Жизнь по строгому распорядку стала для Робин лекарством от хандры. В армии не так много свободного времени, чтобы заниматься самобичеванием, даже если ты перешагнул границу обычного рядового. Тут и присесть нельзя, если этого нет в распорядке, что уж говорить о безделье.

В шесть утра подъем, в десять вечера отбой. Личное время с восьми до десяти. Все остальное расписано по часам. Зато вечером уставший и обессиленный солдат падал на кровать замертво и спал беспробудным сном.

Вот и в этот день все было по списку:

15:30 – 17:20 Чистка оружия и работа с техникой

17:30 – 18:20 Самостоятельная подготовка

18:30 – 19:20 Спортивно-массовая работа

19:30 – 20:00 Ужин

Наевшись гречкой с рыбой, что подавали вечером, Робин уже с наслаждением предвкушала, как завалится на постель и пролежит так, ничего не делая, пока не дадут сигнала к вечерней проверке. Однако мечтам не суждено было сбыться, потому что, едва войдя в комнату, уставленную самым “пышным” образом в лице железной кованой койки, тумбочки, шкафа и табуретки, застыла на месте. Страх сковал мгновенно.

На постели, прямо на подушке покоился изумрудный конверт. Без адресата и получателя. Конверт, уже знакомый Робин. В тот единственный раз, когда она легкомысленно проигнорировала его, грянула беда – погибли родители. Накануне пожара, она впервые обнаружила его в складках покрывала. На той первой карточке было написано всего одно предложение:

ТВОЯ СЕМЬЯ В ОПАСНОСТИ.

И все. Больше ничего. Тогда она не придала этому значения. Подумала, что это чья-то очень глупая шутка. За что и поплатилась. Уже после случившегося, Робин подолгу лежала и рассматривала черные буквы, не раз задумываясь над тем, что это послание было все же чем-то вроде предупреждения.

Именно предупреждением, а не угрозой, как показалось при первом прочтении. Только если кто-то хотел помочь, каким-таким образом она должна была понять, что именно от нее требовалось? Кому могло прийти в голову, что тупая проводка вдруг вспыхнет? Хотя… Робин уже не раз задумывалась, что возможно… возможно, поджог не случаен. Но у нее не было доказательств, а по заключению экспертов ничего необычного не было зафиксировано.

Но с тех пор конвертов больше не появлялось, так что теперь увидев его вновь, ладони вспотели. Хорошего ждать не приходилось. Чуть дрожащими руками Робин вытащила белую карточку.

ПОРА ПОКИНУТЬ АРМИЮ.

ХОЧЕШЬ ВЫЖИТЬ, УХОДИ НА ЮГО-ВОСТОК.

НАЙДИ МЕСТО, ЧТОБЫ УКРЫТЬСЯ.

НЕ ПРИВЛЕКАЙ ВНИМАНИЯ И ЖДИ ДАЛЬНЕЙШИХ УКАЗАНИЙ.

Потрясающе. Невероятно. С ума сойти. Некий непонятный “некто” велит ей дезертировать с поста? Оно, в смысле это нечто, хоть понимает, чем это чревато? Если она сбежит – это же чистая измена. Ее поймают и посадят. Не говоря уже о том, что если она это сделает, вся ее жизнь полетит к черту. Кто она без своих заслуг? Она положила на них столько сил и что же…? Взять и послать все пинком под зад только потому, что так велит какая-то бумажка?

Ну уж нет. Пошли они. Нет, нет и нет! Бросать все Робин не собиралась, даже якобы под угрозой жизни. Никуда она не сбежит. Она же не больная, чтобы собственноручно ставить крест на карьере? У нее контракт еще на несколько лет продлен, а уж после можно будет и подумать, продолжать службу или уйти на покой.

День тишины. Два. Три. На четвертый Блэк начала немного успокаиваться. На пятый расслабилась, перестала оглядываться и с опаской расправлять постель в ожидании нового письма. На шестой окончательно вытряхнула глупые страхи, только вот на седьмое утро ее ждало очередное послание. На этот раз не в постели или на подушке, а в сложенной с вечера форме, выпавшее прямо к ногам.

Спросонья Робин даже не успела испугаться, но когда поняла, чуть не завизжала. С вечера то точно его быть не могло! Значит кто-то пришел в комнату ночью и подложил его. Ночью! Когда она спала. Дерьмо.

От осознания, что неизвестный был в ее комнате, да еще и когда она об этом не подозревала и мирно спала, начинали сдавать нервы. И, правда, может тут быть хоть кто-то в безопасности, когда на дверях даже замков нет?

Как на что-то отвратительное и жуткое, Робин пялилась на невинный конверт, забыв про время. Читать его совсем не хотелось. Только вот через пару минут нужно идти будить отделение.

Страх страхом, но Блэк была не из робкого десятка. Взяв себя в руки и сохраняя самообладание, будто адресат мог ее видеть, подняла и вскрыла конверт.

ТЕБЕ ЖИТЬ НАДОЕЛО? БЕГИ, ПОКА НЕ ПОЗДНО!

– Если от кого и нужно бежать, так это от тебя, – вслух процедила Робин. – Не смей больше приходить ко мне в комнату, слышишь? Или морду набью!

Вряд ли кто-то ее услышал, однако девушку успокоил звук собственного голоса. Выработанная благодаря учениям отца способность включать хладноровие по требованию, уже быстро складывала в голове дальнейший план. Проигнорировать снова? Дождаться нового письма и надрать задницу тому, кто появится на пороге? А если больше не придет? Это письмо очень даже похоже на самое что ни на есть последнее предупреждение. Мол, последний шанс вразумить дурную бабскую голову.

А если ей на самом деле грозит опасность? Кто знает. Ее мысли перебила длиная минутная стрелка, с шумом сместившаяся на цифру двенадцать. От неожиданно громкого звука Блэк встрепенулась. Дерьмо, она опаздывает. Запихнув письмо под матрас, Робин наскоро оделась, уже на бегу застегивая пуговицы. Она дала себе слово выждать до вечера и только тогда принять решение относительно последних посланий. Пан или пропал.

Пропал. Нет, точно пропал.

Весь день прошел, как на иголках. Кому верить она не знала, и верить ли вообще, поэтому решила прислушаться к интуиции. Та, к слову, была весьма вздорной и неадекватной особой. Вообще-то она чаще всего отказывалась с ней сотрудничать, а тут вдруг заголосила истеричным голосом, что надо делать ноги. Откуда и куда опять же непонятно, но, так или иначе, Робин свой выбор сделала.

Вечером, когда на постах остались лишь часовые, да вступившие в наряд дежурные, Блэк собрала скромные пожитки в рюкзак, заправила за пояс любимый тесак, оставшийся со времен учений отца, и свалила из того места, что до недавнего времени считала домом. Будь что будет. К черту.

Глава третья. “Котельная дыра”

Бондс, юго-западный округ Ребелиума

Алекс Хантер имел один недостаток. Нет, вообще-то, на него в свое время одной из бывших подружек был составлен целый список изъянов, но самой отрицательной чертой была азартность. Во всем. Начиная от словесного спора и заканчивая играми. Ну не мог он сдержаться и не поддаться соблазну. И что самое обидное – пристрастия всегда выходили ему боком.

Что касалось обычного: “А давай на…”, Алекс выходил победителем. Тут ему не было равных, а вот если дело касалось покера… В карты за последнее только время он просадил немало, но остановиться не мог. Не столько потому, что зависим, сколько из принципа. “Как это, меня уделали, а я взял и сдался? Ну, уж нет, дудки. Буду отбиваться до тех пор, пока не покажу, что тоже чего-то стою”.

Вот и получалось, что он крутился, вертелся, злился, психовал, но все равно всем кругом был должен. Долги росли, а перекрывать их было нечем. Алексу катастрофически не везло и с работой. Снова-таки, не потому что он чего-то не умел, а потому что вспыльчивый характер никому не хотелось терпеть. С последней работы его выгнали за драку. И, правда, а что оставалось делать, если тот олух другого языка не понимал, да еще и возмущаться надумал? Огрызаться вечно тоже невозможно.

Правда, олухом оказался никто иной, как директор фабрики по производству кож-мех-зам-чего-то-там изделий. Алекс туда устроился от полной безысходности и нависшей над ним горы долгов, но продержался меньше двух недель.

Главзаведующий-тире-директор-тире-бухгалтер-тире-бог-этой-фабрики был сердитым усатым дядькой с блестящей проплешиной и головой похожей на луковицу. Местный экспонат отличался единственной чертой – ненавидел, когда бездельничают его работники. Хотя честнее сказать, что он любил: тотальный контроль и полное подчинение рабов своему господину.

Обед ровно тридцать минут. Перекур раз в три часа. Выйти в туалет – не чаще одного раза в два часа. Опоздание на пять минут – штраф. Домой ровно в десять вечера и ни минутой раньше, иначе отправишься на доработку и лишишься премиальных. При этом все записывалось, отмечалось и считывалось датчиками с пропусков. Ну и камеры были развешены далеко не для красоты.

Однако даже с такими требованиями сроки все равно горели, необходимый объем выработок не попадал под норму присылавшихся отчетов и вообще, все у него были лодыри, идиоты и бестолковые отморозки. Один лишь директор, святой человек и великий добродетель, ломал голову и никак не мог понять, что ему делать и как еще подхлестнуть лентяев.

На самом деле жуткие условия, ничего не скажешь. Но все они, заведомо глупые и нелепые, сглаживались главным фактором – внушительной заработной платой. Выплачиваемые суммы были куда больше, чем на любом другом заводе в Бондсе, потому-то все и соглашались на условия рабства. Именно поэтому, собственно, и Алекс устроился туда.

Только вот Хантера не устраивали завышенные требования. Дней пять он, скрипя зубами, еще сдерживался и пытался жить по введенным правилам, но после прошедших выходных, которые выпали из памяти от колличества выпитого, конкретно психанул и начал работать по собственной схеме: когда захотел, тогда и поработал; захотел – пошел курить и плевал на всех. Все просто. Только вот такая схема не устраивала уже директора-тире-главзаведующего-тире-еще-кого-то-там. Да и других работников тоже.

Еще раньше того, как сердитая “луковица” просмотрела камеры наблюдения, начальнику донесли на Алекса недовольные коллеги, не пожелавшие любоваться тем, как другие бездельничают. Хантер об этом быстренько прознал и остался недоволен отсутствием взаимопонимания среди коллектива. Тут-то и начались разборки.

Сначала по ушам получили чрезмерно “говорливые крысеныши”, а там под горячую руку попал и сам директор-тире-бухгалтер, примчавшийся напомнить о своей беспрецедентной власти, сдерживающейся в пределах, правда, только этого одинокого кирпичного сооружения и определенных часов, что, несомненно, печалило по ночам бога кож-зам-фабрики. Сердитая “луковица” высказала Алексу свое фи, на что и схлопотала по проплешине. Чрезмерная вспыльчивость всегда душила попытки Хантера начать нормальную жизнь. Как бы то ни было, с уже бывшей работы он вышел довольным и гордым собой.

Еще одной не самой хорошей его чертой была любовь к выпивке и развлечениям. Снова-таки, Алекс не был пьяницей, но выходные, проведенные в компании, заканчивались самым невообразимым образом. Хорошо, если он всего лишь проснется с незнакомой девушкой, которую в упор и не вспомнит потом. Печальней, если очухается на лавочке на другом конце города с пустыми карманами, как было несколько месяцев назад.

Да, Бондс был таким – легкомысленным, непостоянным и шальным. В других подлокациях о соседе давно уже сформировалось нелестное мнение. Впрочем, как и о его обитателях, к которым такие исключительные эстеты и праведники, как жители Регулума и Индастрила относились с прохладно-снисходительным пренебрежением, но при этом и с опаской. И куда ж без этого, с толикой отвращения.

А сколько слухов крутилось о городе! Не сосчитать. Воры, наркоманы, насильники, девушки легкого поведения, бродяги – вот кто населяет эти места. Отбросы из отбросов. Не всегда все эти слухи, конечно, оказывались правдивы, но толпу невозможно переубедить. Правда, они забывали, что эти самые насильники и воры от рассвета до заката трудятся на шахтах, фабриках и заводах, которые поставляют для остальных подлокаций так необходимые им товары, благодаря которым те живут в свое удовольствие и ни в чем не нуждаются.