– Эх! Хорошо пошла, – и от удовольствия даже замотал головой. – До самой души продрала.

Видно, взял его самогон, так как настороженность из глаз бандита исчезла, и чувствовалось, что он расслабился.

– Сало хорошее, желтое и душистое. Чуешь, духовитое, с травками. Сразу видно, что хозяин делал, от души, – он закинул в рот ломтик сала, хрустнул луковицей, прожевав, продолжил. – Эх! Сейчас бы расстегайчику, да чтоб дымился еще, с визигой или черными грибами, да кабанятинки копченой. От селянки домашней тоже бы не отказался. Накрошить туда копченостей да хлебную корку чесноком намазать. А дух какой от нее несет – не передать!

Я налил себе воды из кувшина. Перекрестил свой стакан, выпил, тем самым снова привлек внимание подвыпившего Оглобли:

– Ты, старовер, как тут, у нас, оказался?

– Из леса вышел, раненый. С рысью пересеклись наши пути-дорожки. Когтями посекла, да я еще к этой беде ногу вывихнул. С трудом выполз к железной дороге, а там добрые люди подобрали, не дали умереть. Пролежал какое-то время в больнице, только на ноги стал, как пришли милиционеры и сказали, что я беглый и забрали с собой.

– Слышал я от Семки, что ты… вроде как контра. Правда это?

– Вот у своего Семки и спрашивай, – буркнул я.

– Не мой он. А так да, наш он, из села, только в милицию подался. Он еще сказал…

– Не суди и не судим будешь, – перебил я Оглоблю. – Грех мой неизбывен, зато и отвечу перед Господом.

– Вот не надо мне этого! Семка еще сказал, что ты в побег не один ушел. Куды остальных девал? – с наглым и тупым любопытством продолжал давить на меня опьяневший Федор.

– Они леса совсем не знали, вот и не выжили.

– Правильно! Мне еще батька с малолетства талдычил: выживает сильный! Или ты, или тебя. Считай, ты благое дело сделал.

– Нельзя так говорить. Грех это большой – лишать жизни человека.

– Ерунду мелешь, Ванька! Ты вон в лесу жил и слыхом не слыхивал, что в Рассее творилось. Белые генералы с красными комиссарами задрались. Кучу людишек положили, а ты жалеешь каких-то душегубов.

– Какие-никакие, а они люди, Федор. Любая человеческая душа – она божья.

– Божья! Бог! А кто его видел?! Вон в народе уже говорят, что нет никакого бога! Что это один обман!

– Не хочу слушать эту ересь бесовскую! Все, я спать ложусь.

Хозяин разбудил нас на рассвете, только светать начало. Вышли во двор, где нас уже ждал курносый парнишка, лет пятнадцати.

– Санек, здорово, – поздоровался с ним бандит. – Как батька?

– Все хорошо. Этот с тобой? – подросток кивнул на меня.

– Со мной.

– Пошли, – сказал-скомандовал непонятный паренек.

Выйдя из села, мы скоро углубились в лес, после чего шли по какой-то малозаметной тропке. Дойдя до поляны, остановились, чего-то или кого-то ожидая. Похоже, нас контролировали.

Моя догадка оказалась верна, так как спустя минут двадцать к нам присоединилось двое вооруженных людей. Вышли из-за наших спин, почти неслышно, по-звериному. Поздоровались с Оглоблей, бросили на меня настороженные взгляды.

– Все чисто, Сашка, – сказал один из них парнишке. – Можем идти.

Потом была скачка на лошадях, и спустя пару часов мы оказались в бандитском лагере. Судя по всему, это когда-то был хутор богатого хозяина, от которого осталась только тень большого хозяйства. Фруктовый сад, заросший травой огород, остатки разбитых ульев. Я не знаток крестьянского хозяйства, но пристроек и сараев рядом с домом было не меньше пяти, не считая навеса с коновязью, где было привязано около трех десятков лошадей. Несмотря на запустение, дом и строения выглядели довольно крепко, за исключением местами поваленного забора да одного наполовину разобранного сарая. В глубине двора виднелся потемневший сруб колодца. Недалеко от забора лежала «домашняя мельница» – каменные круги с дырками посередине, а рядом с ними валялось лопнувшее долбленое корыто.

У ворот стояла запряженная тачанка с «максимом». В ней, развалившись, сидел бандит. Мимоходом отметил, что лента в пулемет была уже заправлена, хоть сейчас открывай огонь. Чуть дальше стояла легкая повозка без коня, с двумя большими колесами. Прислонившись спиной к одному из колес, сидел верзила с винтовкой. Я даже немного удивился, увидев почти революционного матроса, в клешах и в тельняшке, накрест опоясанного пулеметными лентами. Вот только бескозырки на нем не было. Он придерживал одной рукой стоящий прикладом на земле ручной пулемет, а во второй у него была дымящаяся папироса. Рядом с ним стоял бандит, у которого за широким офицерским ремнем торчал маузер, а из-за голенищ до блеска начищенных добротных сапог тускло поблескивали серебром рукояти кавказских ножей.

«Ишь ты, какая тут экзотика».

Бандиты, кучками или поодиночке, расположились по всему двору. Здесь были офицерские френчи, и солдатские гимнастерки, накрест опоясанные пулеметными лентами, и лихо заломленные фуражки и кепки.

Оглоблю встретили одобрительными криками и грубыми шутками, а на меня только бросали любопытные взгляды. Такое отношение было мне понятно: сейчас человек, а через десять минут покойником станет.

– Федька, иди, тебя атаман зовет.

Как только Оглобля скрылся за дверью, парнишка повернулся ко мне, затем, кивнув на лавочку у дома, сказал:

– Посиди здесь. Матвей, пригляди за ним.

Один из бандитов отделился от компании и сел на завалинку рядом со мной.

Прошло совсем немного времени, как из дома вышел Федька, нашел меня взглядом, затем мотнул головой в сторону входа:

– Чего сидишь? Иди к атаману.

Я вошел в дом. В горнице за столом сидели два человека.

– Здравствуй, гость незваный. Садись.

– И вам здравствуйте, добрые люди, – я перекрестился на иконостас, висевший в углу, чем вызвал грубую ухмылку у одного из бандитов, а затем сел на лавку. Один из них мне стал понятен сразу. Уголовник. Взгляд жесткий и цепляющий, да и смотрит исподлобья, словно волк.

«Он-то зачем здесь?» – спросил я сам себя.

Главарем банды был плечистый мужчина лет сорока с открытым крестьянским лицом и с недоверчивым и острым взглядом матерого хищника. Мне нередко доводилось встречаться с подобными волкодавами во время своей службы наемником, так этот был из той же породы.

О Семене Торопове мне уже доводилось немало слышать, как хорошего, так и плохого. Он был местной легендой, если к нему было применимо это слово. Одной из основных черт Торопова была расчетливость. Она была в его движениях и его мыслях. Он не знал слова «логика», но при этом мог отлично выстраивать логические цепочки и делать правильные выводы. Первая мировая война помогла ему найти профессию солдата, бойца, воина. Два Георгия за храбрость. Партизанская война против Колчака и интервентов дала ему командирские навыки, научила работать с людьми. У него везде были свои глаза и уши.

Он был отличным красным командиром до того момента, пока не узнал, что его младший брат был расстрелян чекистами как кулак и контрреволюционер. Красный командир решил, что после такого предательства ему с советской властью не по пути, и стал красным бандитом. Он сдал командование отрядом и, несмотря на требования и угрозы начальства, которое не хотело терять такого перспективного командира, ушел, а спустя четыре месяца в Красноярском уезде появилась банда с главарем по кличке Левша. Он не трогал местных жителей, зато продотряды и бригады агитаторов просто исчезали. Сколько у него было в банде людей и где были его стоянки, толком никто не знал, зато у атамана везде были свои глаза и уши. Несколько раз Красноярск отправлял усиленные отряды на его поимку, но все они возвращались ни с чем.

– Федор рассказал немного о тебе. Старовер, говоришь. Дай-ка гляну твой нательник, старовер.

Я неторопливо достал из-под нижней рубашки нательный крест и приподнял его вверх. Атаман одобрительно кивнул, и я спрятал свой крестик.

– Он сказывал, что ты беглый и в тюрьме сидел. Так это?

– Вам зачем?

– Не крути со мной, парень. Раз спрашиваю, значит, надо, да и помни: твоя жизнь в моих руках.

Я тяжело вздохнул, затем коротко рассказал свою историю.

– Складно баешь, да вот только проверить я тебя не могу, а значит, и веры у меня к тебе нет. Может, ты засланный? А то тут у нас был один такой, неделя как закопали.

– Я к вам не набивался, – зло буркнул я. – Так получилось.

– Не набивался, вот только это ничего не меняет. Вот мне, к примеру, на душе спокойнее будет, ежели тебя за огородом закопают.

– Не побоитесь такой большой грех на душу взять? Не отмолите ведь!

– У меня, малый, столько этих самых грехов… Да что об этом говорить. Осип, поговори с Ванюшкой!

Тут ухмыльнулся сидящий рядом с главарем урка:

– Сидел, говоришь? А кого из сидельцев знаешь?

– Кого знаю, а кого нет.

– Не крути, сучонок. Я тебе не фраер, а вор. Так кого знаешь? – жестко надавил голосом вор.

Пришлось сделать вид, что поддался, и начал перечислять:

– Бритву знал, Черепа, Петлю. Еще Шило…

– Погодь. Опиши Бритву.

– Высоты, наверно, как ты, в плечах… малость пошире. Седые виски. Шрам вот здесь, – я показал на себе пальцем. – Нет трети левого мизинца.

– Похоже, знаешь… или тебе его описали. По фене ботаешь?

– Не говорил и не буду. Дурные слова тянут за собой злые мысли и пачкают душу. Не нужно это человеку.

– Амбал для отмазки? Взять смехом на характер? Влепить скачок? Ну! Быстро!

– Вор, несущий краденое. Сыграть перед потерпевшим честного человека. Обворовать квартиру.

– В дежку долбили?

– Нет на мне срама мужеложства. Мне Савва Лукич помог, – увидев вопросительный взгляд вора, пояснил. – Граф.

– Граф? Он что, еще не помер? – в голосе вора прозвучало удивление.

– Помер. Спустя полгода, как меня закрыли. Все эти полгода я за ним ухаживал.

– Славный медвежатник был. Земля ему пухом, – он задумался на минуту, потом поднял на меня глаза. – Раз Графа хорошо знал, тогда скажи мне: какую он в молодости кликуху имел?

– Фомка.

– Знаешь. С кем на рывок пошел?

– Череп, Шило, Костыль, Бугай и Крест.

– А вышел один? – тут старый вор как-то хищно усмехнулся.

Я промолчал.

– Ладно, не говори. Все, разговор закончен. Атаман, – обратился он к главарю. – Сидел он. Зуб даю.

– Хорошо. Иди, – главарь какое-то время задумчиво смотрел на меня, потом сказал. – Все так, но нет к тебе у меня веры, старовер. Вроде все складывается, а сдается мне, что двойное у тебя нутро. Вот я сижу и думаю: может, все же прикопать тебя от греха подальше?

Спросил он сам себя, а глянул с прищуром на меня. Самое интересное, что он меня сейчас не на испуг брал, а просто размышлял вслух о том, что со мной делать: убить или оставить жить? Я же лихорадочно просчитывал свои возможности, пытаясь понять, хватит ли у меня сил уложить этого бугая, завладеть оружием и попробовать уйти через распахнутое окно, выходящее на заросший огород. По всему выходило, что нет, но умирать как баран под ножом мясника я не собирался.

– Матвей! – вдруг неожиданно закричал главарь. – Матвей!

В следующее мгновение в горницу ворвался бандит с револьвером в руке, явно готовый пристрелить меня. Помимо револьвера у него за поясом был заткнут обрез, а еще висел штык-нож. Судя по скорости его появления, он зашел в дом, как только вышел урка, и тихо стоял, ожидая команды. Теперь мне было понятно, чем была вызвана спокойная расслабленность атамана. Очередная бандитская проверка. Он, видно, уже ловил других на такой крючок. Сердце мое дрогнуло и на долю секунды замерло, словно в ожидании своей дальнейшей судьбы. Сдаваться я не собирался, а только подобрался, готовый ко всему, как атаман неожиданно спросил своего подручного:

– Телегу на пасеку собрали?

– Сделали, как ты сказал, атаман.

– Заберете парня с собой.