Да и проблемы с противоположным полом решились сами собой. И дело тут даже не в баблосе, не в том, что вместо поездки на скотовозе я мог распахнуть перед телкой дверцу собственного авто (хотя и в этом тоже). Просто никто не любит умников. Женщины сами охеренно просты. И еще надо быть психологом, и тогда пикапинг так же легок, как гоп-стопинг. Уломать можно хоть английскую королеву, была бы необходимость.

Вскоре я женился на одной бабенке – задолбало самому стирать носки и приходить в квартиру, где нет ужина на столе. Естественно, ее телом я себя ограничивать не собирался, с этим ей пришлось смириться.

Жизнь вошла в колею и больше из нее не выходила. Работа, жена, две любовницы, друзья, гараж. Все как у среднестатистического россиянина. Дачи только не было, но на хрен нужно ковыряться в земле? – думал я тогда. Теперь-то понял, что в ситуациях, когда мир летит в жопу, хорошо иметь домик в деревне. Все сильны задним умом.

Так бы оно и шло до самого конца, если б я взял отпуск и отправился на юга, как собирался сначала, а в командировку в этот долбаный Новосиб вместо меня поехал бы другой. Но у меня были хорошие отношения с шефом, и я согласился. Нужно было привезти очень нужную хрень (тебе ее название все равно ничего не скажет), которую по нынешним кризисным временам в нашем городе было не достать.

Но, как говорят, «судьба распорядилась по-иному». Решила, что, достигнув возраста Христа, я должен буду круто изменить свою жизнь. Ну очень круто.

Я планировал к позднему вечеру быть дома, пить пиво и смотреть мой любимый «Комеди-клаб». Но как там в анекдоте: «Хочешь рассмешить Бога – расскажи Ему о своих планах». Вышло так, что уже в черте города моей тачиле настал капут. Подвел карбюратор. Как в анекдоте, блин: «А где машина?!» – «В реке!» Еле дотянул до автосервиса. И пока я исчерпывал запас матерных выражений, прикидывая, во сколько станет ремонт, в моей башке крутилась одна мысля: как быть мне, грешному? Съездить за товаром нужно было край в первой половине дня.

Так я оказался в метро, ст. «Маршала Покрышкина». Спасибо карбюратору – иначе обжарился бы до хрустящей корочки.

Метро в Новосибирске, ежу понятно, не чета московскому. Интерьер попроще, никаких тебе статуй и люстр, как в Большом и Малом театрах. Зато я еще не видел, чтоб там было не протолкнуться. С запасом построили, в расчете на увеличение населения, похоже.

Я никогда не верил в судьбу, но не могу отделаться от мысли, что наша встреча не была случайностью. На первый взгляд в ней не было ничего инфернального. Обычная девчонка, косящая под гота. Сейчас таких уже почти не осталось, как и эмо.

Но видели бы вы ее глаза. Как это назвать, кроме печати обреченности, не знаю. Искренней, не выдуманной! В первый раз я заметил ее еще на лестнице. Она спускалась передо мной, так что я мог ее хорошенько рассмотреть с самого удобного ракурса. Не буду тягаться со всякими Блоками, Тютчевыми и прочими. Она была симпатичной, на этом и остановимся. Все на месте. Я решил, что этого достаточно, чтоб попытать счастья. В конце концов, вечер у меня был свободен – позвонив мастеру, я узнал, что машины на ходу мне не видать до утра. У меня был кореш в городе, в случае чего нашлось бы где переночевать. Но, глядя на нее, я подумал, что возможен более приятный расклад.

С некоторых пор моим кредо стало: «Попытка не пытка». Я не ждал у моря погоды и за проявленную инициативу часто получал награду в виде свежего тела. Само собой, бывали проколы. Некоторые отшивали мягко, некоторые не очень. Ну и ладно, я не гордый.

Но она, как выяснилось, относилась к третьему, особому типу.

– Почему грустит такая красивая девушка? – начал я стандартно.

Она посмотрела на меня так, будто с ней заговорил светофор. Или собака. Или труп. Ничего не ответила.

– У меня тоже бывали трудные времена, – выдал я экспромт. – Не отчаивайся. Все проходит, и это пройдет.

Она тихо рассмеялась и произнесла:

– Тоже мне, царь Соломон… Вот и ты проходи.

«Странная», – подумал я, пожимая плечами. Но интереса к ней только прибавилось.

Мы сели. Народу было немного. По экрану в вагоне крутили новости, похожие на фильм-катастрофу. Или наоборот. Я смотрел одним глазом; точнее, делал вид, что смотрю. Нас разделяло полвагона, но я видел ее хорошо. Она глядела в окно, в темноту тоннеля, погруженная в себя…

Но вот мы подошли к кульминационному моменту.

Все произошло неожиданно и буднично. Только что все было спокойно, кто-то клевал носом, кто-то рассматривал потолок, кто-то, как я, думал о своем – и вдруг началось.

Мы недалеко успели отъехать. Вдруг погас свет. Дикий скрежет тормозов. Мы резко остановились, у меня клацнули зубы, а кто-то, судя по грохоту, растянулся на полу. Мы ждали долго, нам ничего не говорили. Похоже, в диспетчерской сами не понимали, что творится и как быть. Вскоре стало душно. У кого-то начали сдавать нервы. Кто-то возмущался, кто-то жаловался плаксивым голосом. Наконец по громкой связи объявили, что пассажирам надо по одному, не создавая давки, покинуть состав.

Легко сказать, блин. На ощупь! Двери открылись, и мы начали выходить, натыкаясь друг на друга, задевая за поручни и тычась в стены, как слепые. Но все же выбрались.

В тоннеле было ощутимо холоднее. Вскоре к нам подошел и Машинист с фонарем.

Нас оказалось человек сорок на весь состав. Сначала все толпились гурьбой, но Машинист худо-бедно выстроил нас в колонну. Мы, как пассажиры первого вагона, оказались в голове. Всматриваясь в темноту, я увидел впереди огонек – пресловутый свет в конце тоннеля. Это наконец сработало аварийное освещение на станции «Березовая роща».

Туда мы и пошли. Перегон показался дюже длинным, хотя Машинист и сказал, что тут всего километр с лишним. Тоннель в этом месте прямой как стрела, поэтому мы и видели огонек.

На «Березовой роще» народу оказалось много и царил полный бардак. Рядом с платформой застыл на обесточенных путях темный поезд. Работники метро выясняли отношения с ментами из станционного пикета, и с двух сторон на них наседал народ. Все орали, матерились. На нас никто не обратил внимания.

– Что это было, вы нам скажете? – прицепилась к машинисту дамочка бальзаковского возраста, которая достала меня своей болтовней еще в вагоне.

– Конец света, нах, – ответил за него мужик в кепке.

– Ядерная война, – уточнил лысый тип в очках.

– Или просто звездец, – подвел итог Машинист.

– Нас не достанет? – не очень уверенным голосом спросил у него парень, по виду студент. – Я читал, что в метро есть оборудованные убежища.

– Больше лажи читай, – смерил его взглядом пожилой мужик. – Мало ли че там планировалось. Тут не Москва, все станции неглубокого залегания. Да и в Москве метро – это не убежище, а душегубка, мля. От ядерной атаки не защитит. А если и защитит, то лучше не надо. Стойте здесь, я разведаю обстановку.

Он собрался подойти к спорящим, но не успел. До нас долетел далекий гул, а пол задрожал под ногами. Мы, с поезда, еще держались кучкой с краю, не смешиваясь с остальными.

Машинист отреагировал мгновенно:

– Кто жить хочет – сюда!

Он рванул на себя какой-то люк, прыгнул… и исчез. Большинство стояли столбами. Но мы, человек десять, которые находились ближе всего, кинулись за ним.

По лесенке мы скатились вниз. Метра на два. В длинный бетонированный желоб, который, видимо, проходил под всей платформой. Коллектор, как сказал потом Машинист. Там было по колено мутной воды, плавал мусор и пузырилась мерзкого вида пена. И в это дерьмо нам пришлось улечься. Женщины плакали, мужчины матерились. В эту узкую канаву мы набились как шпроты в банке.

– Лицом вниз! – скомандовал изверг, подавая пример. – Вниз, мля, если жить хотите! Задержите дыхание!

Через десять секунд мы лежали, не позволяя себе шелохнуться.

А потом накатило. Надо мной пронеслась волна раскаленного воздуха, и я распластался, как камбала, глотая мерзкую воду и царапая лицо. В первый момент боли не было, но потом я насчитал на спине пять волдырей.

Вода стала горячей, как в батарее отопления. Теперь я понял, что чувствовали раки, которых мы с корешами варили на природе. Тряска прекратилась, а грохот все продолжался. Наверху, на станции, что-то падало. Даже через толщу воды я слышал раскатистый грохот.

Казалось, это продолжается вечность. Наконец я почувствовал, что спина больше не горит. Мы высовывались из воды, глотая раскаленный воздух. До сих пор не понимаю, как мы пережили это дело.

Я посчитал людей по головам. Одной не хватало. Я почему-то сразу понял, что ее. Протянул руку и нащупал ее волосы. Наверно, потеряла сознание и наглоталась воды. Я рывком вытащил ее и прислонил к стенке желоба. Искусственного дыхания не понадобилось – из носа и рта у нее потекла вода, она закашлялась и начала судорожно дышать. К счастью, часть воды выкипела, иначе мы бы все могли захлебнуться. Лестница, как и все металлические части, так нагрелась, что на ней можно было жарить мясо, и нам пришлось ждать. Это было невыносимо.

Выбрались мы оттуда грязные, как сволочи, но живые. И хоть промокли до нитки, но быстро высохли – жарко было, как в Сахаре, дышать трудно, гарь щиплет ноздри и ест глаза. Закрыли лицо чем попало, идем-бредем. Пол раскаленный. Кто был в тапочках-вьетнамках или босоножках, запрыгали на одной ноге. Йоги, блин, на угольях. Я был в кроссовках, так те аж оплавились.

– Вот суки, – бормотал под нос Машинист, выжимая фуражку. – Гермозатворы на новых станциях не поставили… Выжгло все метро, как нору Бени Ладена. Сэкономили, значит, сволочи… Хотя толку-то – надевай не надевай, все равно оттрахают… – Тут он надолго замолчал, погруженный в свои мысли.

Только теперь я заметил, что остальные пассажиры нигде не укрылись. Большинство не успели или не поняли, а может, пачкаться не захотели. Они не обуглились, как я ожидал. Просто обгорели. Один был еще жив и слабо шевелился. Хрипел. Наверно, легкие сожжены.

Запах жженой резины был невыносимым, напрочь перебивая запах горелого мяса.

Это было не аварийное освещение. Станция горела. Не вся. Чему там гореть, там же только бетон?

– Что встали, болезные? Им уже не поможешь. Пошли бегом, бегом!

Так моя жизнь перевернулась с ног на голову и я снова стал тем, кем был шесть лет назад, – жалким, потерянным одиночкой. Мне оставалось только следовать за всеми в надежде спасти свою жизнь. Тогда я не знал, что все бессмысленно.

* * *

Она вспоминала.

Они бежали по тоннелю, а вода догоняла их. На станции «Березовая роща», которую они оставили пять минут назад, вода уже плескалась на платформе. К счастью, тут был подъем, почти незаметный, градусов пять.

– Линза, что ли? – бормотал Машинист себе под нос непонятное. – Нет, многовато для линзы, льет и льет. Плотина? Да, плотина явно накрылась, но далековато для нее. Речка… Ну это всем звездецам звездец. Тут, когда строили, проблем с водой было море. Че встали, покойнички? Вперед!

Не раз и не два им путь преграждали завалы, но те всегда оказывались не сплошными, и люди пробирались среди нагромождений бетона и породы. В одном месте путь им преградила огромная железобетонная балка. Там, где она упала, в тоннель просыпалось не меньше тонны грунта и камней.

Они шли по колено в грязной, мутной жиже. Но и та не стояла на месте – как самая настоящая подземная река, она неслась им навстречу, норовя сбить с ног и увлечь за собой.

– Этот перегон длинный, почти два километра, – сказал Машинист, не сбавляя темпа. – Силы рассчитывайте. Упадете, пеняйте на себя. Будете как эти.

Все его поняли. Три минуты назад они прошли мимо нескольких тел, правда, те люди сначала угорели, а потом уж утонули. Теперь трупы покачивались на черной маслянистой поверхности и двигались за ними, увлекаемые наступающей водой, словно преследуя их.

Один раз она упала, но тот самый плотный, коротко стриженный мужчина, который пытался подбивать к ней клинья на перроне, помог ей подняться и некоторое время вел под руку. По сути, он спас ей жизнь, ведь остальные даже не остановились. Она была благодарна, но что-то в его прикосновении ей не понравилось.