А вот когда прозвенел наконец звонок, и мы выскочили с облегчением в коридор – вторая перемена, аж четверть часа! – меня накрыло. Всерьез. Потому что… Мы, наш класс «А», был дружен – и в последние два года учебы, и потом, после школы. Встречались, общались, перезванивались. А раз в год, девятнадцатого октября, в «день лицеистов», собирались у памятника на Пушкинской. Кое-кто переженился, потом развелись, ясное дело… Другие пропали с концами, а кто-то и сохранил школьную связь на долгие годы.

И вот – они. Все. Подумайте, каково это – видеть вокруг своих живых мертвецов, уже оплаканных и потерянных годы назад. Желтый лоб этого целовал на отпевании. Гроб того нес. Этому на могилу – нет, на плиту, под которой капсула с пеплом из горелого БТРа – приносил цветы. И они, живые, рядом, огрызаются если случайно толкнул в суете большой перемены… А других, о ком услышал случайно: «Ада Михайловна… Помнишь твою первую учительницу? Умерла два года назад» – ты встречаешь в школьных коридорах, деловитых, грустных, веселых, не знающих своей обреченности. Тот разбился на мотоцикле, этот попал в плен в Кандагаре, а через неделю его голову подкинули к блокпосту – без глаз, ушей и языка. Этот умер в сорок, этот – в сорок три, от цирроза, спился, ясное дело… А этот – жив, но не выходит из дома, перенес четыре операции. И живы еще Высоцкий, Окуджава и Визбор. БГ – молод, ни у кого нет ни смартфона, ни даже интернета. И друзья кричат тебе с другого конца школьной рекреации: «Женька, давай сюда!» – а ты поворачиваешься и видишь кучку стариков, мертвецов и предателей в юных телах…

Да, сейчас я вполне могу сработать под девочку Алису из финальных кадров «Гостьи из будущего» и рассказать каждому, что его ждет. Только вот обрадуют ли их мои откровения? Нет уж, нафиг такое попаданство. Остается надеяться, что Женька не способен воспринимать мои эмоции и главное – мою память в полном объеме. Пока не способен.

И тут – щелкнуло. Уж не знаю, наложилась ли Женькина попытка на мой эмоциональный всплеск, или я сам интуитивно захотел спрятаться поглубже, уйти в мозговую тину – что угодно, лишь бы подальше от этой реальности, – а только из узкого тупичка возле кабинета труда на первом этаже наше общее тело вывел уже он. Я перепугался, что у альтер эго случится после такого насыщенного утра откат, и он с ревом ужаса кинется в медкабинет. Откуда его увезут прямиком в заведение, где персонал необычайно ласков, двери в палатах лишены ручек, а рукава рубашек, по странному капризу портного, завязываются за спиной. Но Женька приятно меня удивил. Нет, завис, конечно, ненадолго, благо перемена была длинная, в четверть часа. Но – собрался, выбрался из «убежища» и поплелся на третий урок. А мне оставалось только сидеть в уголке и обдумывать случившееся.

Выходило так, что после того, первого щелчка, поменявшего нас местами, мой разум испытал нечто вроде эйфории. Отсюда и все последующее фанфаронство – что на лестнице с завучихой, что потом на уроке истории. Почему? А кто его знает. Вот, к примеру, объяснение: немолодой разум не справился с выбросом молодых гормонов, захлестнули эмоции, а в результате…

Впрочем, ничего страшного ведь не произошло? На переходный возраст можно списать многое, особенно в самом начале учебного года, после трехмесячного перерыва. А вот дальше следует быть осторожнее. Пусть Женька сейчас обвыкнется с мыслью, что нас в его теле двое – похоже, это он уже понял. И прошелся-таки по самым верхам моей памяти. Успокоится, уверится, что его не собираются выбрасывать на помойку, чтобы освободить место для другого разума.

И еще. Теперь я воспринимаю его мысли и эмоции гораздо глубже, чем раньше. А он, зная о моем существовании, сможет отнестись более взвешенно и осмысленно к попыткам «вмешательства» изнутри. В том числе и попробовать от них «закрыться».

Получится ли? Проверяется опытом. Но с этим лучше пока повременить – еще один спонтанный щелчок, да еще посреди урока, нам точно не нужен. Посижу-ка я, пожалуй, спокойно, посозерцаю, отложив любые эксперименты. А дальше – будем посмотреть, как говорят в одном южном приморском городе.

Следующей, третьей по счету, была физика. Как и геометрия, это был первый урок по данному предмету в новом учебном году. Женька открыл учебник (Перышкин, тоже, между прочим, легенда…), и там обнаружились… сплошные «тепловые явления». Причем на начальном, самом примитивном уровне – никаких тебе трех законов термодинамики и циклов Карно. Даже обидно, все же по своему образованию я теплофизик…

Попробовать легким, наилегчайшим таким толчком помочь «реципиенту»? Нет, не стоит. Раз уж решил подождать с экспериментами, изволь исполнять. Тем более что на первом уроке ничего серьезного не ожидается. А я пока отдохну, все эти «щелк-щелк» даются, как выяснилось, довольно тяжело.

В то, что произошло дальше, с трудом поверит любой ценитель попаданческого жанра. Я… заснул. Нет, Женька продолжал бодрствовать – сидел на уроке (снова за одной партой с Астом), впитывал крупицы знаний, балбесничал, как водится, помаленьку. Отрубился именно я, мое сознание – видимо, эмоциональная перегрузка оказалась слишком сильной, и разум словно провалился в темный, глухой омут без флешбэков и сновидений, оставив юное альтер эго в гордом одиночестве.

Очнулся я часа через два, причем на улице. Уроки уже закончились, и Женька вместе с Астом неторопливо шли домой, на ходу обсуждая школьные события. Серега напирал на «доклад» о полковнике Карягине, «реципиент» благоразумно отмалчивался. Ну еще бы: а что он мог сказать?

После физики был еще один урок, география, после чего случился классный час, который я, естественно, проспал. А зря, как выяснилось. В прошлом году классной руководительницей нашего седьмого «А» была Алла Давыдовна, та самая миловидная «англичанка». В этом же ее место заняла учительница русского языка и литературы Галина Анатольевна – и останется нашей «классной» все три года, до самого выпуска.

Это были особенные, ни на что не похожие годы. Многочисленные поездки двух классов – нашего «А» и параллельного «Б», где классной была ее сердечная подруга, тоже «литераторша». Питер-Ленинград, Михайловское, Константиново, Шахматово, Бородино, просто лес с костром и ночевками в палатках…

Пушкинская перемена 30 января – большая двадцатиминутная перемена, во время которой актовый зал был набит битком, а мы читали стихи. Уроки, на которые она приносила из дома подсвечники, зажигала свечи и запирала на ключ дверь, чтобы не зашла ненароком завуч и не поломала атмосферу. Парты отодвигались, мы усаживались в кружок, и начиналось чтение Пушкина. Начитывала в основном сама: «И поводила все плечами, все улыбалась Натали» – почти ее портрет. Потом – ранний Маяковский, «Облако в штанах», «Флейта-позвоночник». А уж когда в программе появился Толстой… Темы сочинений: «Почему Андрей Болконский не женился на Наташе?», «Понял бы князь Андрей русскую пляску Наташи?», «В какой семье вы хотели бы воспитываться? У Болконских или у Ростовых?».

Лет через двадцать после выпуска, на юбилейной встрече она как-то проговорилась:

– Мы с Татьяной Иосифовной (та, вторая литераторша) раскладывали тетради и, беря каждую следующую, загадывали: этот – у Ростовых, этот – у Болконских. Почти ни разу не ошиблись.

А я помню, как Галина Анатольевна, придя в класс, сказала:

– Я поняла, почему так часто плачу от вас: почти все хотят жить в семье Болконских.

Я тогда, помнится, выбрал Ростовых. Ну симпатичен мне открытый, прямолинейный, как кавалерийская пика, гусар Николенька…

Вот такая учительница. А я самым вульгарным образом проспал ее первый классный час!

Видимо, Женька сумел уловить мое смятение, потому что по-быстрому закруглил разговор, попрощался с Серегой и заторопился домой. На прощание они договорились насчет завтрашней тренировки, и тут я снова слегка напрягся. Недаром, ох недаром Васич сулил еще вернуться к разговору о вчерашней моей фехтовальной эскападе…

Вторник, 5 сентября 1978 г.

Ул. Онежская.

Дело к ночи

Рефлексия – это «наше все» для истинного попаданца. Именно она, а отнюдь не стремление:

…затащить в постель свою первую любовь и вообще всех попавшихся по дороге красоток;

…избить школьных уродов, которые нещадно его чморили и вообще ставили в неприличные позы;

…перепеть/переписать все бестселлеры девяностых и нулевых под своим именем;

…поднять тучу бабла на фарце, кладах, подпольных тотализаторах, выигрышных номерах «Спортлото» и прочих темных и не очень схемах;

…сдать компетентным органам всех сколько-нибудь известных предателей, перебежчиков, маньяков;

…et cetera, et cetera, et cetera^[3] – далее по всем известному обязательному списку попаданца в позднесоветское прошлое.

Итак, рефлексия. Почему? Тут все элементарно. Вы думали, что самым сложным будет справиться с валом новых впечатлений, а также избежать оговорок, анахронизмов и прочих проколов, способных засветить попаданца перед органами и прочими заинтересованными и не очень лицами? Да ничего подобного. Потому что самое сложное – совсем другое.

Авторы, как и потребители «попаданских» романов, редко дают себе труд задуматься: а куда девается тот «я», который был «мной» в детстве, если я его заменил? Исчезает без следа? Растворяется в ноосфере? Живет вместе со мной?

Представьте, что вы – ребенок, в сознание которого начинает ломиться больной, выгоревший, проживший лучшие годы старик, стараясь сожрать его, вытеснить, не признавая за ним права на существование как таковое.

А с другой стороны: представьте, что вы взрослый, разумный человек, на которого обрушивается эмоциональная нестабильность подростка вместе со всеми моментами детства, которые давным-давно превратились для вас в остаточное сияние выгоревших звезд. Ребенок, которому вдруг стало со всей очевидностью ясно, что все, что на земле дышит и живет, рано или поздно ложится под разящую косу времени – и вот оно, непреложное тому доказательство.

Представили? Ау, санитары… И тут-то на помощь приходит она, рефлексия. Способ разложить по полочкам собственные эмоции, побуждения, намерения. Мало того, единственный, как выяснилось, разумный способ примирить с собой подростка, с которым вы делите тело. Не дать свихнуться обоим, мягко, шаг за шагом, на кошачьих лапках обходя по мере сил острые углы и стараясь не делать резких движений, которые все равно неизбежны…

Короче, я оставил Женьку в покое. Нет, больше не засыпал, вместо этого сумел вогнать себя в медитативный транс, сквозь который и воспринимал окружающую действительность. И пока он поглощал ужин (мама вернулась рано, сказала, что отпросилась с работы, благо ВНИИТЦ, где она числилась старшим научным сотрудником, неподалеку, на Флотской), пока рассказывал о новой классной, пока хвастался пятеркой по истории (ни слова о «совместном» докладе, мошенник эдакий!), пока делал вид, что готовит уроки (уселся за стол, пристроил перед собой учебник, а сам выдвинул ящик с розовым томиком Вальтера Скотта) – так вот, пока «реципиент» занимался обычными своими делами, я раскладывал по полочкам, нумеровал, выстраивал намерения, мысли, воспоминания. Делал все, чтобы после нового «щелчка» он получил стройную картину, материал для размышлений, почву для шага вперед в налаживании контакта. И сам не заметил, как сполз в глухое забытье.

На этот раз обошлось без наводящих оторопь новостных репортажей с ядерными ударами и огнеметными танками. Монитор, правда, имелся – он висел на противоположной стене, черный, кажется, даже покрытый пылью. Стол, пластиковая бутылочка газированного «Святого источника» (эта деталь почему-то отчетливо бросилась в глаза – все остальное было слегка размыто, не в фокусе, и лишь бутылка имела нормальный вид), россыпь разноцветных файлов, несколько ручек. Одним словом, офисная рутина.