Это не один том, а целая археологическая библиотека, которую с помощью объектива своего фотоаппарата он отвезет Сирингу. О’Брайен улыбнулся и начал систематически фотографировать все различимые надписи в большом зале.

Солнце поднималось к середине неба, жара становилась сильней, но почему-то она переносилась легче, чем удушливый зной Адена. О’Брайен продолжал работать, быстро делая один снимок за другим. Надписи сделаны на протосабейском алфавите, и он развлекался, отгадывая значение отдельного слова или фразу. Наконец один фрагмент надписи заставил его остановиться и задуматься.

– Богине, – прочел он. – Нет, жрице… богине-жрице из Ад… из Бени Ада… жилища… Чаши Ваала, Ирема.

Он попытался смягчить пересохшие губы.

– Коротко и точно. Богиня-жрица. Когда Сиринг услышит об этой богине-жрице…

Он замолчал и стоял, глядя на те места надписи, где были слова Бени Ад и Ирем. Он вспомнил арабскую легенду о Саде Ирема, посаженном в пустыне Шеддадом, сыном Ада. Сад соперничал с раем, и поэтому Аллах наказал Шеддада за надменность, уничтожив его и весь его народ страшным самумом.

Древняя надпись на стене дворца в пустыне свидетельствовала о том, что у легенды было реальное основание. Здесь, среди лишенных жизни песков, когда – то был зеленый оазис. А в каком-то природном углублении, известном как Чаша Ваала, возможно, еще глубже в пустыне, когда-то цвел еще более плодородный оазис, который назывался Ирем.

Все еще думая о необычной ссылке в старинной надписи на богиню-жрицу и затерянный легендарный сад, О’Брайен возобновил фотографирование. Существуют и другие большие развалины, которые нужно исследовать и сфотографировать, и он работал с удвоенной энергией.

Однако к полудню жара, пыль и крайняя сухость заставили его сделать перерыв и пойти за водой. Недалеко находилась большая трещина в восточной стене, и он начал подниматься по груде песка, наметенного через отверстие. Он собирался обогнуть юго-восточный угол развалин, но, когда он выбирался из трещины, знойное спокойствие пустынного полудня нарушилось сильным порывом воздуха. Это был жаркий, как из печи, порыв ветра, который мог бы прилететь с песчаных валов на северо-востоке, если бы их красные вершины были раскаленной вулканической лавой.

Мгновение спустя О’Брайен услышал далекий гул. Он посмотрел на северо-восток и увидел гигантскую массу пыльных коричневых облаков, которые быстро катились на него с горизонта. Одного взгляда было достаточно. Он повернулся и побежал за угол так быстро, как мог по наклонному песку. Ему необходима была максимальная скорость. Прежде чем он добежал до угла, гул перешел в далекий рев, и беглый взгляд назад показал ему яростную тучу, страшной угрозой накрывшую и землю, и небо за ним.

О’Брайен миновал южную стену дворца; он бежал, как никогда раньше. Страх укрепил его мышцы, и даже вязкий песок его не задерживал. Он добежал до самолета и забрался в кабину, когда солнце исчезло, сменившись тусклым красным свечением. Он скорчился в каюте и накрылся с головой большим бедуинским плащом. И в то же мгновением самум ударил по дворцу с громовым ревом, словно с неба на добычу опустился гигантский ифрит.

Если бы самолет находился в открытой пустыне, его тут же швырнуло бы в небо, разбило бы на куски и снова бросило вниз, в пене и брызгах движущегося песка. Даже под прикрытием высокой дворцовой стены порывы ветра, несущиеся над развалинами и вокруг них, раскачивали и наклоняли машину.

Но гораздо хуже были страшная жара и пыль. Уже и так страдающему от жажды О’Брайену стало еще хуже от ужасающего сухого жара и почти неощутимой пыли, которая пробивалась сквозь толстую ткань из верблюжьей шерсти. Казалось, удары воющего демона самума не могут разрушить самолет, но могут задушить человека яростно горячим, полным пыли дыханием.

Ноздри, рот и горло пересохли и покрылись коркой. Язык начал разбухать. Пыль забивалась в легкие. Он задыхался. И как ни старался, казалось, но может набрать воздух в легкие. Он опустился еще ниже и прижался к фюзеляжу. Потом все потемнело.

2. В неизвестное

Погруженный в полную темноту, О’Брайен вначале почувствовал постукивание по голове. Он смутно услышал приглушенный крик. Постукивание повторилось. Затем бедуинский плащ над головой начали дергать. О’Брайен понял, что кто-то пытается привести его в чувство. Воющий рев самума прекратился. Ураган из песка и пыли прошел.

Нащупав пальцами край плаща, он стащил его с головы. И услышал резкий крик и хлопанье крыльями. Все еще ошеломленный, он осмотрелся. Большая часть пыли из воздуха уже осела. О’Брайен набрал полную грудь оживляющего воздуха, и его зрение начало проясняться. У левого крыла самолета сидел большой сокол. Его кривой клюв был раскрыт, птица словно угрожала ему.

Американец осторожно извлек пистолет и направил его на необычного гостя. Птица не пыталась ни улететь, ни напасть. О’Брайен опустил пистолет. Неужели сокола застал самум, и, как и пилот, он укрылся под защитой дворца, а потом своими криками и дерганьем привел в себя и спас его от удушья? Несомненно, это ученый сокол, с котором охотились арабские принцы.

Неожиданно пришло осознание, что он умирает от жажды. О’Брайен положил пистолет, рывком распахнул шкафчик и достал фляжку. Хоть и теплая, вода чудесным образом оживила его. Он промыл пыльный рот и горло и напился.

Когда фляжка наполовину опустела, он остановился и налил немного воды в крышку. Сокол тут же прыгнул ему на левую руку. Он вытянул пыльную, с взъерошенными перьями шею и погрузил кривой клюв в воду.

Первым побуждением О’Брайена, когда птица прыгнула ему на руку, было отбросить ее, но тут он увидел у нее на ноге металлическое кольцо. Присмотревшись внимательней, он понял, что кольцо из тонкого медного листа и покрыто вырезанными по металлу знаками. Он очень осторожно достал свой носовой платок. И когда сокол перестал пить и распрямил шею, О’Брайен накинул платок ему на голову. Птица не делала попыток вырваться или сбросить покров. О’Брайен посадил ее на крыло самолета и завязал платок на шее. Птица спокойно отдыхала.

Очень просто оказалось снять кольцо с лапки. О’Брайен распрямил металлический лист и наклонился, разглядывая надпись. Он ожидал увидеть современное арабское письмо. К его изумлению, первый же взгляд показал, что эти знаки очень похожи на древние надписи в разрушенном дворце. Ошибки быть не могло. Хоть надпись сделана полукурсивом, она не только напоминает письменность во дворце – это та же самая письменность!

Еще поразительней оказались слова, которые О’Брайен разобрал на недавно написанных строчках на меди. Вскоре он расшифровал каждое слово, потому что большинство знаков было ему понятно, а контекст позволял понять смысл остальных. Это было послание – послание, которое могло быть написано три тысячи лет назад.

Ваал, бог дня, брат Иштар, приди в Чашу! Спаси Истару, твою богиню-жрицу, от темной Тигры, жрицы твоего врага, злого Обитателя Ирема!

О’Брайен дважды перевел послание, чтобы быть уверенным, что не ошибся. И чем больше о нем думал, тем непонятней оно становилось. Надпись была такой недавней, что даже легкие царапины, нанесенные острым пером на мягкой меди, оставались четкими и хорошо видными. Но со времен Мохаммеда во всей Аравии нет ни одного араба, который осмелился бы молиться Ваалу, проклятому языческому богу предков.

О’Брайен в замешательстве подумал, что какой-нибудь исследователь нашел древнюю молитву и позабавился, копируя ее на медном листке. Возможно ли это? Но подражатель скопировал бы древние прямоугольные формы раннего арабского письма. Эта надпись сделана полукурсивом.

Еще один вопрос – сокол, несомненно, прилетел из самого сердца великой пустыни. Даже стервятники не могут пролететь над Обителью Пустоты, где нет никакой жизни. Еще менее вероятно, что сокол прилетел издалека и пересек всю пустыню. Самум захватил сокола где-то далеко от развалин, в середине обширного, не нанесенного на карты океана песка.

Другой вопрос – в послании-мольбе говорится об Иреме и о Чаше Ваала, но что еще значительней, автор надписи Истара называет себя «богиней-жрицей». Такое сходство с надписями в разрушенном дворце не может быть простым совпадением. К тому же еще эта арабская легенда о Саде Ирема…

Неожиданно О’Брайен понял. Далеко в пустыне, веками отрезанный от всего мира, по-прежнему существует оазис, ставший основой легенды о рае Шеддада.

Название «Чаша Ваала» позволяет предположить, что такой оазис может существовать посредине страшного опустошения. Во все стороны – на север, юг, запад, восток – в кольце прибрежных гор и ниже их уровня лежит «дехан», или пустыня. Во время сезона дождей большие прибрежные долины несут воды паводка в сухую центральную пустыню. И если в сердце этой сухой пустыни есть низкий бассейн или чаша, здесь могут подниматься воды из-под песка, возникнет плодородный оазис.

Воображение О’Брайена разыгралось. Он представил себе заросшее пальмами углубление в сердце песчаного океана – остров в Море Истории, с языческих времен отрезанный от остального мира. И его покрытое пылью лицо загорелось восторгом прирожденного искателя приключений. С ним самолет, способный на долгий перелет, и еще сокол. Он сможет использовать обоих.

Было просто связать крылья и ноги покорной птицы. Если сокол прилетел из Ирема, он приведет его прямо домой. Убедившись в том, что его гид надежно привязан, О’Брайен принялся тщательно проверять самолет и особенно двигатель.

Через час самолет был свободен от песка и пыли, и мотор работал размеренно. Работая, О’Брайен сытно поел, и теперь ничего не задерживало его старт в неизвестное. Он посадил сокола в сидение перед собой и надел шлем с большими темными очками, чтобы защитить глаза в пыльном воздухе. Мгновение – и пропеллер завертелся.

Еще несколько ярдов колеса шасси тяжело вязли в песке, но наконец крылья подняли самолет в воздух. Он быстро поднимался и скоро был уже над облаком пыли и песка, все еще висевшем над пустыней как следствие самума.

Сокол, испуганный ревом мотора, дрожал и вел себя тревожно. Как только О’Брайен снял покров с ее головы, птица расправила помятые бурей крылья и поднялась в воздух. Взлетев, она широкими кругом облетела самолет. После второго круга сокол сориентировался. Его круговой полет стал прямой линией, и птица, как стрела, полетела в сердце огромной пустыни. О’Брайен был доволен. Сокол отвернулся от всех известных плодородных земель, он устремился в неизвестное. Американец решительно улыбнулся и полетел вслед за птицей.

Но как ни быстро летел самолет, О’Брайен вскоре обнаружил, что отстает. Однако гид летел по прямой линии, и этого было достаточно, чтобы проложить курс. Летчик по компасу проверял и перепроверял направление, пока черная точка, в которую превратился сокол, не исчезла в пурпурной дымке пыли.

С высоты почти ровная поверхность пустыни казалась огромным мелким бассейном. Изредка из песка выступали окаймленные черным вулканические кратеры, полные беловатого порошка, или одинокие хребты, поднимающиеся над обширными песчаными волнами. Однажды О’Брайену показалось, что он видит древние руины, почти погруженные в песок, но они были далеко слева, и он не был уверен.

К концу третьего часа полета солнце начало клониться к западному горизонту. О’Брайен решил садиться на ночь. Если он продолжит полет в темноте, может пролететь на несколько миль мимо или вообще не заметить большой зеленый оазис и затеряться в пустыне. Когда садящееся солнце через туманную дымку стало казаться ярко-красным, летчик неохотно начал пологий спуск.

Закат был невероятно ярким. Лучи красного света прорывались сквозь пыльную дымку, как потоки расплавленной лавы. И далеко впереди какой-то предмет сверкнул необычным светом гораздо ярче окружающего песка. О’Брайен снова поднял нос самолета и увеличил скорость. Между закатом и ночной темнотой есть еще короткий период тропических сумерек.