Однажды, когда мальчик, по обыкновению, играл на поле, покрытом лилиями, вдруг налетела страшная туча и разразился сильнейший ливень. Когда мальчик увидел, как крупные дождевые капли били и мяли прелестные цветы, он на минуту задумался, как помочь своим любимицам, а потом стал подбегать к самым высоким стеблям, на которых было больше цветов, и наклонял их до земли так, что дождевые капли, ударяясь о нижнюю часть чашечки цветка, не могли вредить им. Мальчик спешил от одного цветка к другому и скоро все стебли, как скошенная трава, лежали один возле другого, покорно подчиняясь воле ребенка.

Римский воин с усмешкой следил за мальчиком.

«Боюсь, что лилии не слишком будут благодарны этому наивному мальчику, – подумал он. – Он, очевидно, не знает, что растения с такими крепкими стеблями, как лилии, нельзя перегибать. Они все, конечно, теперь сломаны на перегибах».

Однако как только дождь утих и солнце снова выглянуло из-за туч, мальчик побежал к лилиям и стал их выпрямлять. И к неописуемому удивлению воина, он увидел, как ребенок без малейшего усилия и труда стал поднимать стебель за стеблем, и оказалось, что ни один из них не только не был сломан, но даже хотя бы слегка поврежден. Так переходил мальчик от цветка к цветку. И вскоре все поле по-прежнему сверкало ослепительно-прекрасными нарядными белыми цветами.

Когда воин увидел то, что происходило перед его глазами, душой его овладел сильный гнев.

«Что это за ребенок, – с озлоблением думал римлянин. – Как могло прийти ему в голову спасать никому не нужные цветы? Какой из него может выйти воин, если в нем сейчас такая сильная жалость, что он не может видеть даже гибель цветка? Что же с ним будет на войне? Что он будет делать, если ему велят поджечь дом, в котором скрылись женщины и дети, или потопить корабль, вышедший в море с отрядом воинов?»

Снова пришло ему на память древнее пророчество иудейского мудреца о царстве мира и любви на земле, и у воина явилась мысль, что, действительно, это время может скоро наступить, раз могло появиться на свете такое удивительное дитя, с такой нежной и чувствительной душой. Может быть, уже настает это время и навсегда умолкнут звуки орудий, никогда больше не будет доблестных кровопролитных войн. Люди будут такими, как этот ребенок; они будут опасаться повредить один другому; будут помогать друг другу и даже более того – не только человек человеку, но будут оказывать помощь даже животным и растениям, как этот мальчик заботится о пчелах и лилиях. Не будет больше славных подвигов на земле, не будет великих побед и победителей-героев. Храброму воину негде будет показать свою доблесть, применить свою силу, упиться кровавым опасным боем.

Эти мысли были так тягостны для римского воина, который только и мечтал о войне и геройских подвигах, что бессильный гнев против кроткого ребенка поднимался в нем и душил его. Когда мальчик пробегал мимо него, он даже пригрозил ему вслед своим острым копьем.

Через несколько дней, придя на луг, мальчик еще более удивил воина.

Был необычайно жаркий день, и солнечные лучи так раскалили шлем и латы воина, что ему казалось, будто на нем были доспехи из пламени. Проходящим мимо думалось, что воин должен невыносимо страдать от такого палящего зноя. Глаза его налились кровью и готовы были выскочить из орбит, губы пересохли; но воин был закален в знойных африканских пустынях и, после их палящего жара, этот день не казался ему невыносимо знойным, и ему и в голову не пришла мысль отойти со своего поста, хотя бы на несколько шагов в сторону, чтобы укрыться в тени. Наоборот, ему было приятно сознавать, что прохожие удивляются его выносливости, видят его доблесть.

В то время, как воин стоял под палящими лучами на своем посту, точно готовый заживо спечься, мальчик пришел на луг и вдруг, оставив игру, близко подбежал к воину. Он понимал, что воин недружелюбно относится к нему, и обычно играл где-нибудь на некотором расстоянии от его поста, но тут ребенок подошел к воину совсем близко, пристально и внимательно посмотрел ему в глаза и во всю мочь пустился бежать через дорогу. Спустя несколько мгновений он опять показался на дороге, но шел медленно и осторожно, ручки его были сложены, как чашечка: он нес в горсточке несколько капель воды.

– Только этого еще недоставало! – проворчал воин. – Неужели ему пришла мысль принести мне воды? У него, по-видимому, нет ни малейшего разума! Как мог он подумать, что римский легионер может принять его помощь? Какое может он находить для себя удовольствие бегать за водой для тех, кто совершенно не нуждается в этом и где милосердие его совершенно неуместно и никому не нужно. Что касается до меня, то я не только не испытываю благодарность к нему за желание помочь мне, но, наоборот, ненавижу его и всеми силами души желаю, чтобы он и подобные ему исчезли навсегда с земли.

Мальчик озабоченно подходил к воину. Он крепко сжимал свои крошечные пальчики, чтобы ни одна капля не пролилась через или между ними. Глаза его были опущены, он пристально смотрел на свою ношу, точно нес что-то чрезвычайно драгоценное, и не видел, что воин следит за ним суровым, жестоким взглядом, что брови его сдвинуты от сильного гнева и недовольства. Наконец мальчик подошел к римлянину вплотную и протянул ему воду.

Во время ходьбы тяжелые, светлые локоны ребенка сбились и закрыли собою лоб и глаза, и мальчик несколько раз встряхнул головкой, чтобы откинуть их назад. Наконец волосы перестали мешать ему, и он взглянул на воина. Ясный приветливый взгляд ребенка встретился с жестоким и злым взглядом римлянина, но мальчик не испугался этого взгляда, не убежал, а продолжал спокойно стоять перед ним с протянутыми руками, и лучезарная улыбка не сходила с его лица.

Но воин упорно не хотел принимать помощи от мальчика, которого он в эту минуту искренне ненавидел и считал своим врагом. Он старался не смотреть вниз, чтобы не видеть прелестного личика малютки, и стоял прямо и твердо, как будто не замечая мальчика и не понимая, что тот хочет.

Но мальчик, казалось, не хотел верить и понимать, что воин отвергает его помощь. Он по-прежнему улыбался ясно и приветливо, поднялся на цыпочки и протянул ручки, как только мог высоко, чтобы рослому воину было легче достать до воды.

Легионеру была невыносима мысль, что ребенок хочет оказать ему помощь, ярость стала овладевать им, он готов был схватиться за копье, чтобы прогнать мальчика.

Но как раз в это время лучи солнца начали с таким ожесточением палить голову легионера, а воздух так раскалился, что красные круги замелькали перед глазами воина, дыхание сжалось, ему показалось, что в голове расплавляется мозг. Он испугался, что солнечный удар убьет его на месте.

В страхе от возможной смерти, воин, не помня себя, бросил на землю копье, схватил обеими руками ребенка, поднял его и глотнул воды, которую мальчик принес ему.

Лишь несколько капель достались ему, но больше и не требовалось. Язык и губы освежились, живительная влага разлилась по телу, утишая палящий жар и возвращая силы. Даже шлем и латы точно сразу перестали быть раскаленными, а солнце будто стало более милосердным и отклонило свои лучи от воина. Пересохшие губы снова стали мягкими и влажными, и красные круги перестали плясать перед глазами.

Прежде чем воин все это заметил, он уже поставил ребенка на землю, и тот убежал на луг, где снова стал играть.

С удивлением воин стал приходить в себя и вспоминать, что с ним случилось.

– Что это за удивительную воду принес мне мальчик? – рассуждал он. – Это был какой-то чудесный напиток. Я в самом деле должен быть ему благодарен.

Но он так не любил мальчика, что тотчас же отбросил эти мысли.

– Этот ребенок совершенно такой же, как и другие дети, – успокаивал он сам себя, – он делает все, что придет ему в голову, не отдавая себе в этом отчета, почему он поступает так, а не иначе. Он во всем видит лишь игру и забаву. Разве лилии и пчелы чувствуют к нему благодарность? Он забавлялся с ними так же, как сегодня ему пришла охота сбегать за водой для меня. Он и не предполагал, какую оказал мне услугу.

И воин с еще большим гневом взглянул на мальчика, который спокойно играл невдалеке.

В это время из ворот вышел начальник римских легионеров, которые были в Вифлееме, и направился к воину.

«Подумать только, какой страшной опасности я подвергался из-за этого мальчика! – с ожесточением подумал воин. – Если бы Вольтигий проходил здесь чуть раньше, он увидел бы меня с ребенком на руках!»

Начальник легионеров подошел к воину и спросил его, могут ли они здесь побеседовать так, чтобы никто их не услышал, потому что Вольтигий должен поведать ему важную тайну.

– Нам стоит отойти лишь шагов десять от ворот, чтобы не слышали прохожие, тогда ты можешь говорить совершенно спокойно, никто нас не услышит, – ответил воин.

– Ты знаешь, – начал Вольтигий, – что царь Ирод уже не раз старался захватить одного младенца, который живет тут, в Вифлееме. Мудрецы и пророки предсказали, что этот ребенок овладеет царством Ирода и положит на земле начало царству мира и любви. Ты понимаешь, что Ирод хочет помешать этому?

– Конечно, и я всей душой сочувствую этому, – ответил воин. – Но ничего не может быть легче схватить его. – Это было бы чрезвычайно просто и легко, если бы Ирод знал, который именно из вифлеемских младенцев тот, о котором делались предсказания.

– Жаль, что мудрецы не могут дать Ироду на этот счет точных указаний, – с досадой сказал легионер, напрягая мысль, чтобы придумать, как тут быть.

– Ирод придумал теперь хитрость, – снова заговорил Вольтигий, – с помощью которой он надеется погубить будущего царя мира и любви. Он обещает хорошую награду каждому, кто поможет ему осуществить этот замысел.

– Все, что ты прикажешь, Вольтигий, будет исполнено с готовностью, награды мне не надо, – ответил воин.

– Благодарю тебя, – продолжал начальник легионеров, – послушай же, в чем состоит план Ирода. Он хочет в день рождения своего младшего сына устроить пышный праздник, на который будут позваны все мальчики с матерями, но только те дети, которым не менее двух и не более трех лет. На этом празднике…

Вольтигий остановился и расхохотался, увидя выражение крайнего отвращения на лице воина.

– Добрый друг! – продолжал он. – Уж не думаешь ли ты, что Ирод приглашает нас няньками к этой детворе? Нагнись ко мне, я скажу тебе на ухо, что должно произойти дальше…

Долго шептались начальник легионеров с воином, наконец, когда все было условлено, Вольтигий сказал:

– Ты, конечно, понимаешь сам и мне нет надобности напоминать тебе, что ты не должен никому обмолвиться ни словом об этом, если хочешь, чтобы все удалось…

– Ты знаешь, Вольтигий, что на меня можешь вполне положиться, – твердо ответил воин.

Начальник легионеров ушел, и воин остался один на своем посту: взор его невольно снова остановился на ребенке, который по-прежнему играл возле цветов и так легко и нежно, как мотылек, касался их, что не причинял цветам ни малейшего вреда.

Вдруг воин разразился недобрым смехом.

– Погоди, недолго ты еще будешь надоедать мне своими играми, недолго еще мне придется терпеть тебя, как досадную занозу в глазу. И ты будешь приглашен на праздник в честь сына царя Ирода!

* * *

Воин дождался на своем посту вечера, когда надо было запирать городские ворота на ночь, после чего он по узким, темным закоулкам отправился в город и, наконец, вышел на площадь, где красовался великолепный дворец Ирода.