Темнеющая весна (страница 19)
– А разве это так дурно? – прорвалось в Анисии. – Мы живем ради одобрения других. Кому мы нужны совсем одни? Мы даже себе в таком состоянии не нужны.
– А мне и не нужно ничего кроме вакханалии, – подытожил Игорь, остроугольно отпечатываясь у Анисии в упаковках глазенок.
Дымная усталость утяжеляла мысли, которые приходилось фильтровать в произнесении. Анисии казалось, что восхищение расхлябанностью чувств может охватывать только того, кто не умеет извлекать их первопричину. В то же время ее новая сглаженность отвращала ее. Хотелось быть стихией, но в голове мерный голос все предостерегал, как это опасно, жалко, грязно.
Игорь облачился в молчание.
Из Анисии выкопалась ее излюбленная ноша одинокого ребенка, что это они с собеседником и больше никто – подлинное отображение друг друга. Она принялась отрывать от пальцев ороговевшую кожу. Поразительно, но этот человек, к которому она столько месяцев научила себя испытывать раздутую сплетнями неприязнь, взирал на нее с бередящей лаской, нежданно делающей его похожим на Павла. Анисия выскочила из тени, в которую добровольно загнала себя, в яркость его сознания. Как приятна была мысль, что он изведывает ее!
– Страшно…
– Страшно?
Отсутствие в Игоре высокомерия провоцировало в Анисии необратимую откровенность после ставшего привычкой нахлеста чувств внутрь себя.
– Да… Выходит ведь, что мы почти ничего контролировать не можем.
Несговорчивость его взгляда шепнула Анисии, что вовсе не Полина руководила Игорем.
– Да и к чему? Иначе потрясениям и праздникам – нет.
Где-то в глубине Анисии вновь начало тлеть затаптываемое самосохранением желание напропалую пить красивых мужчин, не терзаясь надстроениями цивилизации, ровно как и последствиями. Если бы только могли ее сестры обходить расплату!
– Я никого не люблю, Анисия. Знакомо тебе это чувство? Обычно это означает, что люблю себя. Но и тут мимо.
– А Полина? – пролепетала Анисия.
Игорь благодушно повернул нависшей над грудью головой.
– В наших отношениях все хотели видеть какой-то надрыв. Он из моды не выходит, да? Она меня ко всему прочему пыталась вылепить агрессором. А я играл… Вот мы просто и разбежались. Не выношу натуру ее вихлявую. Так бы и припечатал. Хотя какая же сладкая у нее кожа…
Анисии вдруг примерещилось, что они в искусно выстроенных декорациях произносят пафосные фразы, угодные кому-то иному. Озвучиваемые идеи уже были, были тысячекратно. В разных зеркалах, озерах и каплях. Быть может, обернутые в иные платья, но они уже находились вот так друг напротив друга, раскалывая друг в друге инородность. По чьему велению она находится здесь?
– Я тебе это говорю, – пророкотал Игорь ни с того ни с сего, – но только посмей вмешиваться в мою жизнь! Ничего еще не кончено!
– Что ж, я тебя и не задерживаю, – заявила Анисия победоносно.
Игорь посмотрел на нее совершенно не тягостно, а как-то грустно. Он рванулся было в ее сторону, но замер.
– Прости, – понуро прошептал он.
Анисия едва не впервые посмотрела Игорю прямо в вытянутые глаза. Они отражали ее с опаской и надеждой. С каким-то чувством полузатоптанной брезгливости Анисия отвернулась. Ее охватила гадливость, что ей придется спасать его от пут, которыми он гордится. Что он начнет стенать, уверять, как хочет измениться… А через неделю цикл обновится. Но при этом виновата будет уже не Полина, а она сама.
От Игоря все шла какая-то колючая оборона пополам с вороватой тоской в глазах. Он подробнейше заструился эксгибиционизмом о себе, о своих бедах, своих разочарованиях, своих страхах, своих падениях, своей детской и юношеской боли.
33
В этот момент явился Павел, а вслед за ним и чарующий аромат. Мельком взглянув на брата, он ничего не сказал и велел принести ему сына.
– Как ты умудрилась… – изнуренно то ли спросил, то ли констатировал Игорь, глядя на Аркадия.
– Что?
– Для этого же надо быть абсолютно женщиной…
– Зачем ты говоришь это? – вмешался Павел с проблеском интонации, испугавшей Анисию.
– Что говорит? – зловеще спросила Анисия.
– О святом глумится, – ответил Павел уже без заявленного запала.
– Святом? – резко бросила она. – О лицемерии оттопыривания дверей?
Рот Павла ухнулся вниз.
– Брак – это защита.
– Брак – физиологическое рабство. Превращение женщины в биологическое существо. Потерянное для всего остального мира.
Говоря это, Анисия даже не подумала, что их союз с Павлом тоже является браком.
– Обожествляя, мы же врем, что не презираем, – изнуряюще улыбнулся Игорь.
– К чему эти выводы? Если скоро ты вина напьешься, – процедил Павел.
– Я могу сколько угодно пить, но все равно остаюсь хозяином себе, – с какой-то потопленной угрозой ответил Игорь.
Анисия, даже не всматриваясь в лицо Павла, почувствовала, как он напрягся. Исподволь проступила и былая отрада, что братья разобщены. Что с ней-то они ладят куда лучше, чем друг с другом. Что с каждым по отдельности вполне допустимо пропустить пару уничижающих словечек о другом ко всеобщему удовольствию.
– И все же я предпочту наблюдать за миром без иллюзий браги, – ожесточенно проговорила Анисия.
Игорь с проторенной привычкой вызывать отвращение подернул внушительными плечами.
– А кто вам сказал, что в вашем наблюдении за окружающим нет иллюзий? Я знаю этот взгляд, Анисия. Не думай, что я себя не виню. Есть… есть двугривенный у тебя? До дома бы доехать… – спросил он как-то заискивающе и обреченно.
Анисия вовремя подавила взгляд жалостливого пренебрежения в его сторону.
Игорь привычно-весомым жестом полез за портсигаром, нервически теребя пуговицу на кармане.
– Он издевается просто, – произнес Павел вполне отчетливо.
Игорь с улыбочкой повел головой и посмотрел на брата с обнаженным остервенением. Фаталистичный тип с вогнутыми плечами трансформировался в грозного переродка.
– Помнится, как ты истекался в рассуждениях о своей будущей жене. И какой ты искренний, настоящий, а вокруг все сплошь фальшивые эгоисты. И женишься ты только на ангеле во плоти. И если супруга твоя сделает что-то не так – она сразу станет тебе отвратительна!
Павел, напряженно краснея, молчал.
– И это я дурной? – пробасил Игорь.
Интонации его взорвались из меланхолично-пришибленных в медвежьи. Анисия с трепетом подумала, что вот, наверное, истинно русская душа, которую со слюноотделением принято превозносить как какую-то свою личную заслугу.
– Я хоть себя не оправдываю.
Павел глубоко выдохнул. Анисия скользнула по его молчанию неодобрительным взглядом.
– Зато Полина себя очень любит оправдывать, – сказала она, надеясь, что разговор переведется на Полину.
Какое-то подобие выдержки окончательно сдернулось с выточенного лица Игоря. Анисия, знавшая, что не обладает Полининой притягательностью в глазах мужчин, в очередной раз испытала облегчение от этого факта. Слишком уродливыми были формы страсти, которые напропалую воспевались.
Вспыхнув из кресла, Игорь процедил, особенно не опасаясь сорваться на крик:
– Полина – моя! Виктор – подлец, а Полина больна, только поэтому он и подступился к ней! Он – червь. А у нее силенок маловато. Она в поисках защиты притянула хищника! Я его уничтожу!
Павел, наконец, посмотрел на брата с сжимающим губы сожалением.
– …она не подпускает меня! Из какого-то уродливого упрямства! Будет моя, хочет или нет! Никуда не денется! Себя не любит, вот с этим и спуталась! Она себе не прощает вывернутое влечение к нему! Но это не любовь, это преступление! Это над собой насилие! Она не понимает, что такое любовь теперь! Понять не может, ей не показали!
С этими словами он неровно выскочил из комнаты.
– Он убьет ее, но не отпустит, – процедила Анисия нехотя, но не желая упустить редкое удовольствие от сплетни о ком-то действительно интригующем.
Павел утомленно разлепил сжатые губы. Его тон был слишком обыденным, не вязавшимся с блеском отгремевшей сцены.
– Да брось ты. Игорь слишком на себе зациклен, чтобы убить ради страсти. Ради денег – может быть. Человек страстей – слишком уж поэтичное название для этих кузнечиков. У него ведь одна страсть… к себе. К своей надломленности. Сколько раз он уже был одержим женщиной, я и со счету сбился. И ведь каждый раз взаправду едва не в петлю лез. А через неделю презентовал новую. Он тебе наплетет, что она все сделала, чтобы его оттолкнуть. А к ней и присосался, потому что все было обречено с порога.
34
– Все только и говорят о новой повести Всемила. – сообщил Алеша во время следующего посещения Анисии.
– Да, я читала.
Анисия как-то дернулась и вскочила, принявшись переставлять предметы на столе.
– У тебя никогда не было чувства… Странного, – продолжила она на выдохе, с выжидательной мольбой посматривая на Алешу. – Будто разум отделяется от привычно воспринимаемого изнутри и смотрит на себя со стороны. И ужасается, что следит за собой извне, стараясь поскорее вернуться обратно. Спрашивая себя, кто же я, кто же я… что вообще значит «я»? Становится так жутко от этого вопроса… слоится самое привычное, то, что казалось неделимым. А разум сам себе удивляется. Мы ведь и впрямь не получаем сознание разом, на блюдечке… И так страшно становится. Что я и впрямь беззастенчиво живу, чувствую все эти годы, будто не происходит ничего неординарного.
Алеша со слишком хорошо знакомой Анисии отрадой от доказательства наличия рассудка у другого молчал. И только смотрел на нее своим одному ему присущим взглядом какого-то выжидательного полуукора.
– Должны же мы, наконец, осознать, что на самом деле руководит нами. Что за пределами этих немыслимо красивых декораций.
Анисия отрешенно глядела в стекла, испещренные пылевыми разводами.
– Прежде ты бы сказал, что бог, – продолжила она, вновь не получив ответа.
Алеша поежился.
– Кто руководит нами – не слишком ли претенциозно? Общие законы биологии и социума.
– Я и сама прежде бы сказала так, – ответила Анисия не без одобрения, но и не удовлетворенно, думая об экспериментах Всемила.
Что, если они распространились куда дальше, чем принято было считать?.. Даровали ему собственную шагреневую кожу.
– Вот видишь, какие красивые рассуждения я потерял вместе с верой? Даже ты не чужда им. Я все стыдился слабости, которой меня наделяла религия. Слабости прощения, принятия людей. Вера была слишком понятна и прожита. А хотелось стихии, новизны.
– Слабости? – прошептала Анисия, моргая.
– В один момент я понял, что другие попросту жить не умеют. Что им, быть может, даже против воли следует объяснить, как правильно. Что и я сам, когда сбежать хотел от родителей, был только незрелым отроком, которого имели право учить. Мне все казалось, что теперь уж я-то, конечно, должен все знать, все понимать… Я так хотел все контролировать… даже свой характер. Наше и чужое будущее.
Анисия прикрыла глаза, слишком хорошо зная это чувство и не желая возрождать его из глубин утоптанности пережитого.
– Как только я перестал заставлять себя подавлять внутреннее презрение, которое я считал стыдным… тогда все и начало удаваться. Меня перестали считать идиотом.
– Идиотом?.. – бессильно переспросила Анисия.
– Именно. Ты и сама почти в лоб мне говорила это.
– Я много чего говорила. Но это на камне не высечено. Мне сколько лет было?..
Алеша внимательно посмотрел на нее.
– Всего-то несколько лет прошло.
– А будто бы жизнь прошла, эпоха.
Еще более тревожащее и тщательно утаптываемое чувство вновь приподнялось в Анисии.
– Тебе… не кажется, что плохенько поставлены декорации? – спросила она, желая этим вопросом перебить тот, застрявший полуоформленным.
– Декорации вокруг нас делали такие же люди, как и мы.
– Я не была бы так уверена…
Алеша пожал плечами.