Монах говорил абсолютно спокойно. Он был в великолепной сутане из темно-синего бархата. Такие под стать епископам. Он носил серебряное распятие на серебряной цепи, мягкие туфли вместо сандалий, и еще он благоухал. В общем, брат Семион ничем не выделялся на фоне господ на балу и выглядел здесь как свой.

Волков оглядел его и спросил:

– Ну, я видел, что ты был с епископом в ложе, ты поговорил с ним?

– Да, – отвечал монах, – и епископ продемонстрировал нам свою благосклонность.

– Он утвердил тебя на приход?

– Да, утвердил. Он очень ценит вас, господин, очень ценит, любую вашу просьбу готов поддержать.

– Да?

– Да, господин, да. И у меня для вас еще две хорошие вести.

– Что же это за вести?

– Кроме того, что он утвердил меня на приход Эшбахта, так он еще и дал денег на постройку прихода.

– Денег? – удивился кавалер.

– Кроме тех, что он уже вручил вам, епископ дает еще денег на постройку костела.

Теперь Волкова интересовало только одно:

– Сколько?

– Две тысячи двести талеров, – сообщил брат Семион с улыбкой. – Только…

– Что еще? – Кавалер даже не успел обрадоваться.

– Я на эти деньги и вправду буду строить костел, – продолжал монах. – Те четыреста монет, что епископ вам дал, пусть останутся вам, а на полученные мной деньги мы построим небольшой, но красивый храм. Уж не взыщите, господин.

– Я бы тебе поверил, мерзавец, если бы ты не стащил у меня ларец с золотом, что мы вывезли из Ференбурга.

– Господин! – воскликнул монах. – Но ведь я вернул вам вашу долю, а остальным распорядился так хорошо, как только было возможно.

– Угу, так хорошо, что ты до сих пор ходишь в бархате и носишь серебро.

Монах воздел руки к небу, словно призывая Господа в свидетели несправедливости слов Волкова.

– Ладно, посмотрим, что ты там настроишь, не думай, что тебе удастся много украсть.

– Я и не думал даже о таком, я хочу построить себе хороший костел. Себе, вам и пастве.

– Да-да, чтобы было куда баб водить, – с сарказмом прокомментировал Волков. Монах промолчал. – А как тебе удалось выклянчить у епископа столько денег?

– Он спросил, собираете ли вы войско для богоугодного дела.

– Спросил, значит? – вслух задумался кавалер. Ему не очень нравилось, что епископ так интересуется его делами.

– Я сказал, что вы привели хороший отряд из Ланна и что с теми людьми, что уже живут у вас в поместье, будет четыреста. А если они все переженятся и начнут рожать детей, то вскоре их окажется больше тысячи. И тот маленький храм, что вы построите на четыреста талеров, всех нипочем не вместит.

– И он решил выдать тебе еще денег?

– Да, господин, – улыбался брат Семион. – Восемь сотен серебром и вексель на тысячу четыреста монет. Он говорит, что его вексель примет любой банкир или меняла в Малене.

Кавалер молчал. Думал.

– Епископ верит, что вы сможете сделать то дело, на которое вас благословил архиепископ, – заговорщицки тихо добавил брат Семион.

Волков покосился на него с заметной неприязнью и спросил с тем же чувством:

– И тебе известно, что это за дело?

– Известно, господин, известно, – кивнул монах и тихо продолжил: – Знаю, что велено вам не допустить дружбы герцога и кантонов еретических. И не допустить сближения герцога и короля. И за то вам не только Святая Матерь Церковь благодарна будет, но и сам император. И мне наказано стать вам опорой и поддержкой.

Уже стемнело, ламп на балконе было мало, а свет из зала почти не попадал сюда, только музыка долетала из открытых дверей.

– А еще тебе наказано следить за мной, – сказал Волков, пытаясь разглядеть лицо монаха в сумерках.

Но монах не собирался лукавить.

– Конечно, приказано, – сразу согласился он, – и аббат Илларион просил писать о вас ему в Ланн, и епископ Малена. Вы всех интересуете, чего ж тут удивляться? Но я вам что скажу, писать я им буду то, что мы с вами сами решим.

Волков не очень ему верил, уж больно хитер был этот человек. Мало того, что брат Семион большой плут, так еще теперь и следить приставлен, следить да подталкивать. А ведь кавалер всё еще не решил, что ему делать. Может, он и не захочет затевать распри с соседями. Может, надумает жить тихо и незаметно. А теперь что? Как ему не начать распри, если к нему отныне этот плут приставлен.

А плут словно мысли его опять услышал и проговорил:

– Я скажу вам, господин, что для меня вы лучше всех святых отцов, в Ференбурге вы мне другом были, а для них я всегда слуга.

Волков поморщился от этих слов хитрого попа. Все равно не верил он пройдохе. Но этого хитрого монаха выгоднее держать при себе и делать вид, будто доверяешь ему.

– Ладно, – согласился кавалер. – При мне будь. Но имей в виду, в земле моей, кажется, рыщет оборотень, – он сделал многозначительную паузу, – ты уж служи мне честно, а то не дай бог найдут тебя в овраге с растерзанным чревом… или и вовсе не найдут.

– Вы во мне не разочаруетесь, господин, – заверил его брат Семион.

Ох и ушлый этот монах! За ним глаз да глаз нужен.

Бал тем временем гремел, Волков вернулся в зал, а там духота страшная, уже и окна открыты, но сотни свечей горят, десятки людей танцуют. Кавалер встал у стены, и, как ураган, на него налетела Брунхильда. Глаза горят, щеки пылают, вином пахнет. Подбежала, обняла:

– Ах, где же вы были, я уже четыре танца станцевала, а вас все не видела. – Она обмахивала себя рукой. – Господи, как мне жарко, человек, человек, вина со льдом мне!

– Может, хватит тебе? – спросил Волков, ловя на себе взгляды людей. – Может, поедем к себе?

– Хватит?! – воскликнула красавица. – Бал только начался. А у меня пять танцев наперед расписаны. – Она зашептала ему на ухо: – А сейчас… Следующий танец я с графом танцую.

Волков на мгновение задумался. Он смотрел в темно-синие, а в темноте так почти сиреневые глаза этой красивой молодой женщины и принимал решение. Решение это было для него непростым. Кажется, он начинал понимать, что прощается с ней.

Волков полез в свой кошель и достал оттуда склянку. Тот самый красивый флакон, что забрал у Агнес. Не без усилия откупорил флакон и всего полкапли капнул себе на палец.

– Что это? – спросила Брунхильда, отпивая холодного вина.

– Благовония, – ответил он и одним движением растер эту каплю по ее горлу. – Иди, танцуй, только не умори этого старого хрыча.

Бал закончился едва ли не к полуночи. Элеонора Августа давно попрощалась с Волковым и ушла спать, а Брунхильда все танцевала и танцевала, меняя кавалеров. И между танцами граф не отходил от нее, как, впрочем, и другие мужчины. На зависть всем госпожам сегодня королевой бала была крестьянка, дочь содержателя харчевни и блудная девка. А Волков сидел на стуле возле стены, смотрел на танцы, пил вино, но почти не пьянел.

А когда все закончилось, он забрал уставшую подругу и поехал к своему шатру. Они ехали под небом, усыпанным тысячами звезд. И она была счастлива, валялась на перинах в своей телеге и все болтала, даже не ругала Сыча, когда колесо попадало в яму. А кавалер ехал на своем коне рядом, все молчал и слушал ее. Молчал и слушал.

А когда они приехали и вошли в шатер, Брунхильда разделась быстрее него и сама стала к нему ластиться. Дышала на него вином и страстью, обнимая его и целуя. А руки у нее сильные, груди тяжелые, губы горячие, лоно жаждущее. И было в ней любви столько, что хватило бы на трех других женщин. И хоть устал он в тот вечер, но как в волосы ее попал, то будто в волны окунулся, что сил придали. Как запах ее вдохнул, почуял, так стал он ее брать и об усталости уже не думал. Хоть и нога у него болела, так позабыл Волков про боль. И брал ее, и брал, не мог уняться очень долго. Откуда только силы брались?

Глава 8

– Господин мой, – щурилась на ночник Брунхильда, – что же вам не спится, петухи только проорали. Темень еще. – И тут же охнула: – Ох, как голова болит. Словно в ней колокол бьет.

– Спи, – ухмыльнулся Волков. Он погладил ее по роскошному заду, что не был прикрыт одеялом, и вышел из шатра. – Максимилиан, Сыч, где вода? Мыться подавайте.

Едва взошло солнце, поехали они в замок. Волков не забывал свои обещания. Он отправился поговорить с графом по делу Брюнхвальда.

А во дворе замка уже суета, второй день турнира, распорядители готовятся, слугами командуют.

Волков думал, что может застать графа, пока тот не уехал на арену, и едва успел. В приемной уже толпились люди, то и дело слуга просил кого-то из них пройти в кабинет.

– Доложи, что Эшбахт просит аудиенции, – сказал Волков слуге, когда тот выпускал очередного посетителя.

Слуга кивнул, закрыл дверь, и почти сразу дверь снова открылась, из кабинета тут же вышел граф. Он был румян и бодр.

– Эшбахт, друг мой, здравствуйте! – Раскрыв объятия, граф пошел к кавалеру и обнял его, словно год не видел. – Что привело вас ко мне в столь ранний час?

– Дело моего друга, моего офицера.

– Пойдемте, пойдемте. Сейчас вы мне все расскажете.

Они уселись за стол, тут же лакеи принесли закуски: холодное мясо, молоко с медом.

– Угощайтесь и рассказывайте, – говорил граф с удивительным вниманием.

Волков угощался, рассказывал и, честно говоря, не думал о том, отчего граф к нему так благоволит. Он принимал это за природное радушие. Но в процессе рассказа лицо графа менялось. От абсолютного радушия до гримасы сожаления. Еще не закончив рассказ о делах Брюнхвальда, кавалер понял, что граф не поможет ему, и оказался прав.

– Друг мой, – с сожалением начал фон Мален, – как это ни прискорбно, но на дела городские влияние мое весьма ограничено. Я не могу воздействовать на городские гильдии. Да, все эти мерзавцы из городского консулата то и дело стоят у меня в приемной, но как только я пытаюсь сделать что-то в городе, так они, как цепные псы, кидаются на меня и суют под нос Хартию вольного города, подписанную еще моим дедом. Хорошо бы их всех перевешать, да все руки не доходят.

– Значит, чтобы торговать своим сыром в городе, моему другу все-таки придется платить гильдии молочников и сыроваров? – подвел итог беседы Волков.

Граф задумался на секунду, потом улыбнулся и сказал:

– Знаете что? Мы подложим этим сквалыгам небольшую свинью. Мои земли доходят до города, прямо до восточных ворот. Там я сам себе глава гильдии, пусть ваш друг ставит лавку в пятидесяти шагах от восточных ворот, где у меня стоит трактир, так вот, пусть прямо за трактиром ставит. И торгует там своим сыром. Если сыр у него хорош, как вы говорите, и цена будет достойна, то уж людишки как-нибудь дойдут до него.

– Спасибо вам, граф, – поклонился Волков, – а сыр у него отличный, он привез вам воз сыра на пробу. А как же ему благодарить вас?

– Ах, да пусть хоть двенадцать талеров в год платит для порядка, – отмахнулся граф и тут же забыл это дело, словно его волновало что-то другое, а разговор про сыр был лишь помехой для этого. – Эшбахт, как вы считаете, понравился ли вашей сестре вчерашний бал? Говорила ли она что-нибудь про него?

– Так это был первый бал в ее жизни, она о нем всю дорогу только и говорила.

Тут пришел слуга и что-то шепнул на ухо графу.

– Господи, да неужели нельзя без меня этот вопрос решить?! Распорядись, чтобы повара сами рассчитались! – раздраженно воскликнул тот и, когда слуга быстро ушел, продолжил: – Извините, друг мой. Сами понимаете, много гостей – много хлопот. – Волков согласно кивнул. – Значит, говорила? – то ли задумчиво, то ли осторожно продолжал фон Мален. – Она вчера много танцевала, кажется.

– По-моему, все танцы, – вспомнил Волков.

– Да-да, – говорил граф. – Все танцы. Все танцы. Друг мой, а нет ли у нее женихов, не обручена ли она с кем-нибудь? Может, сватается к ней кто?

– Так до вчерашнего дня ее не знал никто, – отвечал ему кавалер. – А теперь, думаю, палками придется женихов отгонять, вчера вокруг коршунами кружили.