Энди Дэвидсон: В долине солнца

Посвящается Кристал

Господи, не дай мне уснуть. Господи, там в моем саду что-то ужасное, и мне бы уберечь от этого своих ягнят. Господи, не дай мне уснуть.

«Ночь охотника»

Andy Davidson

IN THE VALLEY OF THE SUN

By arrangement with Maria Carvainis Agency,

Inc. and P. & R. Permissions & Rights Ltd.

Translated from the English

IN THE VALLEY OF THE SUN

Copyright © 2017 by Andy Davidson

First published in the United States of America by Skyhorse Publishing

Fanzon Publishers

An imprint of Eksmo Publishing House

© А. Агеев, перевод на русский язык, 2023

© Оформление, издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Пролог

Техас, 1980 год

Он сидел с черной соломенной шляпой на коленях в тесной и безмолвной темноте спальни. На кровати в голубом свете ночи лежала женщина. Обнаженная, хрупкая, бледная и миловидная. Взгляд ее широко раскрытых глаз, красных от лопнувших капилляров, был сосредоточен на потолке, где давно выцвело пятно от дождевой воды. Кожа у нее под челюстью побагровела. Снаружи пробивался рассеянный свет, а ветер царапал листьями юкки по металлическому корпусу трейлера. Он поднялся со стула, поднял плюшевого медведя с единственным блестящим глазом, которого прежде отставил в сторону. Где-то в глухой тишине Эльконы раздавалось тиканье часов. Он посадил медведя обратно в кресло, надел шляпу и оставил женщину в ее трейлере, припаркованном в сладко пахнущей можжевеловой роще.

Он проехал из Фредериксберга на пикапе с кемпером триста миль без остановок. Солнце поднималось над пологими холмами и густыми рощами узловатых дубов, окутанных туманом. Пикап свернул на узкую асфальтированную дорогу на Рокспрингс, а затем на юг, пока не добрался до обширного зеленого водоема, за которым лежала Мексика. Отсюда он снова устремился на север, пронизывая простор пикапом, точно жалом. Он ехал наобум, не стремясь к конкретному пункту назначения. Дель-Рио, Комсток, Лангтри – к западу от реки Пекос, где шоссе выходило на необъятное, поросшее кустарником поле, простиралась подлинная пустыня. Сухие овраги змеились здесь, соединенные мостами, а внутри тлели на солнце звериные кости. Он ехал почти на предельной скорости, а когда мимо проносились большие фуры, держался обочины. По радио заливался Эрнест Табб^[1].

Когда наступили сумерки, он заехал на заправку в заброшенном городе, где только ветер непрестанно стучал по металлу. Он стоял у насосов и курил, пока мальчишка в комбинезоне наполнял бак его пикапа. Солнце тускнело, отливая оранжевыми и розовыми оттенками, и он вытер выступившие на ветру слезы. Мальчишка был метисом, поджарым и мускулистым. При ходьбе хромал, хмурил лицо и общался без намека на хоть какую-то приветливость.

– Propano? – спросил он мальчишку. – Para mi caravana^[2].

Мальчик покачал головой и сплюнул по ветру.

– Próxima ciudad^[3]. Возможно.

Он дал мальчику три доллара, раздавил окурок ботинком и поехал дальше в сгущающуюся темноту.

В следующий раз он остановился ночью в придорожном баре к западу от города под названием Сьело-Рохо. Вывеска заведения, «Калхунс», светила над крыльцом красным неоном, и в этом состояла единственная вычурность сего места, в остальном состоящего из шлакоблоков и жести, с облупившейся белой краской поверх выцветшей голубой. Выглядело оно довольно уныло, будто цеплялось за жизнь на этой опушке сухой мескитовой рощицы. Через дорогу от бара из одного конца ночи в другой тянулось множество железнодорожных путей.

Он припарковал пикап в луже света от дуговой натриевой лампы.

Мимо пронесся поезд – а он стоял и наблюдал, наслаждаясь его размеренным ритмом. Будто нож, этот поезд проделывал дыры в этой одинокой ночи.

Он вошел в бар выпить пива и обнаружил у задней стены, рядом с туалетами, подключенный музыкальный автомат «Вурлитцер», где рядом у переключателя была приклеена скотчем записка:

Рабочий. Выпуск 1963. Адм.

Хром уже облезал, в коробке зияла трещина.

Он огляделся вокруг.

Единственный, не считая его самого, посетитель сидел в углу. Это была старая abuela^[4] с сухим каменным лицом. На ней – тонкая шелковая блузка с бантом у горла. Она потянулась дрожащей рукой к стоящему перед ней стакану виски. Барменом был крупный белый мужчина с посеребренными волосами, он скучал за стойкой, разгадывая кроссворд погрызенным карандашом.

Здесь было прохладно, тускло и приятно.

Он заказал «Пёрл»^[5] за последние два доллара и бросил четвертак в «Вурлитцер». Набрал номер песни и уютно устроился в зале, прислонив стул к стене и положив ноги на стол. Опустил шляпу на лицо и растворился в наступившей темноте и умиротворении после долгой дороги.

Мужчина в коробке запел.

Музыка нарастала и затихала.

В темноте послышался запах лимона и ванили, возник изгиб белой икры под бледным хлопчатобумажным платьем, ее фигура – песочные часы. Казалось, само время ускользало прочь. Она перед панорамным окном, откуда открывался вид на мимозу, роняющую розовые лепестки на траву. Ее улыбка, медленно расплывающаяся ниже кобальтово-голубых глаз. Вода, застилающая окно и отбрасывающая тень на стену, точно воспоминание. Ее маленький красный проигрыватель под окном выцарапывает свою песню, а он, еще мальчишка, танцует с ней под крутящуюся пластинку, стоя босиком у нее на ступнях, она держит его за руки.

Их личная мелодия грустно разливается в его сердце.

Песня закончилась спустя три минуты.

Когда наступила тишина, у него в голове раздался голос.

Женский, мягкий и чистый. Она произнесла его имя.

«Тревис».

Он услышал, как звякнул четвертак, и открыл глаза, вернул шляпу на макушку и увидел женщину – но не ту, которую представлял. Ни одна не была той, но все подвергались сравнению с мечтой, с воспоминанием, и пока все оставляли желать лучшего. Эта стояла перед «Вурлитцером» в белом летнем платье в красный цветочек. Кожа у нее была белая, как кость, а волосы – рыжими, как благословение небес. Она нажала на кнопку выбора песни, обернулась и посмотрела на него большими зелеными глазами – и он увидел, что это была скорее девочка, чем женщина, лет семнадцати-восемнадцати. Но по осанке, по тому, как она, стоя перед автоматом, выглядела каким-то образом отрешенной от всего остального мира, она казалась много старше.

– Мне нравится эта песня, – сказала она голосом, который звучал у него в голове.

Мужчина снова запел из коробки ту же грустную трель.

Тревис убрал ноги со стола и опустил свой стул на все четыре ножки.

Она зажала подол платья между пальцами и начала раскачиваться. Затем закрыла глаза и запрокинула голову, обнажив длинную белую шею. Старая песня пронизывает ее, подумал Тревис, медленно, будто раскаленный провод. Он заметил у нее белый шрам, тонкий как лезвие, в том месте, где шея соединялась с плечом. На ней висел золотой медальон с овальной застежкой, из тех, в которые вставляются фото. Он сверкал в скудном свете бара. Темно-красные цветы на ее платье ниспадали с талии, будто…

красная, на рубашке старика, красная, на сиденье

…кровь.

Ее губы, легчайшего розового оттенка, шевелились, произнося слова песни, но никаких звуков она не издавала.

Какая у нее бледная кожа.

Его сердце забилось быстрее.

Она, покачиваясь, двинулась к нему. Ее красные кожаные ковбойки скребли по бетону.

Он скользнул правой рукой к пряжке кожаного ремня, провел большим пальцем по орлу – сначала по расправленным крыльям, потом по острым кривым когтям.

«Тревис».

Она распростерла руки, будто изображая распустившийся цветок, и скользнула ему на колено. Она устроилась на нем и дотронулась кончиками пальцев до его щеки прежде, чем он успел понять, что происходит, а почувствовав ее прикосновение – вздрогнул от холода ее пальцев.

Он потянулся рукой к ножу, который носил на бедре. Тот был боевой, в кожаных ножнах и с грубой рукоятью из железного дерева в форме орлиной головы, вырезанной под стать пряжке.

Она улыбнулась и сдвинула его черную шляпу повыше на макушку. Провела пальцами вниз от линии волос и вдоль кривого носа, задержалась на губах. Чувство от ее прикосновения было как от пробующего добычу змеиного языка.

Он сжал нож чуть сильнее.

Она обхватила его руку ладонью и надавила ему на запястье, будто меряя пульс, и слегка покрутила пальцы, будто подбирая шифр.

Разряд пронзил его, словно он тронул рукой электрическое ограждение. Он дернулся и опрокинул пиво – оно вылилось и растеклось по полу. Зрение застлали красные пятна, как если бы он посмотрел на солнце. Затем все побелело. Точно упал занавес, тонкая оболочка, сквозь которую мир выглядел тусклым, как пар после дождя, поднимающийся над горячей дорогой, или как его собственное дыхание, от которого запотевает лобовое стекло. Но в следующий миг все вернулось – так же резко, как исчезло. Только теперь он чувствовал себя медлительным и отупелым, будто не был больше собой.

Она приблизилась губами к его уху и прошептала:

– Я знаю, как тебя зовут, мальчик.

Ее дыхание было отвратительным, будто что-то в нем было не так, испортилось где-то в глубине.

С ним что-то происходило, что-то…

чудовищное

…переломное.

Не выпуская его руки, продолжая улыбаться, она подняла его со стула, и вот он уже выходил из-за стола, спотыкаясь, за ней вслед, не в силах противиться тому, как она вытащила его из бара в темноту. Старуха тем временем так и не отвлеклась от своего виски, а бармен не оторвал взгляда от кроссворда.

Мужчина в коробке все пел и пел.

Оказавшись снаружи, они плыли, взявшись за руки, будто подростки в каком-то фильме. За гравийной стоянкой бесконечно тянулось пустынное шоссе вдоль потемневших полей. Для него весь мир превратился в одну искаженную картину. Он едва чувствовал землю под ногами, а звезды на небе мерцали и расплывались, становясь длинными и прямыми линиями света, будто само время вытягивалось до предела. Она рассмеялась и сжала его руку. Он медленно перевел взгляд на свой «Форд», припаркованный в луже оранжевого света рядом с кустами на краю парковки. На кузов, нагруженный его «Роудраннером». На свой крошечный жалкий…

дом

…кемпер.

Она взяла его под руку.

– Покажешь мне?

Каждое ее слово загибалось, будто краешек горящей бумаги, и улетало в ночь, становясь звездой на небе.

– Покажи мне то, чего не видели другие.

– Другие, – повторил он. Слово прозвучало будто из глубокого пустого колодца.

Она сжала его руку сильнее, и он почувствовал в ней неожиданную силу.

«Не девочка, – подумал он. – Что-то другое».

– Покажи мне, убийца, – сказала она, снова приблизившись к его уху, и на этот раз он узнал запах – красный металлический запах, который он чувствовал еще мальчиком, когда его отец наклонялся над его кроватью, чтобы пожелать ему спокойной ночи после смены на скотном дворе.

Она села на металлическое крыльцо кемпера, раздвинула ноги и легонько провела пальцами по бедрам, задирая подол платья. Он увидел голубую паутинку вен на мягкой бледной плоти.

Услышал, как в них пульсирует кровь.

– Я хочу посмотреть, – сказала она. – Где ты спишь. Где ешь.