот странный вихрь? Почему она ничего этого не испытывает, хотя их связал ритуал, и теперь они открыты друг другу?

Она не знала. И что самое плохое – ей не у кого было об этом спросить.

Её окружают только враги, кроме Себастьяна и Таиссы, да и то будущая золовка терпит её лишь потому, что она может быть полезна. Но, по крайней мере, от неё не стоит ожидать змей в коробках – и это хорошо.

Иррис стояла, вцепившись пальцами в перила, глядя на приготовления к празднику. Она думала долго, подставив лицо лёгкому бризу, и, наконец, решила для себя, что сделает то, о чём попросила её Таисса. Приложит все усилия, чтобы свести Себастьяна с ума, раз это защитит их союз. А самое главное – и она на это надеялась, что тогда, наконец, разорвётся эта странная связь между ней и Альбертом. Он должен увидеть, что она любит своего жениха, что она от него без ума, что у него нет никаких шансов, и тогда он отступит. Через неделю они поженятся, и пути назад не будет.

И хотя всё в ней протестовало против такого плана, она усилием воли подавила в себе эти сомнения. Они жених и невеста, они помолвлены, скоро свадьба. Да, лечь в постель с ним до свадьбы – это вопиюще по меркам её тётушек, но где теперь тётушки? А вот оказаться разменной монетой в играх за место верховного джарта гораздо страшнее осуждения. Да и кому её судить?

Армана затянула шнуровку, расправила складки и произнесла довольным голосом:

– Ну вот, миледи, всё, теперь вы стройная, как тростинка. И чудо, как хороши!