Взрыва нет. Открываю левый глаз. Правый. На меня смотрит мёртвый Вомбат. Кровь на его отрезанной голове уже успела запечься. Глаза смотрят в вечность. Прощай, капитан Дудин с позывным «Вомбат».

Чёрт! Чёрт! Неужели бармалеи положили всю мангруппу? Если это так – всё, писец котёнку, то есть нам…

Что-то вылетает из заворотов песчаной бури и брякается на песок между нами с Кроминым. Ещё чья-то голова?

Граната!

Не знаю, какие там мышцы сработали, но меня подняло в воздух и отбросило за небольшой песчаный холмик.

И тут бахнуло.

Горсти песка сыплются за шиворот, шуршат по каске, по бронику. Поднимаю голову. Вот и Кромин – всё. Вместо лица кровавая каша, опознать невозможно. Эх, Кромин, Кромин, как же так!

Краем глаза фиксирую несколько тёмных силуэтов, приближающихся к моему укрытию. Вскидываю автомат, жму на спусковой крючок и не отпускаю, пока не выщёлкиваю весь магазин.

Силуэты падают, я почти глохну. Вскакиваю и бегу. За спиной выстрелы. Впереди вырастает какая-то большая тёмная груда – старая развалившаяся каменная кладка. Втискиваюсь в какую-то щель между камнями… И оказываюсь в небольшом, почти круглом помещении, засыпанном грудами песка. Свод крыши давно обвалился, но здесь хотя бы не чувствуется ветер, несущий песок.

Убежище или ловушка?

Ловушка!

Сквозь проём лезет бармалей. Ну, сука, сейчас ты у меня попляшешь! Вставляю новый магазин взамен пустого. Палец давит на спусковой крючок. Уже труп вываливается мне под ноги. Из тёмного проёма грохочет, а внутри расцветает огненный цветок огня на дульном срезе противника.

Сильный толчок прямо в грудь, в броник, в то самое место, где под ним – купленный утром на базаре странный талисман.

Не могу дышать. Перед глазами встаёт красная завеса, я медленно сползаю по стене.

Темнота.

Интерлюдия 1

«Уважаемая Галина Сергеевна, с прискорбием сообщаем, что Ваш сын, старший лейтенант ВДВ Алексей Петрович Шейнин погиб в бою, выполняя свой воинский долг в Сирийской Арабской Республике. Командование части ходатайствует о награждении Шейнина А. П. орденом Мужества посмертно. Примите мои искренние соболезнования. Командир в/ч…»

Глава 2

Плыву в плотной, как кисель, воде, она сковывает все движения, сдавливает грудь и не даёт дышать. В ушах шум – бу-бу-бу. На голове с каждой секундой всё сильнее смыкается невидимый обруч, ещё немного – и башка лопнет, как перезревший арбуз. Тело пронзает невыносимая боль, заставляя меня сжиматься и разжиматься, словно пружина. Меня охватывают конвульсии, какая-то гадость вытекает из открытого рта. Лёгкие просто разрываются, начинаю кричать…

– Господин штабс-ротмистр, вы очнулись?

Открываю глаза и вижу перед собой не то призрака, не то ангела в белоснежных одеяниях.

Это что, я уже на том свете?

Потом замечаю красный крест на косынке спрашивавшей. Выходит, на этом, что ли? Только наряд уж больно странный какой-то, я бы даже сказал, старомодный, наши медики давно такие не носят, да и сирийцы тоже. Международный Красный Крест или какие-нибудь «Врачи без границ»?

Только не больно я верю в гуманизм бармалеев. Если передали в руки медикам, значит, есть на меня определённые планы. Выкуп запросят, на обмен пустят или заставят записать ролик, в котором я буду рассказывать, что раскаялся и сожалею о тех непотребствах, которые наша армия творит супротив мирных бармалеев. Думаете, не заставят? Держите карман шире. У этих ребят обширный набор спецсредств, зря их, что ли, полмира снабжает.

– Как вы себя чувствуете, господин штабс-ротмистр?

А говорит барышня в белом на очень хорошем русском. Землячка? Тогда почему называет каким-то штабс-ротмистром, ведь на мне были три старлеевские звёздочки. А звание такое не существует уже больше ста лет. Если не изменяет память, штабс-ротмистр – офицерский чин в кавалерии и у жандармов, равен штабс-капитану в пехоте. Но это не точно, историей я увлекался постольку-поскольку, а военной реконструкцией никогда не интересовался, у меня и так полжизни в сапогах и при погонах прошло.

Видимо, барышня из старых русских, тех, кто сбежал из страны во время революции и Гражданской войны. Отсюда и это старинное – штабс-ротмистр.

Чувствуя на себе вопрошающий взгляд, отвечаю:

– Ещё не разобрался.

– Сейчас я приглашу к вам доктора. Потерпите немного.

Барышня уходит.

Начинаю прикидывать, что делать. Девушка – эмигрантка, то есть я в какой-то иностранной – европейской или американской (хрен редьки не слаще) – миссии. В бескорыстное лечение как-то не верится, значит, надо рвать отсюда когти, и как можно быстрее. Но для этого необходимо понять, в какой я форме.

Голова трещит, это естественно, меня гарантированно контузило во время боя с бармалеями. Руки и ноги шевелятся и полностью послушны, вот только грудь – на ней танк, что ли, разворачивался? Такое ощущение, будто вмяли здоровенным молотом. Неужели разворотили?

Предательская мысль заставляет покрыться холодным потом. Лезу за пазуху, первым делом натыкаюсь на бинт, его на меня не пожалели, спеленали, как мумию.

Так, а это что? Пальцы нащупали нечто металлическое и холодное. Я вытащил его на свет.

Медальон! Тот самый медальон, что я купил у старика-бедуина на базаре. Не знаю почему, но я обрадовался ему как родному.

Делаю глубокий вдох и выдох. Я не медик, но всё-таки рёбра целы, это радует. Ушибы мы как-нибудь переживём, на мне вообще всё заживает как на собаке. Невольно вспоминаю Вомбата, бойцов – у них точно не было никаких шансов. Не ужели уцелел только один я?

В палате ещё несколько коек, и они не пустые. Справа лежит сосед, нас разделяет только грубая неокрашенная тумбочка. У соседа густая окладистая борода. Чеченец? Нет, вроде морда лица вполне себе рязанская, то есть типично русская. Глаза соседа закрыты, он спит и видит пятый сон.

Приоткидываю одеяло, дабы посмотреть, что у меня осталось ниже пояса. Упс… Вместо трусов какие-то кальсоны, причём совсем доисторического вида. В таких, наверное, ещё мой дед вое вал. Да и кровать не похожа на медицинскую, скорее грубо сколоченный топчан. Совсем, что ли, у этих «Врачей без границ» с оборудованием плохо? Кстати, не наблюдаю ничего похожего на медицинскую аппаратуру, то есть это либо не реанимация, либо на пациентах экономят. Выжил – хорошо, не выжил – такова селява!

В палате стоит ни с чем не сравнимый запах карболки, он забивает все ноздри. Не выдержав, чихаю.

– Будьте здоровы!

– Спасибо!

Скашиваю взор и вижу перед собой долговязую фигуру. Фигура тоже вся в белом, на носу очки с толстыми линзами, на груди – даже не стетоскоп, а скорее трубка.

Что за хрень? Где такое выкопали?

– Ну что, господин Гордеев, рад, что вы пришли в себя, – говорит врач. (А кто ж ещё это мог быть?)

Порываюсь поправить эскулапа, сказать, что моя фамилия Шейнин, но потом одёргиваю сам себя. Может, ну его. Рано вскрывать все карты. Побуду какое-то время Гордеевым, а там будет видно.

– Я тоже этому рад.

Доктор будто не верит своим глазам, смотрит на меня, как на неведомую зверушку. Неужели считали, что не очухаюсь? А вот хрен вам! Помирать нам рановато! Дел по горло!

– Давайте знакомиться. Я Сергей Иванович Обнорский, главврач госпиталя и по совместительству ваш лечащий врач.

– Очень приятно, Сергей Иванович!

– Взаимно, – любезностью на любезность отвечает эскулап.

Начинается стандартный медицинский осмотр: меня всего выслушивают, простукивают, прощупывают, заставляют открыть рот. Я послушно следую приказам.

– Что ж, голубчик! – удовлетворённо крякает Обнорский. – У меня для вас хорошие новости: вы пошли на поправку. Неделька, максимум полторы, и вас можно выписать из госпиталя.

– Куда выписать? – осторожно спрашиваю я.

Врач мрачнеет.

– Разумеется, в действующую армию. Бить японцев, куда ж ещё?!

Каких, блин, японцев? Мы что, за то время, что я в больничке валяюсь, успели сцепиться со Страной восходящего солнца? Интересно, чего не поделили? Те самые Курильские острова?

– Доктор, – медленно говорю я, – простите за глупый вопрос, но у меня что-то вроде… как его… амнезии, что ли… Не помню почти ничего…

– Бывает, – соглашается врач. – Так что вы хотите узнать?

Вообще, вопросов вагон и маленькая тележка, но я начинаю с главного:

– Война с японцами давно идёт?

– Да как началась девятого февраля тысяча девятьсот четвёртого года, так уже почти полгода идёт, ни конца ни края ей не видно.

Мой мозг взрывается! Какой, твою в душу мать, февраль тысяча девятьсот четвёртого года?! Тогда не то что меня – моего деда, а то и прадеда в проекте ещё не было!

Галюники… Ну, галлюцинации то есть… Только больно уж всё реально выглядит для этой самой галлюцинации…

Доктор неправильно толкует мои эмоции.

– Ничего страшного, – успокаивает он. – Память к вам обязательно вернётся, только надо немного времени. Отдохните немного, придите в себя.

В волнении я сам не заметил, как вытащил из-под одеяла восьмиконечную звезду. Врач заметил её, во взгляде мелькнуло удивление.

– Надо же… А в бумагах ничего не сказано насчёт того, что вы у нас, оказывается, охотник на демонов.

Я снова чуть было не подавился собственной слюной. Демоны… Точно крыша поехала на почве контузии! А лежу я, наверное, в дурке, странно только, что не в смирительной рубашке. Видимо, не буйный, но это пока.

Логично предположить, что и доктор – никакой не доктор, а такой же псих, как и я. Отсюда тысяча девятьсот четвёртый год, война с японцами и демонами. Насколько мне известно, в спор с психами лучше не встревать, нужно со всем соглашаться. Охотник на демонов так охотник на демонов.

– Наверное, в суматохе не разобрались, – подбираю максимально нейтральный вариант я.

– Да уж… Суматохи хватило, – соглашается Обнорский. – После сражения при Ляояне мы буквально зашивались, счёт раненых шёл на тысячи.

– И чем оно закончилось, это сражение?

– Генерал Куропаткин отдал приказ об отходе на главную позицию, – помрачнев, сообщает врач.

Понятно, нашим надрали задницу… Стоп, я что, сам начинаю верить во всю эту чушь?

– Но вы не переживайте, сейчас вы находитесь в глубоком тылу, и вам ничто не грозит, – успокаивает Обнорский. – Кстати, вернётесь в часть – обязательно поставьте штоф водки вашему ординарцу. Он вас на собственном горбу в госпиталь приволок.

– Обязательно, – киваю я, хотя понятия не имею, о каком ординарце идёт речь.

Вижу по выражению лица, что Обнорскому очень хочется о чём-то меня спросить, причём явно не из области медицины. Наконец, эскулап решается:

– Скажите, голубчик, а каково это – с демонами сражаться? Говорят, японцы поднаторели в этом искусстве, порой таких созданий призывают, что его и убить-то нельзя.

– Любого можно убить, – машинально говорю я и тут же смолкаю. Как бы чего лишнего не сболтнуть…

– Понимаю, – кивает собеседник. – Военная тайна?

– Именно, – подтверждаю я.

Закончив со мной, Обнорский переключается на бородатого соседа.

– Ну-с, как ваши дела?

Из разговора я узнаю, что сосед – капитан, командир артиллерийской батареи. Его тоже ранило в битве при Ляояне. Если и капитан псих, то почему именно артиллерист и рубка при Ляояне, а не какой-нибудь Наполеон после Ватерлоо или Бородино? Ну не могут люди трогаться кукухой на одной почве!

Так, на сон это не похоже. Бред сумасшедшего? Если и бред, то слишком детальный и продуманный до мельчайших деталей. В общем, вариант с психическим заболеванием отправляется в мусорную корзину. Будем исходить из того, что такова реальность, а в ней надо как-то обустроиться и жить. Дальше? Дальше будет видно, что к чему.

Обнорский, завершив обход, вышел из палаты.

Сосед-бородач облегчённо вздыхает и поворачивается ко мне:

– Ну что, очухался, Николя?

– Простите, это вы ко мне?