Потомок дворянского рода, сын академика и внук замминистра образования, тот, чья мать блистала на сцене Большого, а бабушка – на сцене Малого театра, проигрался в пух и прах. Его жизнь разделилась до тридцати восьми лет и после. До этого была большая семья, любящая своего единственного внука и сына больше жизни, хорошая работа переводчиком в министерстве сельского хозяйства, где он, не напрягаясь, получал отличную зарплату. Там Алексей встречал иностранные делегации, а в свободное время общался с умными и интересными людьми. Жизнь его излучала благополучие в общепринятом смысле этого слова. Он пользовался безусловным интересом женщин и платил им тем же, не желая принадлежать только одной. После же было презрение родителей, старческие, выцветшие глаза деда, наполненные слезами и брезгливостью, и его тихое «пошел вон». Увольнение догнало его через две недели со словами: «Мы не можем компрометировать министерство». Алексей не хотел в это верить, но понимал, что здесь не обошлось без деда. Новая же работа никак не находилась, а друзья, если таковые вообще были, отвернулись.

Леша Кропоткин с детства был неженка, ничего и никогда он не делал сам. Школа с языковым уклоном – это бабуля, институт самый лучший, причем не только в России, а в мире – отец, непыльная и респектабельная работа – это тряхнул своими связями дед. Однако апофеозом жизненного краха Алексея Кропоткина стала потеря квартиры, ее подарил ему отец. Словно поставив окончательный приговор неудачнику Леше, из-за неоплаченных кредитов этот дорогой подарок родителя забрал банк. И вот сейчас москвич в восьмом поколении с шикарным генеалогическим древом, где было место и дворянам, и советским деятелям, и гениальным актерам, уже полгода ютился в съемной комнате на окраине Москвы. Потихоньку он проедал вещи, оставшиеся от шикарной жизни, благо их было много. Раньше бы он даже не подумал, что куртка от известного кутюрье может прокормить его целый месяц, сейчас же он торговался на популярном сайте по продаже б/у вещей за каждый рубль, подспудно понимая, что именно его может не хватить завтра на хлеб.

Ветер рванул и распахнул полы стильного серого пальто, оставшегося от прежней жизни, этот забияка сразу принес холод, тот пробрался глубоко под одежду и начал колотить нового хозяина. Алексей принципиально определил в своем гардеробе несколько вещей, с которыми не расстанется никогда, даже несмотря на голод, в это число входило и пальто, сшитое у итальянского дизайнера на заказ. Также в этом списке была шляпа невероятного серого цвета, ведь именно к ней, так любовно купленной в Париже на улице Риволи, и было заказано это шикарное пальто. Но гордостью, смешанной с обожанием, для Алексея Кропоткина была трость. Ее рукоятка была сделана из слоновой кости в виде обнаженной женской фигуры, она, как пазл, ложилась в ладонь хозяина и сразу же становилась продолжением руки. Алексей закутался в пальто, но озноб уже пробежал по коже, ботинки из итальянской тончайшей кожи, не предназначенные, чтобы в них ходили по слякотным лужам осенней Москвы, пропустили влагу, и ноги замерзли.

Услышав вчера в трубке о смерти старика Штольца, он не удивился, хотя старикан и был живчикам, но возраст уже читался в каждой его морщине. Однако известие, что малознакомый партнер в карты что-то оставил ему в наследство, поразило Алексея наповал. Они были шапочно знакомы (будучи людьми одного круга, им приходилось иногда пересекаться на разного рода мероприятиях), но дружбы не водили. Максимум при игре в преферанс могли перекинуться несколькими фразами. Неужели кто-то рассказал ему о бедственном положении Алексея, и Савелий Сергеевич решил поиграть в меценатство, помогая обедневшему слою русской интеллигенции? Алексей Кропоткин, хотя родился еще в Советском Союзе, даже мысленно всегда себя отождествлял с высшим аристократическим слоем России. Как говорила ему с самого детства мама: «Не забывай, Алексей, в нас течет дворянская кровь, причем и по материнской, и по отцовской линии, не испорть ее». Вот хороший мальчик Алеша и боялся ее испортить. До сих пор он так и не нашел вторую половину, достойную чистоты их крови, и до тридцати восьми лет ходил в холостяках.

Дверь в старое здание была новой и безумно дорогой, он понял это с первого взгляда – была у Алексея такая способность, определять примерную стоимость любых вещей на глаз. Поэтому, оценив вход в нотариальную контору, он еще раз внутренне порадовался: люди с такими деньгами не занимаются глупыми розыгрышами проигравшихся аристократов.

– Добрый день, – секретарь, встречающая посетителей в холле, была еще одним доказательством состоятельности конторы. Это была девушка с внешностью модели, причем все у нее явно было натуральным, что в наш силиконовый век ценится в два раза дороже.

– Алексей Владимирович Кропоткин, – представился он, – меня ожидают.

Та посмотрела в свои записи огромными голубыми глазами и, немного смущаясь, произнесла:

– Совершенно верно, можно ваш паспорт – я выпишу пропуск.

Алексей привык к такой реакции на свою персону, конечно, раньше она была стопроцентная и обычно более бурная, но ничего, есть еще порох в пороховницах. Он вальяжно протянул паспорт и одним уголком губ улыбнулся девушке-модели – недостойна она полной улыбки, ведь она всего лишь обслуживающий персонал. Для аристократа Алексея почтение к женщинам было обязательным, он не позволял себе другого отношения к представительницам слабого пола. Для себя же он делил их на три категории: без улыбки, половина и целая улыбка; правда, целая улыбка была подарена дамам, которых можно было пересчитать на пальцах одной руки. Алексей Владимирович Кропоткин был жаден на этот счет, он считал, что у него сильно развито собственное достоинство, посторонние же люди говорили, что это самомнение, которое плескалось у него через край. Наверное, поэтому он остался совсем один, когда к нему пришла беда. Взяв в руки пропуск, Алексей Кропоткин, аристократ и обладатель голубой крови, со страхом пошел в направлении, которое ему указала девушка-модель. «Ну что ж, Савелий Сергеевич, – подумал Алексей, – посмотрим, спасение ты мое или погибель».

Глава 4. Странное завещание

Зинка пришла вовремя, этому ее тоже научил дед. «Никогда не опаздывай, точность – вежливость королей», – говорил он. «Ну как же, – сопротивлялась Зинка, – ведь говорят, девушка должна немного опаздывать». – «Не говори глупости, – злился дед, – если это не психологический ход и он не задуман заранее, то это всего лишь опоздание, а это говорит лишь о невоспитанности и неуважении к людям, которые тебя ждут».

В нотариальной конторе как-то чересчур радостно ее встретил молодой человек лет тридцати. Он оказался обладателем того самого волшебного голоса, видимо, это он вчера звонил, договариваясь о встрече. Проводив Зинку в кабинет, сладкоголосый попросил подождать немного и ушел. Там за красивым дубовым столом уже сидела яркая девушка и разглядывала забинтованный средний палец. Она была очень вульгарно накрашена и не менее вульгарно одета. Словно привет из девяностых – алая помада, черными тенями подведенные глаза, много туши на ресницах, которая, видимо, из-за плохого качества уже частично осыпалась, делая свою хозяйку похожей на панду. Голубая блузка с рисунком из блесток на груди, видимо гордость хозяйки, была заправлена в короткую кожаную юбку. Особой любовью девушки являлись серьги в виде розового перышка, она постоянно поправляла их, словно проверяя, не потерялась ли такая красота.

Не обратив никакого внимания на Зинку, яркая девушка, озираясь, смотрела по сторонам и постоянно все трогала – ручки на столе, подлокотники кресел и даже маленькие конфеты в вазе, периодически выкладывая их на стол. Перетрогав все и заскучав, она взяла ручку и нарисовала на забинтованном пальце ноготь, но, видимо не удовлетворившись результатом, подумала и раскрасила его в фиолетовый цвет. Зинка наблюдала за ее манипуляциями и пыталась сквозь тонны косметики на лице понять, сколько ей лет. Но, видимо, девица не привыкла долго молчать, потому что после десяти минут тишины и гордого презрения по отношению к Зинке она все-таки решилась и, наклонившись над столом, шепотом, словно боясь, что ее услышат, спросила:

– А ты тоже на это самое, на завещание?

Получилось немного зловеще, и Зинка испуганно махнула головой.

– И тоже не знаешь, кто это? – озираясь спросила размалеванная и, не дожидаясь Зинкиного ответа, продолжила: – Жесть, ну ты даешь, вроде одета прилично, значит, бабки есть, или приезжая, тогда понятно. Вот я бы никогда не повелась на это, но так хочется от предков съехать, сил нет. Хотя мне грех жаловаться, мне повезло, я-то москвичка, – гордо закончила девица.

У Зинки в этот момент появилось еще больше вопросов, которые не находили ответов. Но, оценив интеллект и воспитанность девицы, она сделала заключение, что спрашивать бесполезно, и все-таки решила подождать того, с волшебным голосом. Собеседница хотела сказать что-то еще, но ей не дали. Дверь распахнулась, и на пороге появился еще один персонаж. Мужчина лет сорока с остатками былой красоты на лице и огромным самомнением в глазах, оставшимся с тех времен, когда он мог похвастаться молодостью.

– Добрый день, – слегка наклонив голову, поздоровался бывший казанова, держа в одной руке шляпу, а в другой трость.

Зинка молча кивнула в ответ, ее собеседница же замерла с открытым ртом, не в силах шевельнуться. Она завороженно смотрела на вошедшего, как апостолы смотрели когда-то на Иисуса, идущего по воде, не иначе. Зинке стало жаль ее, вошедший франт уже бросил презрительно-уничижительный взгляд в ее сторону, поэтому, вспомнив про женскую солидарность, Зинка наклонилась и ударила девицу по руке в надежде, что та отомрет и все же закроет рот. Но Зинка, просто производитель неловких ситуаций, нечаянно ударила «яркую» по забинтованному и, видимо, очень больному пальцу, чем породила фонтан эмоций. Девушка вскочила и, тряся рукой, начала громко материться.

– Сволочь, за что, почему, боже, как больно, – и это только те слова, которые можно произнести, остальная же лексика была чисто русским отборным матом.

У мужчины с тростью и шляпой в руке, видимо, уши свернулись в трубочку, ну а как еще можно оправдать то, что он надел шляпу снова на голову и прижался к двери. Только желанием спрятать свернувшиеся уши, ведь Зинка могла поспорить, что этот франт знает с детства, что в помещении необходимо снимать головной убор. Сама же виновница кинулась извиняться к ругающейся девушке, но не тут-то было. Видимо, от сильной боли девица скакала по комнате, переворачивая стулья и круша книжные полки. Зинке ничего не оставалось, как следовать за ней и поднимать все, что та перевернула. И именно в этот момент в кабинет зашел сладкоголосый в компании двух мужчин.

– Очень рад, что вы познакомились, – растерянно сказал он, наблюдая в кабинете полный разгром. – Зинаида, зачем вы бегаете за Матильдой? – воскликнул нотариус, и голос его перешел на визг, перестав быть сладким. – Оставьте ее в покое.

Остановившись, Зинка поняла, что именно так все сейчас и выглядит, и уже открыла рот для оправданий, но передумала и решила просто обидеться.

Минут десять ушло на то, чтобы все успокоились, и еще полчаса – на элементарную уборку кабинета, чтобы не было ощущения, будто они сидят в комнате сбора макулатуры.

– Добрый день, дамы и господа, – начал нотариус, – меня зовут Марк Абрамович Дуров, я душеприказчик Савелия Сергеевича Штольца. Сегодня, тридцатого сентября сего года, нами оглашается завещание закрытого типа. Присутствуют наследники, нотариус-исполнитель и два свидетеля.

Зинка, которая уже перестала обижаться, ведь как говорил кот Матроскин, совместный труд, он сплачивает, в душе понадеялась, что «яркая» и «франт» – это всего лишь свидетели, но нотариус в этот момент показал рукой на двух молчаливых мужчин в одинаковых костюмах.