Проходя по одной из мощеных улиц, Стина видела нарядные зеленые деревца, пережившие пожар. Сохранились и уличные фонари, они ведь чугунные, только стекло лопнуло от жара. Народу вокруг было не много; Стине встретились два-три человека, бесцельно, на первый взгляд, бродившие по улицам. На месте того, что совсем недавно было домом, одиноко торчала печная труба – она еще дымилась; по пожарищу крадучись ходила, принюхиваясь к обломкам, лиса. Слышались птичьи песни, воздух полнился бабочками и насекомыми, а на черном фоне видны были яркие брызги: желтые, белые и голубые цветы уже успели прорасти там, где совсем недавно лежали половицы.

Стина поразилась тому, сколь мало заботит природу человек и его горести; в эту минуту она кое-что поняла. Мысль была давней, но до сего дня Стина не могла подобрать для нее слов.

Время устроено не так, как представляется человеку. У него нет начала; ни прошлого, ни настоящего, ни будущего не существует. Существо, задумавшее наблюдать за временем извне, стало бы свидетелем множества событий, происходящих одновременно. Для жителя земли все, чему еще суждено случиться, уже произошло; никто не замечает, что нет никакой осмысленной взаимосвязи между событиями. Стина уже побывала во всех тех местах, куда держала путь, она уже нашла Акселя – или не нашла.

Там и тогда, где и когда она сейчас находилась – на улице сгоревшего городка, одиннадцатого июля тысяча восемьсот шестьдесят девятого года – уже росли и еще вырастут леса и луга. Пустыни, горы, морские ложа появятся и сгинут, как появлялись и исчезали другие города, жители которых говорили на других языках и подчинялись законам иного времяисчисления.

Бессчетное число раз мир тонул в кипящей лаве, и земля разверзалась, чтобы поглотить его. Но бо́льшую часть времен мир оставался безвоздушной ледяной пустотой, которая простиралась, куда хватало воображения: некое ничто в вечности.

Стине вдруг показалось, что она совсем одна в замкнутом пространстве; от этого чувства стало трудно дышать. Она остановилась и оперлась о фонарный столб.

– Мы всего лишь призраки, – проговорила она. – Как вы не понимаете?

Никто ее не услышал, кроме дрозда; птица торопливо скосила глаз, а потом снова принялась добывать червяков из зазоров между булыжниками мостовой. Но скоро ее, Стину, услышат все. Она возложит руку людям на головы, она донесет до них весть о том, другом мире. Мире, в котором красоты и любви больше, чем в этом саване.

После Ефле была Упсала, где жил епископ, а потом – Стокгольм, самый большой город страны, ее столица, где жил король. Если Карл XV выслушает Стину, то вскоре и другие станут слушать ее слова.

И ни одному человеку больше не придется жить, страшась смерти.

Глава 9
Васастан

Термометр на приборной доске машины показывал двадцать пять градусов, и патрульный Нильс Олунд уже предвкушал, как приедет домой и будет пить пиво на балконе.

Они свернули на Торсгатан и поехали назад, к Кунгсхольмену. Оливия Йенсен вела машину, а Олунд, сидя рядом с ней, приводил в порядок отчет по итогам утреннего вызова.

– День начался не сказать чтобы бодро, – заметила Оливия. Олунд пожал плечами:

– По-моему, ложная тревога все же лучше, чем труп.

Служба экстренного вызова приняла сообщение о том, что в Хагапаркене, возле Медного шатра, возможно, произошло убийство, но, когда Олунд с Оливией и спасателями прибыли на место, жертвы они не обнаружили. Зато там оказался человек, позвонивший в SOS Alarm; он утверждал, что застрелил какого-то незнакомца и спрятал труп за Медным шатром. Полицейские не обнаружили ни трупа, ни орудия убийства. Перед ними был только парень с браслетом психиатрического отделения. Олунду стало его жалко. Парень вбил себе в голову, что убил другого человека. Почему?

– Может, он просто хотел, чтобы его отвезли обратно в больницу, – сказала Оливия, словно прочитав его мысли.

– Может быть.

Хроническое чувство вины, подумал Олунд.

На Санкт-Эриксгатан поток машин стал плотнее. Олунд покосился на Оливию. Под тридцать, служить начала после Нового года. Амбициозная, резковатая, отлично соображает. И красивая. Немного по-мужски, угловато худая, с резко очерченным подбородком и широкими плечами. Резкость Оливии была немного напускной, но Олунду она не мешала. Оливия новичок на службе и просто не до конца уверена в себе. Главное – человек она симпатичный, по-настоящему симпатичный.

Тот факт, что Олунд, прослужив тринадцать лет в стокгольмской полиции, все еще ходил в патрульных, сильно забавлял иные юные дарования. Но Оливия, человек умный, понимала, что суть полицейской службы, вне зависимости от чинов, одна: служить людям и по возможности защищать их.

Задача не из легких.

Оливия сбросила скорость и указала на Санкт-Эриксплан.

– Гляди… Сегодня что, в психушке день открытых дверей?

На дороге, перекрывая встречную полосу – что, разумеется, бесило автомобилистов, – стояла девушка в рваной стеганой куртке, наброшенной то ли на грязное платье, то ли на ночную рубаху. Водителей абсолютно не заботило, что девушка плачет. Как только она отошла на обочину и побрела в сторону Уденплан, хор раздраженных гудков сделался тише.

– Поедем за ней? – спросила Оливия.

Девушка – или девочка – бросала из-под нечесаных светлых волос растерянные взгляды. Она как будто понятия не имела, где оказалась.

Машина с полицейскими медленно покатила за ней, свернула за угол, на Санкт-Эриксплан, и поехала дальше, на восток Уденгатан.

Тощая фигура в удивительном наряде остановилась возле лотков с фруктами, выставленных возле магазинчика на той стороне улицы. Девушка больше не плакала. Она взяла с лотка яблоко и внимательно осмотрела его. Потом откусила раз, другой и, не смущаясь, сунула яблоко себе в карман.

Изучив другой лоток, она выбрала лимон. Понюхала. Сунула в рот, откусила, скривилась, осмотрела шкурку.

– Наркоманка, – предположила Оливия.

– Да, похоже.

Девушка тем временем достала из кармана что-то, похожее на кожаный чехол. Оливия медленно подвела машину поближе.

– Нож, – констатировала она. Олунд кивнул.

Девушка привычной рукой вытащила нож из ножен, разрезала лимон посредине, откусила от одной половинки и тут же выплюнула.

– Так, – решила Оливия. – Пойдем-ка поговорим с ней.

Олунд уже хотел было согласиться, как вдруг в дверях магазинчика показался какой-то мужчина. Олунд не слышал его слов, но мужчина явно был сильно рассержен.

Оливия быстро огляделась по сторонам, свернула на другую полосу, по направлению к магазинчику. Девушка тем временем попятилась от мужчины, обозленного тем, что какая-то наркоманка угощается его яблоками и лимонами. Обнаружив, что у наркоманки в руках нож, мужчина, защищаясь, вскинул руки.

Оливия с Олундом уже вылезали из машины, когда девушка со всех ног бросилась бежать по направлению к Васапарку.

Развевающееся платье мелькало между стволов, полицейским же дорогу перегораживал грузовик, и броситься следом за девушкой они не смогли. Потом на другой полосе словно из ниоткуда возникли еще две машины, до сей поры заслоненные грузовиком.

Не схвати Олунд Оливию за плечо, она бы кинулась прямо под колеса.

– Спасибо, – сказала Оливия, когда они наконец перебрались на другую сторону. – Ну и скорость у нее! Куда она могла деться?

– Она в парке. – Олунд, занимавшийся легкой атлетикой, сообразил, чему стал свидетелем.

Шестьдесят метров в… Да, похоже, что это…Молодежный рекорд Швеции? Может, даже для юношей?

– Пошли, – сказал Олунд. – Сейчас мы ее найдем. Машина пусть стоит, где стоит.

Оба бросились в парк; им даже не пришлось спрашивать, куда побежала девушка. Какая-то пара с коляской указывала на скалу в западной части парка.

– Какая-то бомжиха чуть в нас не врезалась. У нее нож… Что она такого сделала?

– Яблоко украла, – ответила Оливия, и они с Олундом побежали дальше.

* * *

Небольшой парк был обнесен белой оградой, имелась там и живая изгородь. Между плодовыми деревьями тянулись дорожки, посыпанные щебенкой и камешками покрупнее; на камешках там и сям валялась кора. Посреди парка, у зеркального пруда, стояла, держа за руку молодого мужчину в белом, согнутая старостью женщина.

По воде плыли кувшинки; среди камней мелькали золотые рыбки. Высокие каштаны над ними тянули к небу белые свечки соцветий.

– Может быть, вернемся? Чтобы не пропустить чаепитие?

Старушка кивнула, и санитар повел ее к шезлонгам, выстроившимся у кустов шиповника.

Вдруг от беседки донеслись громкие голоса. Какие-то мальчишки не то смеялись, не то ссорились.

– Подождите, – попросил санитар. – Присядьте сюда.

Под ботинками санитара хрустнул гравий, а дальше все произошло очень быстро. Сначала послышался громкий крик, а потом к ним медленно вышла какая-то фигура. Перед санитаром предстала девушка с испачканным лицом.

Девушка шагнула к старушке и подняла руки, красные, как цветы шиповника. Потом она погладила старуху по щеке пальцами, порытыми чем-то мокрым, липким и красным. В другой руке сверкнуло лезвие ножа.

* * *

– Как сквозь землю провалилась, – сказала Оливия.

Олунд взглянул в сторону Саббатсергспаркена – одного из множества лесопарков, разбросанных к югу от Васапарка. С тех пор как они упустили девушку, прошло уже десять минут.

– Может, мы попусту тратим рабочее время? – Оливия взглянула на него. – Этим разве не выездные патрульные должны заниматься?

– Наверное.

И все же у Олунда было чувство, что эта девушка – не какая-нибудь обычная наркоманка. Если она вообще наркоманка. Он отметил, как она изучала яблоко. Это не взгляд наркоманки, нет. Это взгляд человека без червоточины.

Она пошли назад, к машине. Олунд вытер потный лоб. Да, выпить пива на балконе сейчас было бы неплохо.

– В Саду чувств? – спросила Оливия.

– Не понял.

– Маленький парк возле Музея искусств… Мы его пропустили.

Они прибавили шагу; приближаясь к низенькой белой ограде, тянувшейся вокруг сада, они услышали, как кто-то зовет на помощь. Калитка в ограде была распахнута. Выложенная плитками дорожка вела к открытой гравийной площадке, на которой стояла садовая мебель. Поодаль виднелись пестрые клумбы, кусты и деревья, за ними белела беседка.

– Кровь, – на бегу бросила Оливия.

По плиткам дорожки тянулась цепочка из редких капель; в тот же миг Олунд заметил старуху – та, уставившись в никуда, сидела в шезлонге на краю площадки.

Одна щека женщины была вымазана кровью. Олунд и Оливия бросились к ней.

– Эй, эй! – От беседки уже бежал мужчина в белом. – Это не ее кровь, – крикнул он. – Там какой-то парень тяжело ранен. Я вызвал “скорую”, но…

– Побудьте пока с ней. – Оливия предъявила санитару жетон.

Едва увидев лежавшего на земле молодого человека, которого окружали трое других парней, Олунд понял, что счет идет на минуты. Крови было много, слишком много.

– Отойдите! – крикнула Оливия. Ребята отступили, а она присела на корточки возле раненого. – Дай-ка, – бросила она парню, у которого куртка была завязана рукавами на поясе. – И прекратите снимать!

Олунд увидел в руках у одного из парней телефон. Парень попятился и сунул телефон в карман. Оливия вырвала куртку из рук у его приятеля, а Олунд тем временем присел рядом с ней, осторожно повернул раненого на бок и приподнял пропитанный кровью свитер.

Три глубокие, длиной в несколько сантиметров раны с завернутыми краями образовали полумесяц. Олунду они показались похожими на след от медвежьих зубов.

Глава 10
Ренстирнас-гата

Если не считать того, что до моря отсюда слишком далеко, летом слишком жарко, а в остальное время года – слишком много студентов, Упсала вполне симпатичный город. Но стены в трехкомнатной квартире Луве Мартинсона в Свартбэкене как будто начали сжиматься, и Луве стало тягостно в собственном жилище. К тому же Упсала мало подходила для частной практики.

Старые клиенты Луве остались в Стокгольме. Десять лет назад, еще до интерната в Скутшере, Луве вел прием в Сёдермальме. Когда он нашел идеальное место на Ренстирнас-гата, в паре кварталов от Нюторгет, ему показалось, что он вернулся домой.