– Украшения для своего бога. Серебро лежит в Минстере, такое же бесполезное, каким было в почве. Драгоценные металлы перелиты в их потиры, в огромные распятия и крестные перегородки, в убранство алтаря и раки для мощей их святых – все это берется из монет. Чем богаче Церковь, тем хуже для чеканки. – Он с омерзением покачал головой. – Церковь ничего не отдаст, а Ивару даже невдомек, что попало ему в руки. Жрецы пообещали изъять из обращения все монеты, что ходят по королевству, и расплавить их. Они-де возьмут себе преобладающий дешевый металл, а ему оставят чистое серебро. А после отчеканят новые монеты – для Ивара Победоносного, короля Йорка. И Дублина также. Богаче Рагнарссоны могут и не стать, но они сделаются сильнее.

– А Бранд, сын Барна – беднее! – раздался негодующий рык.

– Значит, добились мы одного: свели Рагнарссонов со служителями Христа, – подытожил Скальдфинн. – Крепко ли, Фарман, ты веришь теперь в свой сон? И как насчет истории мира? И его будущего?

– Есть человек, который мне тогда не привиделся, – ответил Фарман. – Но после он пришел в мои сны. И это тот самый малый по имени Скьеф.

– Шеф, – вставил Хунд.

Фарман согласно кивнул:

– Подумайте сами. Он бросил вызов Ивару, победил на хольмганге, взял стены Йорка. Вспомните, как несколько месяцев назад парень явился к Торвину и объявил, что пришел с севера.

– Он просто хотел сказать, что прибыл из северной части королевства, из Норфолка, – возразил Хунд.

– Он думал одно, а боги – другое, – сказал Фарман. – Не забывай, что я видел его по ту сторону, в самой обители богов. И вот еще одна странность. Кто его отец? Ярл Сигвард считает таковым себя. Но это подтверждается лишь словами его матери. Сдается мне, этот юноша даст начало великим переменам, он центр круга, хотя никто об этом не догадался. А потому я должен задать вопрос его друзьям и знакомым. Безумен ли этот малец?

Все взгляды медленно обратились к Ингульфу. Тот вскинул брови:

– Безумен? Лекари не употребляют это слово. Но поскольку ты выразился именно так, я отвечу. Да, молодой Шеф, несомненно, безумен. Судите сами…

* * *

Хунд знал, где искать своего товарища, и не ошибся: тот стоял над грудой головешек и железяк в северо-восточной башне, что над Олдуарком, в окружении людей с амулетами, немало заинтересованных происходящим. Хунд угрем юркнул промеж них.

– Ну что, разобрался? – спросил он.

Шеф поднял взгляд:

– По-моему, я нашел ответ. При каждой машине состоял монах, обязанный уничтожить ее во избежание захвата. Люди, что подожгли вот эту, убрались в Минстер. Оставшиеся не хотели ждать, пока догорит. Этого раба изловили. – Он кивнул на англичанина в ошейнике, окруженного викингами. – Он рассказал, как она действовала. Я не пробовал восстановить, но теперь понимаю ее устройство.

Он указал на кучу обугленных балок и металлических деталей.

– Эта машина метала большие стрелы. Смотри, – ткнул пальцем Шеф. – Пружина находится не в дереве, а в веревке. В перекрученной веревке. Вот этот вал вращается, увеличивая нагрузку на тетиву и концы лука. В нужный момент тетиву отпускают…

– Бум! – произнес один викинг. – Здо́рово, елдак-убивец!

Другие заржали. Шеф показал на зубчатые колеса, прикрепленные к раме.

– Видите ржавчину? Они стары как мир. Может быть, их изготовили сразу после ухода римлян, а то и раньше – лежали где-нибудь в арсенале. Но, так или иначе, их сделали не в Минстере. Здешний люд умеет только пользоваться машиной.

– А как насчет камнеметной?

– Ее-то и вовсе сожгли дотла. Но я знал, как она устроена, еще до того, как мы одолели стену. Раб говорит, что у минстерцев все было написано в книге, а части машины хранились с незапамятных времен. Жаль, конечно, что сгорели. И мне хотелось бы заглянуть в книгу о постройке машин. А еще в ту, где изложена наука о числах!

– Эркенберт понимает в числах, – вдруг подал голос раб, разобравший норвежское слово, которое Шеф произнес с остаточным английским акцентом. – Он арифметик.

Несколько викингов опасливо схватились за амулеты. Шеф рассмеялся:

– Арифметик или не арифметик, а я построю машину получше! Много машин. Трэлл говорит, что слышал однажды, как монах назвал христиан – и римских, и здешних – карликами на плечах гигантов. Ну так и пусть они погоняют своих великанов со всеми их книгами, машинами и стенами, оставшимися от былых времен. Карлики есть карлики! Зато мы…

– Молчи, – вмешался викинг и шагнул вперед. – Не произноси этого несчастливого слова, Скьеф Сигвардссон. Мы не гиганты, не iötnar, которые суть враги богов и людей. Думаю, тебе это известно. Разве ты их не видел?

Шеф медленно кивнул, вспомнив сон о недостроенных стенах и неуклюжем гиганте с жеребцом. Окружающие загудели и начали переглядываться.

Шеф бросил на пол железные детали:

– Стейнульф, отпусти раба в награду за его рассказ. Покажи ему, как убраться отсюда подальше, чтобы Рагнарссоны не поймали. Теперь мы справимся с машинами и без него.

– А успеем? – спросил викинг.

– Нам нужно только деревом разжиться да кое-что смастерить в кузнице. До войскового сбора еще целых два дня.

– Это новое знание, – добавил один из внимавших. – Торвин одобрит.

– Соберемся здесь завтра, с утра, – решительно произнес Шеф.

Когда все повернулись к выходу, один из викингов сказал:

– Для короля Эллы это будут долгие два дня. Христианский пес, архиепископ-изменник, совершил черное дело, выдав его Рагнарссонам. Ивар хорошо подготовился к этой встрече.

Шеф проводил удалявшиеся спины взглядом и снова обратился к другу:

– Зачем ты пришел?

– Снадобье от Ингульфа принес.

– Мне не нужно снадобье. Какой с него прок?

Хунд замялся:

– Он говорит, что это освободит ум. И… вернет тебе память.

– Что не так с моей памятью?

– Послушай, Шеф, Ингульф и Торвин считают… что ты забыл даже про то, как лишился глаза. Торвин держал тебя, Ингульф накалил иглу, а потом игла была у меня. Мы сделали это только потому, что не хотели отдавать тебя какому-нибудь мяснику из подручных Ивара. Но ты упорно молчишь об этом, и они считают, что это противно естеству. Думают, ты забыл, как тебя ослепили. И Годиву забыл, за которой отправился в лагерь.

Шеф воззрился на маленького лекаря с амулетом в виде серебряного яблока.

– Передай им, что я все помню и ни на миг не забывал. Впрочем, постой. – Он протянул руку. – Я возьму снадобье.

* * *

– Он взял, – доложил Ингульф.

– Шеф похож на птицу из старой притчи, – произнес Торвин. – Из той, что рассказывают христиане о крещении северных англичан. Когда король Эдвин созвал совет, чтобы обсудить, отречься ли ему и его королевству от веры отцов и принять новую, жрец асов ответил на это: почему бы и нет, если от старых богов не было никакой пользы. Но тут поднялся другой советник, и его слова кажутся более достоверными: он сравнил мир с королевским дворцом. Зимним вечером там тепло и светло, но снаружи холодно и не видно ни зги. Представьте, сказал советник, как в эти покои влетает птица, которая на миг согревается и радуется свету, а после выпархивает обратно, во мрак и стужу. И еще он сказал, что если бог Христос способен вернее открыть нам то, что происходит до и после человеческой жизни, то его учение заслуживает внимания.

– Хорошая притча, и не без толики истины, – согласился Ингульф. – Я понимаю, почему Шеф кажется тебе похожим на эту птицу.

– На нее… или на кого-то другого. В видении Фармана, когда тот посетил Асгард, Шеф занял место бога-кузнеца Вёлунда. Ты, Хунд, не знаешь этого предания. Вёлунда схватил и поработил коварный король Нитхад, который перерезал ему жилы, чтобы не сбежал, но сохранил способность трудиться. А Вёлунд заманил в кузницу королевских сыновей, убил их, смастерил из глазных яблок броши, а из зубов – ожерелья и передал украшения их отцу, своему господину. Еще заманил туда же королевскую дочь, опоил пивом, изнасиловал…

– Зачем же он это сделал, если все равно был в плену? – спросил Хунд. – Если так охромел, что не мог убежать?

– Он был великий кузнец, – ответил Торвин. – Когда королевская дочь очнулась, она кинулась к отцу и все рассказала. Тот пришел в кузницу, чтобы предать раба мучительной смерти, но Вёлунд надел крылья, которые изготовил тайком. И улетел, смеясь над теми, кто счел его искалеченным.

– И чем же похож на Вёлунда Шеф?

– Он видит то, что вверху и внизу. Прозревая пути, недоступные взору прочих. Великий дар, но я боюсь, что это дар Одина. Одина Отца Всех Богов. Одина Бёльверка, Одина Злодея. Твое снадобье погрузит его в сон, Ингульф. Но что случится в этом сне?

* * *

Пока угасало сознание, Шеф силился понять привкус. Снадобье Ингульфа отдавало медом и этим отличалось от обычного вонючего варева, которое тот стряпал вместе с Хундом. Но под сладостью таилось нечто другое: плесень? Что-то сухое и гнилостное скрывалось под заправкой. Шеф знал: как только допьет, ему придется нелегко.

И все-таки сон начался приятно, как многие прежние, когда еще не пошли испытания и он, тогдашний трэлл, не ведал их цели.

* * *

Он плыл в болотной заводи. Все дальше и дальше, но с каждым рывком его сила удваивалась, и вот уже скрылась из виду суша, а он разогнался, как лихой скакун. Вдруг он оторвался от воды и начал подниматься в воздух, более не гребя, но карабкаясь; когда же страх покинул его, он уподобился птице, взлетая все выше и выше. Земля под ним зеленела и дышала весенней свежестью, повсюду распускались листья, а луг исправно восходил к залитому солнцем нагорью. Внезапно стало темно. Перед ним возник столп, сотканный из непроглядной мглы. Он знал, что бывал там раньше. Но прежде находился внутри столпа или на столпе, откуда смотрел вовне; он не хотел вновь увидеть то, что ему открылось: измученное и скорбное лицо короля Эдмунда, сжимавшего в руке свой хребет. Если влететь осторожно, не озираясь по сторонам и не оглядываясь назад, то, может быть, на сей раз он не увидит мученика.

Странствующая душа медленно, опасливо приникла к колоссальному черному стволу. Ему уже было известно, что там приколочен человек с торчащим из глаза гвоздем. Он пристально заглянул в лицо – не его ли собственное?

Нет, не его. Невредимый глаз был закрыт. Казалось, распятый ничуть не заинтересовался появлением пришельца.

Над распятым парили две черные птицы с черными клювами: во́роны. Они обратили к пришельцу яркие глаза и с любопытством склонили головы. Крылья еле заметно подрагивали, без всяких усилий поддерживая воронов на лету. На столпе висел Один, или Вотан, и вороны были его неизменными спутниками.

Как же их звали? Это было важно. Он где-то слышал их имена, звучавшие по-норвежски… вот так: Хугин и Мунин. По-английски – Hyge и Myne. Хугин – Hyge – «Ум». Это была не та птица, которую он хотел расспросить.

Один из воронов, как будто получив разрешение, слетел вниз и сел хозяину на плечо.

Мунин, или Myne, означает «память». Вот что ему нужно. Но за память придется заплатить. Насколько он успел понять, среди богов у него был покровитель, но вовсе не Один, что бы ни думал Торвин. Значит, придется расплачиваться. Он догадывался, какова цена. И снова вне всякой связи на память пришли стихи, опять на английском. В них говорилось о висельнике, который раскачивался со скрипом, приманивая птиц, не в силах шевельнуть рукой, чтобы защититься, а черные во́роны тем временем прибыли…

…За его глазами. За одним глазом. Внезапно птица оказалась рядом – так близко, что закрыла собою все, и черный клюв, подобный стреле, замер в дюйме от его ока. Впрочем, не от здорового. От увечного. Того, которое он уже потерял. Но это было воспоминание из той поры, когда глаз еще находился в глазнице. Руки повисли плетьми, не пошевелить. Это Торвин его держал. Нет, сейчас он физически мог защищаться, но не имел права. И не собирался.