– Ваша правда, Женя, ваша правда! Кого я обманываю? Я до сих пор редко слушаю радио и почти не смотрю телевизор – как-то случайно попал на передачу о «великом композиторе, который скрашивал унылую советскую действительность светлыми мелодиями». А недавно ко мне пришел внук… он учится в музыкальном колледже. Хотел, чтобы я проверил написанную им речь. Его попросили выступить на каком-то концерте студентов с небольшим рассказом обо мне. Обычная история: дед – известный дирижер, внук тоже решил связать жизнь с музыкой. И знаете, что написал мой умник? Что-то вроде «дедушке посчастливилось учиться у одного из лучших композиторов тех лет, который щедро и бескорыстно делился…». И все в таком духе. Меня чуть удар не хватил. Возможно ли большее унижение?

Никто из нас не решался нарушить повисшее гнетущее молчание. А он сильный человек, этот седой старик, вдруг подумалось мне. Не ушел из музыки, а добился успеха, пусть и на другом поприще. Подумать только, каждый божий день он варился во всей этой творческой «кухне» – и не мог не вспоминать о давнем обмане! Каждый божий день. Сущая пытка.

Словно подслушав мои мысли, Рудольф Карлович резко закивал, пытаясь убедить самого себя:

– Надо забыть. Да, забыть. Сколько можно – бессонница, неотступные мысли, от которых мне плохо, физически плохо! И ничего не поделаешь. Тот мерзавец умер. Похоронили с почестями, теперь память чтут по каждому удобному случаю… А мое унижение живо. И я – как в тюрьме. Меня даже лишили свободы ненавидеть. Свободы презирать. Свободы сказать о подлеце, что он – подлец. Ведь, как известно, «о мертвых либо хорошо, либо ничего».

– …кроме правды, – неожиданно продолжил Гений. Какие-то два слова – но он произнес их с убийственной вескостью, заставив меня похолодеть. – Не все знают, но именно так на самом деле звучит это изречение: «О мертвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды». Некоторым людям, видимо, легче забыть. Запретить себе вспоминать. Погрешить против истины. Простить.

Гений обхватил себя руками и постоял, укоризненно качая головой. Потом вдруг сорвался с места и решительно прошагал к концу первого ряда, на котором сидела та самая худенькая девушка, специалистка в области молодежного сленга.

– Юлечка, можно тебя попросить, – мягко, как к ребенку, обратился к ней Гений. – Давай покажем нашим друзьям, что есть вещи, которые простить невозможно. Выйди, пожалуйста, к доске, нарисуй себя.

Он произнес это доверительным и в то же время интригующим тоном, будто на самом деле имел в виду нечто вроде: «Давай покажем этим взрослым наивным дядям и тетям наш любимый фокус».

Девочка покорно поднялась на сцену, где услужливая Мила, повинуясь малейшему движению брови своего босса, уже включила большую интерактивную доску. Взяв маркер, Юлечка в три штриха набросала абрис фигуры. Видимо, она ослышалась или просто не привыкла рисовать на такой доске, потому что фигура получилась огромной.

– Вот, – одобрительно, с торжествующим видом кивнул Гений. – Вся история – в одном рисунке. Юлечке двадцать семь лет. Обычная история: полная девочка, травля в детстве, как следствие – пищевое расстройство. Булимия, анорексия – адская смесь и такая распространенная! Обидчики давно выросли, некоторые, судя по соцсетям, стали гораздо полнее нее – той, прежней. Но у них все в порядке! Работают, женятся, рожают детей. А у Юли – полный набор проблем со здоровьем, и не только физическим. И что, это можно простить? Рудольф Карлович, это нужно забыть? Алик, их достаточно просто послать подальше?

Я не верила своим ушам. Двадцать семь лет – а я-то приняла ее за подростка! Положим, у меня тоже были проблемы с весом – и с детскими дразнилками. Но переживать так сильно? Хотя чему я удивляюсь, все люди разные. Возможно, у Юлечки тонкая душевная организация. Кстати, а не подвергает ли ее Гений ненужным переживаниям? Что-то жестковато для психолога…

Юлечка так и стояла у доски – послушно, не выражая никаких эмоций. Наверное, девчонку успели основательно напичкать какими-нибудь антидепрессантами. Гений подошел к ней и заключил в объятия, нашептывая на ухо что-то успокаивающее. В этом его жесте не сквозило ни намека на типично мужской интерес, это был скорее братский порыв. И все же я удивленно застыла на месте: что это за психолог, который так запросто обнимает клиентов? Впрочем, пора было привыкнуть к тому, что в стенах клуба происходит немало удивительного.

Гений помог Юлечке спуститься и проводил ее на место. А перед нами так и осталась огромная доска с нарисованными на ней очертаниями гигантской фигуры. Наглядно. Нам кажется, что прошлое похоронено и забыто, но оно живет. Безобразное, угрожающих размеров. В наших головах, в наших душах. Напоминает о себе, неотступно, каждый день: мыслями – днем, кошмарами и слезами – ночью. И мы бессильны что-либо изменить. Мы не можем доказать свою правоту. Как там сказал дирижер? «Меня лишили свободы ненавидеть». Именно это я и чувствовала. Сейчас, в этот самый момент, чужая непорядочная тетка хозяйничала в моем родном доме. Она могла выбрасывать дорогие моей семье вещи, выдумывать обо мне гнусные истории, откровенно хамить моим родителям… Она могла все. Я – ничего. Замолчи и смирись.

– Итак, – Гений снова встал перед нами и вскинул руки, соединив кончики пальцев, – мы собрались здесь, чтобы поддержать друг друга. Такова основная идея существования клуба – не только профессиональная помощь, но и работа команды единомышленников. Один из лучших способов справиться со своей бедой – помочь другому, оказавшемуся в похожей ситуации. Попробуем? Поможем Рудольфу Карловичу?

Я бы – с удовольствием, только чем? Все вокруг, видимо, подумали то же самое, раз растерянно притихли. Гений обвел нас задумчивым взглядом, что-то прикинул в уме и неожиданно просветлел:

– Мне только что пришло в голову… Не считая меня, здесь присутствует двенадцать человек. Двенадцать присяжных. Давайте вынесем вердикт. Виновен ли обидчик нашего дирижера? Можно ли забыть его поступок? Или это достойно порицания – и кары? Ну же, друзья, пофантазируем! Представьте, что вы – двенадцать судей. Двенадцать палачей.

Меня вдавило в стул. «Палачей». Значит, сюжет картины не случаен. Помню, Анька как-то щебетала о том, что нельзя держать в себе негативную энергию, нужно ее выплескивать – например, употреблять на творчество. Что же за демоны роились у Гения внутри? Теперь я просто обязана узнать его историю, даже если для этого придется выслушать непростые откровения остальных и самой вывернуть душу наизнанку! Кстати, неужели нас и правда двенадцать? Я машинально повертелась, подсчитывая собравшихся. Так и есть, с Гением – тринадцать. Только он совершенно забыл о Миле, будто она – пустое место…

– …у этого композитора остались близкие? – между тем выдавали идеи присутствующие. – Рассказать обо всем хотя бы им, открыть глаза на их «великого» родственника!

– А еще лучше – проклясть и навести порчу, – твердо стояла на своей глупой версии Жизель. И что там творилось у нее на работе, раз тетка никак не могла отвязаться от псевдоэзотерики?

– Да плюнуть ему на могилу, и дело с концом. – Это, разумеется, подбросил вариант Алик.

И так далее и тому подобное… Гений смотрел на нас с таким видом, будто вот-вот схватится за голову. А Рудольф Карлович… Он снова сгорбил плечи, не в силах больше нести груз переживаний, и застыл на месте, обратившись в подобие горестного памятника.

Мне стало не по себе. Этому мудрому сильному человеку явно претил поднявшийся ажиотаж. Но он снова терпел – как терпел всю жизнь. Терпел из мудрости, интеллигентности, великодушия… Мы уже перевели впустую немало слов, а скоро и вовсе разойдемся, так ничего и не предложив. Старик останется один на один с несправедливостью, глубоко оскорбленный, беспомощный…

– Да подождите вы все! – Повинуясь внезапно пронзившей разум смутной мысли, я не узнала собственный голос. Сейчас мне требовалось только одно: чтобы окружающие заткнулись. В этом гвалте идея упорно ускользала от меня… В горле пересохло от волнения, и я сделала глоток спасительного чая. Сейчас… так, уже теплее…

– Марго? – Синие глаза зажглись надеждой, и я поняла, что не могу сплоховать. Мне очень хотелось помочь дирижеру. И в не меньшей степени – оправдать доверие нашего раздосадованного лидера. Кажется, я кое-что придумала… Секундочку… Да вот же!

– У меня есть знакомая – по старой, еще журналистской деятельности. Толковая девочка, не болтушка. Работает сейчас в одном «желтом» журнале, довольно известном. Я не осуждаю – каждый зарабатывает как может, – деловито начала я.

Остальные оживились, хотя, судя по лицам, еще не понимали, куда я клоню. А во мне между тем проснулось вдохновение.

– Значит, одно издание у нас уже есть. Знакомая наверняка подскажет выходы и на другие. И сможет написать статью, изложить всю эту историю. Да, доказать ничего нельзя. Посеять сомнения – запросто. Особенно если будет написано талантливо. Как минимум расшатаем пьедестал «великого творца». Может, найдутся другие обиженные, с более вескими свидетельствами. Человек такого сорта, как этот ваш композитор, наверняка «наследил» где-то еще. Восстановим справедливость – хотя бы так! Человек умер, но память о нем жива. Так пусть эта память будет правдивой!

Повисла тишина – плотная, будто сотканная из общих мыслей. Мне было свойственно сомневаться в словах и решениях, но сейчас от привычных колебаний не осталось и следа. Во-первых, я выступаю за справедливость, и это честно. Во-вторых, мы должны стать одной командой. В-третьих, просто обратиться с просьбой к знакомой – что в этом криминального? Ну и… «лучший способ справиться с бедой – помочь другому», святая правда! И не только потому, что я отвлекусь от своих страданий и совершу благое дело. Главное, я наконец-то перестану пасовать перед людьми и обстоятельствами, переборю страхи, возьму жизнь в свои руки. Перестану быть жертвой. Дам себе свободу ненавидеть.

– Вот же! Прекрасная идея! – довольно протянул Гений с видом «можете ведь, когда захотите». – Отлично! И именно «написать талантливо»! Возьмешься, Маргарита?

Опа, а на это я, если честно, не рассчитывала… Не потому, что чего-то боялась, – в конце концов, сохранить анонимность в издании с картинками от папарацци было проще простого. Но… с недавних пор я бросила писать, не было настроения. Короткие пресс-релизы по работе – не в счет. Откуда он взял, что у меня получится? Да, и кстати… В этом клубе что, манера такая – быстро переходить на «ты»?

– Достаточно было ознакомиться с ответом на вступительную анкету, чтобы понять: у тебя безупречный и самобытный стиль, впору романы сочинять, – словно услышав мои вопросы, пояснил Гений. – Но работаешь ты в пиаре. Почему бросила писать? И не подвернулся ли повод возобновить?

– Почему? – Я лихорадочно пыталась придумать сколько-нибудь внятное объяснение. Только что я выслушала пару тяжелых историй, и впечатлений на сегодня было достаточно. Мне не хотелось погружать остальных в свои проблемы – момент еще не настал. – Все просто… Газета, в которой я работала, закрылась. Кризис, конкуренция – журналистам сейчас непросто. Я сменила сферу деятельности, а писать «в стол» – не мое. Зачем, если это никому не нужно? Я давно не работала со статьями. Да я даже название к этой истории придумать не смогу!

– Нужно что-то короткое. Да, короткое, но хлесткое, – с видом эксперта заявил Гений, словно кто-то просил его о помощи. А я ведь даже еще не согласилась! – Вот у Кафки – «Процесс», и все. Или у Шекспира – «Гамлет». У Достоевского – «Идиот». И здесь нужно что-то «говорящее».

Сказала бы я сейчас кое-кому пару ласковых, коротко, но хлестко… Гений взялся меня убеждать, а остальные с готовностью подхватили и бросились поучать. Со всех сторон полетели советы:

– Можно начать со строчки из песни, все ведь ее знают. Сыграть на контрасте: такая «светлая» песня – и темная душа…

– Про дирижера нашего как следует развернуть, не все ведь увлекаются классикой…

– И про пигмея, про пигмея обязательно написать, это так красочно…