После смерти матери Эвгенидес не откладывая сообщил отцу, что хочет стать следующим эддисским вором. Отец, еще не оправившись от потери жены, пришел в бешенство. Эвгенидес с отцом подрались на виду у всего двора. В душе у каждого горе выплескивалось в гнев. Родственники, боготворившие военного министра, удвоили нападки на Эвгенидеса, и драки продолжались до тех пор, пока Эддис не переселила его из общей мальчишеской спальни в единственную свободную комнату – переднюю редко посещаемой дворцовой библиотеки.

Эвгенидес вытер пыль с книжных полок и отточил до блеска свое зачаточное умение читать. В нем проснулась тяга к наукам, нередкая среди эддисских воров, и время от времени, после драк с родичами, в которых он бывал жестоко бит, он удалялся в библиотеку и свою спальню-кабинет зализывать раны. В такие периоды затворничества Эддис часто навещала его. Она не заступалась за него. Было ясно, что он сам напросился на свои беды и что его никак нельзя назвать безвинной жертвой. Его родные то и дело вдруг теряли дорогие им вещицы и находили их на храмовом алтаре, навеки посвященном богу воров. На сторону родичей, приходивших жаловаться, Эддис тоже не вставала. Они приходились родней не только ему, но и ей, и она тоже частенько дралась с ними. Драки прекратились лишь тогда, когда один за другим в считаные дни скончались от лихорадки двое ее старших братьев и она стала наследной принцессой Эддиса. Через несколько месяцев она взошла на трон, и после этого никто уже не дрался с ней в открытую, разве что вежливо, формально, назойливо. Никто, кроме Эвгенидеса – тот продолжал насмехаться над ее вкусом в одежде и попрекать родственниками, как будто они существовали лишь по ее вине.

– Прогони их всех, – предлагал он.

– Ты же знаешь, не могу. Когда-нибудь они станут офицерами в моей армии, займут посты министра торговли и казначея.

– Можешь сделать офицером меня.

– В последней стычке с отцом ты порвал приказ о зачислении в армию.

– Я стану твоим министром…

– Казначеем? Ограбишь меня подчистую.

– У тебя я никогда ничего не украду, – с жаром пообещал он.

– Неужели? А где мое турмалиновое ожерелье? Где мои пропавшие сережки?

– То ожерелье ужасно. Это был единственный способ помешать тебе носить его.

– А сережки?

– Какие сережки?

– Эвгенидес! – рассмеялась она. – Если Клеон тебя отлупит, поделом тебе.

Она никогда не тревожилась из-за его жалоб. Тревожилась, лишь когда он затихал. Либо замышляет что-то настолько возмутительное, что весь двор стянется к ее трону, требуя его крови, либо ссорится с отцом, либо – что случалось очень редко – серьезно ранен. Однажды один из родичей в драке сломал ему несколько ребер; в другой раз он поскользнулся, перелезая через обледенелую стену, и упал на подвернутую ногу. Падение с высоты – главная опасность для всех воров, часто смертельная. Именно так закончила свои дни его мать.

Когда ему было очень плохо, он лежал, побледневший и тихий, не выходил из комнаты, пока не становилось лучше, а потом, когда начинал поправляться, беспрерывно ныл. Однако он не рассказал ей, кто сломал ему ребра и как он растянул колено. Бесчисленные рьяные доносчики наябедничали, что это сделал Титус, а подробности другого случая она вытянула из дворцового лекаря, который, в свою очередь, вытянул их из Эвгенидеса, пока лечил ему ногу. Гален тоже привык видеть Эвгенидеса в синяках и слушал его жалобы без видимого сочувствия.

* * *

Эддис склонилась над Эвгенидесом и откинула волосы с его влажного лба. Гален коротко остриг длинные волосы вора, и без них он выглядел совсем иначе. Раньше ей и в голову не приходило, что его волосы, став короче, будут завиваться мелкими кудряшками на висках и за ушами. Она поправила один из таких локонов.

Он открыл глаза и еле слышно произнес:

– Моя королева.

– Мой вор, – грустно ответила она.

– Она знала, что я был во дворце, – сказал он тихим, очень усталым голосом. – Знала, где я прячусь, знала, каким путем буду уходить из города. Всё знала. Прости.

– Напрасно я тебя послала.

Он покачал головой:

– Нет. Это я наделал ошибок. Только еще не знаю каких. Пытаюсь понять. Не знаю. Я подвел тебя, моя королева. – Его голос стал слабее. – Прости, – повторил он. – Прости.

– Простить… – протянула Эддис. – Рано или поздно она будет висеть вниз головой на собственной дворцовой стене. – Она смяла в кулаках тонкую ткань своего платья. Расправила, встала и принялась расхаживать по комнате. – Если я тебя огорчу, Гален меня вышвырнет, – сказала она, усаживаясь обратно.

– Ты меня не огорчаешь. Приятно видеть, как ты ходишь и бушуешь. Она не бушует, – сказал он, глядя в пространство. – Когда она сердится, то просто сидит, и когда печалится, тоже сидит. И даже когда счастлива, тоже, наверное, сидит. – Это была его самая длинная речь за много дней. Умолкнув, он закрыл глаза. Эддис решила, что он уснул. Встала и отошла к окну. Оно было высоко – подоконник на уровне ее глаз, стеклянные створки доходили почти до потолка. Встав на цыпочки, она выглянула во двор. Никого. – Она была в своем праве, – раздался за спиной голос Эвгенидеса.

Эддис резко обернулась.

– Ничего подобного!

– Это обычное наказание для воров.

– Не говори глупостей, – выпалила Эддис. – В Аттолии уже сто лет не отрубают руки ворам. И вообще ты не обычный вор. Ты мой вор. Ты из королевской семьи. В твоем лице она напала на весь Эддис, и ты это понимаешь.

– Эддису нечего было являться к ней во дворец, – прошептал Эвгенидес. Королева поняла, что он устал.

– А Аттолии нечего заигрывать с медийцами, – повысила голос она.

Гален открыл дверь и бросил на нее предостерегающий взгляд.

– Уйди! – бросила она.

Он покачал головой, но отступил, оставив дверь открытой.

– Это поступок, достойный варвара! – обернулась Эддис к Эвгенидесу. Его глаза были закрыты. – И она за него поплатится, – добавила королева, уходя.

* * *

Она вышла в библиотеку. Гален отвесил ей очень официальный поклон, принес извинения и прошел в спальню. Осмотрев Эвгенидеса и напоив его снотворным, вернулся в библиотеку. Эддис ждала его там. Сидела в одном из кресел, поджав ноги.

– Ну вот, теперь вы оба плачете, – сказал лекарь.

Эддис всхлипнула:

– Я злюсь.

– А у него не хватает сил выносить ваш гнев. – Лекарь взглянул беспомощно.

– Понимаю, – вздохнула королева. – У него не хватает сил слушать, как я кричу, и, если он умрет, виновата буду только я, и я уже виновата в том, что он потерял руку, и надо благодарить богов за то, что он не ослеп. – Она чуть приподняла подол и краем нижней юбки вытерла глаза. Всхлипнула и встала.

Гален смотрел на нее с иронией. Она улыбнулась ему:

– Ну же, продолжайте свою лекцию.

– Которую? – осведомился Гален.

Эддис прижала руку к груди и с выражением заговорила:

– Если после долгих лет службы вашей семье вы придете к выводу, что к моим советам не следует прислушиваться и я должен оставить свой пост, то это в вашей власти, но покуда я являюсь дворцовым лекарем, то буду настаивать, чтобы ради благополучия пациента мои предписания неукоснительно выполнялись… Я верно излагаю?

– Да.

– И остальное я тоже могу угадать.

– Спасибо, ваше величество, – поклонился Гален. – Я рад, что мне не пришлось говорить этого самому.

* * *

С тех пор королева Эддиса стала навещать Эвгенидеса, пока он спал. Лихорадка миновала, но он страшно похудел и обессилел, только спал дни и ночи напролет. Гален сказал, силы вернутся к нему, нужно только время.

В те редкие моменты, когда Эвгенидес просыпался, Эддис толковала с ним об урожае, который обещал быть хорошим, о погоде, которая тоже была хорошей, и никогда не упоминала о своих встречах с министрами, с управляющими рудников, с начальником королевской кузницы, с командирами своей небольшой армии, о бесчисленных дипломатических письмах, прибывающих из Сауниса и Аттолии. Когда его боль стихала и он дольше бодрствовал, она пересказывала ему дворцовые сплетни и извинялась за то, что приходит нечасто.

– Даже будь ты не так занята, Гален все равно бы тебя не пустил.

– Верно, – подтвердила королева. – И он слушает наши разговоры, боится, как бы я тебя не огорчила. Наверняка и сейчас стоит, прижав ухо к двери, – прошептала она, и ответом была нечастая улыбка.

Она откинулась на спинку кресла, сняла с головы тонкий золотой обруч и провела пальцами по коротким волосам.

– Как мне все надоело, – пожаловалась она. – С рассвета и до заката ко мне каждый миг кто-нибудь подходит и о чем-нибудь спрашивает. Ксанта, когда будит меня по утрам, спрашивает, хочу ли я позавтракать. Лучше бы просто поставила тарелку передо мной. Одной проблемой было бы меньше.

Он не стал спрашивать, какими проблемами она так занята. А она не стала рассказывать.

– Загляну через несколько дней, если смогу. – Она склонилась над кроватью и поцеловала его в лоб. – Поешь чего-нибудь. – И ушла.

* * *

Королева Аттолии внимательно выслушала доклад, присланный ее послом из Эддиса.

– Значит, лихорадка его не убила, – заметила она.

– Кажется, нет, ваше величество.

– Очень хорошо, – ответила королева.

Глава Пятая

Когда в горах уже наступила ранняя осень, Эвгенидесу наконец надоело лежать и глазеть в потолок. Он усилием воли встал с постели и выглянул в окно. Во дворе на земле выпала изморозь. Армейский вестовой гарцевал на горном пони, уже обросшем лохматой зимней шерсткой. Эвгенидес отошел, сел в кресло у камина, давно поджидавшее его. Он был одет в теплый халат и тапочки. На обрубке руки белела чистая повязка. Вообще-то она была уже не нужна, рана зажила, но Эвгенидесу не хотелось на нее смотреть, и повязка казалась наилучшим выходом.

Левая рука, принявшая на себя работу правой, казалась неуклюжей и нескоординированной, хотя дед всегда требовал от Эвгенидеса тренировать обе руки. Эвгенидесу казалось, что с воровскими инструментами обе руки управляются одинаково хорошо, пуговицы тоже не доставляли сложностей, однако застегнуть пряжку на ремне оказалось непросто, и дед никогда не учил его откидывать волосы с лица и заправлять их за правое ухо левой рукой. Так обнаружилась дедова недоработка. Эвгенидес долго смотрел в огонь, потом провел пальцами по отросшим волосам – они уже падали на глаза – и окинул взглядом комнату. Слева от камина стоял книжный шкаф, справа – письменный стол. В задней части стола скопилась неровная стопка бумаг. Видимо, под этими бумагами лежит свиток, который он переписывал перед тем, как отправиться в Аттолию. Если он еще там, сложно будет найти его под мисками, повязками, флаконами бесчисленных снадобий, оставленных Галеном и его помощниками. Стул, стоявший возле стола, исчез. Его перенесли в библиотеку, а взамен поставили между изножьем кровати и камином удобное кресло.

Эвгенидес встал, потянулся к бумагам на столе, но медицинский хлам занимал все свободное пространство, и для нормальной сортировки не осталось места. Кто-то опрокинул чернильницу на текст, который он переписывал, и вся левая сторона длинного абзаца скрылась под большой кляксой. Эвгенидес вздохнул. Вероятно, ему удастся вспомнить почти все слова, но все равно их придется тщательно сравнивать с другой достоверной копией. Он скатал свиток, бросил его в груду бумаг, опять вздохнул. Сохранилось слишком мало достоверных копий первоначальных мыслей Фалеса об основных элементах Вселенной. Вот почему этот свиток был таким ценным, и вот почему его надо переписать. Если документ еще какое-то время поваляется в глубине письменного стола, от него ничего не останется. Надо убрать его в футляр и положить на полку в библиотеке.