– Не знаю, – сказал Липницкий. – По-моему, так и не стало. Мне шестьдесят три года, а я по-прежнему не могу оставаться дома один. Видите, к вам приехал!.. Излагаю вам свои проблемы!

– Это нестрашно, – быстро сказала Марина.

– Спасибо за чуткость.

Они помолчали. Тикали часы, и собака Черри мелко и ровно дышала.

– А я так надеялась, что пройдет время, и все забудется, – сказала Марина задумчиво.

– Пройдет, но не забудется, Марина.

Она взглянула в окно и заспешила:

– Дети приехали, а у меня ничего не готово!

– Я вам помогу.

– Нет уж, спасибо!

– Я прекрасно жарю котлеты.

– Никаких сомнений! – Она засмеялась. – Вы мне лучше скажите, родители приезжей девочки нашлись? Вы им позвонили?

Он покачал головой.

– Мне кажется, девочка заморочила нам голову. Помощник по именам нашел номера и звонил, но отвечают совершенно другие люди с совершенно другими именами.

– Господи, – проговорила Марина. – Только этого нам не хватало! Может, она и похищенную сумку выдумала?

– Ба, это мы!.. Ба, ты слышишь?! Даня сказал, у наших ворот их машина!.. Ба-а!..

– Я прекрасно слышу – машина. Зайдите как следует и поздоровайтесь.

Внучка влетела, швырнула в угол рюкзак, потянула носом, сказала, что котлет есть не станет, и тут увидела – сначала собаку. И мгновенно, как ребенок, просветлела лицом.

– Это кто тут у нас? – Она подбежала к собаке и присела на корточки. – Ты кто?

Черри немедленно подала лапу, Настя схватила и потрясла.

– Ты здороваешься?! Ба, ты нашла собаку?! Она теперь наша?! Ба, мы же ее не отдадим, да?!

– Добрый день, – громко сказал Даня Липницкий, заглядывая из прихожей, и страшно удивился. – Черри? Ты здесь?

Черри вскочила и понеслась к нему, сбив от нетерпения Настю. Настя села на попу.

– Черри, здорово, здорово, хорошая собака!

Даня гладил Черри по голове, а она плясала вокруг него на задних лапах. Длинная морда улыбалась, раскидистый хвост метался из стороны в сторону.

– Это что, твоя собака?!

Липницкий, держа на весу книгу, посмотрел на нее поверх очков и засмеялся.

– Здрасте, – оглянувшись на него, выговорила Настя. Данин папа ее не слишком интересовал, собака гораздо больше!..

Тут раздался такой визг, что Липницкий уронил книгу и очки на пол, а Марина Тимофеевна ложку в кастрюлю. Настя вскочила. Даня оступился и чуть не упал. Черри залаяла.

– А-а-а!!! – визжала невидимая из комнаты Джессика Костикова. – Уберите соба-а-аку!!! А-а-а!!! Она меня сожрет! Она кинется!!! Уберите ее!!

И опять завизжала. И Черри залаяла.

– Рот закрой! – перекрывая брех, приказала Настя Джессике.

– Черри, замолчи! – перекрывая визг, приказал Даня Черри.

В наступившей вдруг тишине Марина Тимофеевна выговорила с сердцем:

– Господи ты боже мой!..

– Да она добрая собака, – растерянно заговорил Даня и погладил Черри по голове. – Она не бросается ни на кого!

– А на меня бросится, – плачущим голосом отвечала Джессика. – Вы не знаете, на меня все собаки кидаются! Как завидят, так и кидаются!

– Конечно, кидаются, – перебила Настя. – Ты орешь, они и кидаются. Со страху.

– Да, со страху, как же! Она меня загрызть хочет!

– Я тебя сама загрызу, если не заткнешься!

– Вот ты и заткнись!

– Сама заткнись!

– Девочки! – оборвала Марина Тимофеевна. – Достаточно.

Это было сказано так, что Липницкий, крякнув, уткнулся в книгу и стал проворно ее листать, словно искал что-то пропущенное, но важное, Даня потопал на крыльцо и позвал оттуда:

– Черри, Черри!

Собака моментально выскочила за ним, и дверь захлопнулась.

Джессика перестала всхлипывать, а Настя тяжело и грозно дышать.

Все стало как было – безмятежно и солнечно. Скоро подадут обед.

– Нет, а что? – наконец пробормотала Джессика. Щеки у нее были пунцовые, глаз она не поднимала. – Я собак боюсь. Они страшные.

– Это твое дело, – отрезала Марина Тимофеевна. – Ты можешь бояться кого угодно – собак или привидений. Главное, чтоб твои страхи не доставляли окружающим беспокойства. Настя, переодевайтесь, и за стол.

– Пошли, – хмуро сказала Настя Джессике. – Я понятия не имела, что ты такая чокнутая!

Джессика собралась было возражать, но метнула в бабушку взгляд и не осмелилась. На лестнице они препирались, но вполголоса.

– Я могу Черьку посадить в машину, – предложил Липницкий, когда голоса девчонок смолкли. – Во избежание, так сказать.

– Еще не хватает! – отрезала Марина. – Девочка не умеет себя вести, значит, должна учиться. Без этой науки не проживешь, чего бы там они ни придумывали про собственную свободу!

– Ну, – сказал Липницкий, которому нравилось с ней разговаривать, – выросло «непоротое поколение». Их не пороли, это хорошо, Марина.

Марина Тимофеевна ловко переворачивала котлеты. Пахло упоительно.

– Видите ли, в чем дело. Должно быть, для кого-то это и хорошо – хотя бы для тех, кто не нуждается в порке и без нее все понимает. А что делать тем, кто не понимает? Кто не умеет считаться с окружающими, не знает, что нельзя воровать, ломать, портить, убивать? Если вовремя выпороть, они начинают понимать и бояться, а если нет? Они погибнут! И это, вы считаете, правильно?

– Ну, или погибнут, или станут хозяевами мира.

– Нет, не станут, Андрей. Хозяевами становятся ловкие и умные люди, как раз точно знающие, что можно, а что нельзя.

– Свободный человек всегда лучше раба знает, что можно, а что нельзя. Рабу ничего нельзя.

– Или все можно, – подхватила Марина, – потому что он не в состоянии додуматься до последствий. И осознать их не может. Вы знаете, я в юности читала Горького, и мне так было его жаль, бедолагу! До слез. Дедушка Каширин его порол нещадно, и это было так несправедливо! А взрослой я его перечитала, и мне пришла в голову ужасная мысль – вдруг этот самый дед, когда порол, знал, что делал?! И если бы не порол, стал бы великий писатель негодяем и убийцей, а не обличителем язв и поборником творческого труда!

Липницкий сказал:

– Ну и ну. Ничего себе теория!..

Ему показалось, что хозяйка пришла в раздражение, когда он так легкомысленно отнесся к ее философствованиям.

– Зовите Даню, – сказала она. – И собаку, конечно! Я так и не угостила ее отварной курицей.

Черри улеглась на коврик, довольно далеко от стола, и Джессика больше не кричала, что собака ее загрызет, только посматривала с опаской. Даня казался немного расстроенным и был немногословен. Настя, ни на кого не глядя, пила из кружки бульон и заедала котлетой.

…Вот тебе и славный обед в компании славных людей!..

Липницкому быстро стало скучно.

– Я не нашел твоих родителей, – сказал он Джессике. Она уставилась на него. – Подозреваю, что и не найду. Я прав?..

Она опустила голову и пожала плечами.

– Имена ты выдумала?

Она принялась теребить бахрому скатерти. Плечи у нее ссутулились.

– Да она не хочет домой, – буркнула Настя, не глядя на Джессику. – У нее родители пьющие.

– Как же ты останешься? – спросила Марина Тимофеевна. – Конечно, ты можешь еще пожить у нас, но документы в любом случае необходимы!

Джессика поникла еще больше.

– Или никто ничего не крал? – спросил Липницкий довольно строго.

Джессика вскинулась:

– Как не крал?! Конечно, крал! На «Мосфильме»! Тогда! Всю сумку и утащили!.. Там все было, в сумке! Только журнал остался!

– Хорошо, хорошо, – перебила Марина ее причитания. – Тебя никто ни в чем не подозревает, но пока ты с нами, мы за тебя отвечаем.

– Она сама за себя отвечает, – сказала Настя хмуро. – Ба, что ты выдумываешь? Мы взрослые совсем!

– Ничего подобного, – отрезала бабка. – Взрослые живут собственным умом и своими силами. Дети умом взрослых жить не желают, но силами взрослых прекрасно пользуются!..

– Мы должны хотя бы сообщить твоим родителям, что с тобой все в порядке, – поддержал Липницкий.

– Да не надо им ничего сообщать! – у Джессики затряслись и скривились губы. – Им все равно! Я от них сбежала самоходом, так бы не выпустили! Они каждый день с утра глаза заливают, как проснутся! А отчим дерется еще, зараза!.. В прошлый раз поленом в меня кинул, я увернулась, в плечо попал, ключицу сломал! И пьют, и пьют!..

– Ясно, – сказала Марина Тимофеевна.

– Да что вам ясно, ничего не ясно, – зарыдала Джессика. – Я думала, в артистки поступлю, поживу хоть как человек, а потом приеду на «Мерседесе», мамку в Москву заберу и сеструху! Она в интернате уж второй год лямку тянет, а ведь маленькая еще, семь лет всего.

– Не плачь, – сказал Даня, – чего ты!..

– И кобель у отчима злющий! Бросается на меня! Я знаешь как его боюсь?! А он кормить заставляет! Чтоб я прям в вольер лезла! А я не могу, кобель меня однажды укусил, порвал ногу до кости!.. В травмпункте зашивали!..

– Черька не кусается.

– А кобель кусается! Укусил меня! Не поеду я домой, ни за что не поеду! Не выпустят они меня, работать-то надо кому-то, и по хозяйству, и так!.. А они пьют только! Мне очень нужно в артистки поступить, – выговорила она со страстью. – Прям очень!.. Я денег заработаю! А в Москве они меня не найдут, ни за что не найдут!..

И заплакала, закрыв лицо руками. Липницкий вздохнул. Даня выбрался из-за стола, присел перед Джессикой на корточки и стал гладить по голове. Настя мрачно молчала.

– Мы подумаем, что можно сделать, – сказала Марина Тимофеевна наконец. – По крайней мере, крыша над головой у тебя пока есть. А документы все равно придется восстанавливать.

– Вы меня не прогоните? – проикала Джессика.

– Никто тебя не прогонит, – отрезала Настя, посмотрела на бабушку и поняла – нет, не прогонит.

А поняв, сразу повеселела.

Облегчение и радость, отразившиеся на ее физиономии, были такими очевидными и яркими, что Марине стало ее жалко. Так жалко, хоть начинай реветь хором с Джессикой.

Ее внучка – хороший человек. Невыносимый, конечно, но хороший! Сочувствует и готова помогать, а это так важно.

– Тогда чай из самовара, – объявила Марина. – Даня, самовар в беседке, найдешь. Ты умеешь топить самовар?

– Еще бы!..

– Я с тобой, – подхватилась Настя. – Под крыльцом корзина с шишками, надо вытащить!

– Я с вами, – и Джессика сорвалась с места.

Марина принялась собирать тарелки. Липницкий ей помогал.

– У меня есть план, – объявил он, когда посуда была убрана.

– Гениальный? – спросила она.

Тонечка взгромоздилась на тренажер и вяло поехала. Вж-ж-ж, засипело колесо.

– Больше жизни, больше жизни, – задыхаясь, велела ее товарка по клубу. Она рядом изнемогала на беговой дорожке. – И так набрала, я же вижу!..

– Сколько я там набрала, – пробормотала Тонечка так же вяло, как педали крутила.

– Нужно все, что набрала, сбросить, – пропыхтела товарка.

Тонечка послушно приналегла на педали.

…Почему она всегда и всех слушается? Ну вот – всех и всегда! Еще не было ни одного человека, которому бы не захотелось поучить ее, как следует пить, есть, любить, растить ребенка, работать, худеть! А Тонечка знай указания выполняет! Все боится подвести – ведь если люди говорят ей, как правильно, значит, она явно делает что-то не так!..

А они знают, как именно нужно.

…Муж кричал ей: «Что ты пишешь?! Ну, посмотри, что ты пишешь! Какую дикую лабуду! Разве человек, у которого есть хоть какие-то зачатки таланта, может так плохо писать?! Не берись, если не можешь, дуреха!»

Тонечка пугалась и все переписывала. Ей не нравилось постоянно переписывать, да и вообще писать так, как он велел, ей не нравилось, но если он говорит, значит, знает – как? Как нужно?

– Ты где пропадала? – Товарка перешла на соседний тренажер, устроилась в седле и закрутила педали изо всех сил, так что коленки замелькали быстро-быстро. – Давно не видно!