КАК ВОСКРЕСЕНЬЕ СТАЛО ВТОРНИКОМ

Среди религиозных праздников, которые зимовщики на Новой Земле отмечали «весельем», был канун Великого поста, 16 февраля. Геррит де Вейр писал: «мы немного повеселились среди наших тягот и горестей: каждый внес свой вклад в виде сбереженной порции вина, чтобы выпить за то, что зима идет на убыль». В нидерландском оригинале этот день назван словом Vastelavont, которое означает буквально «канун поста», но само по себе не привязано ни к какому определенному дню недели. Великий пост в западных церквах начинается в Пепельную среду (англ. Ash Wednesday), а предшествующий день – последний день карнавала – носит название Жирного вторника (англ. Shrove Tuesday, хотя, пожалуй, на слуху в большей степени его французское название – Mardi Gras). Именно таким толкованием слова Vastelavont, по-видимому, руководствовался в 1609 году первый английский переводчик Дневника Уильям Филлип, решивший, что 16 февраля – это Жирный вторник. Вслед за У. Филлипом день этот называют вторником и другие комментаторы. Однако любой электронный календарь подскажет, что 16 февраля 1597 года было воскресеньем. В чём здесь дело?

Действительно, в соответствии с кальвинистскими традициями торжества и «веселье» можно было устраивать только по воскресеньям. Точное название последнего воскресенья перед постом – Papenvastelavont, что можно перевести как «папский канун». Смысл этого названия заключается в том, что священнослужителям полагалось начинать поститься на два дня раньше – в понедельник, а не в среду, – дабы они могли своим благочестивым примером удерживать паству от излишеств Жирного вторника. По-видимому, Геррит де Вейр или его издатель Корнелис Клас сочли, что в кальвинистском Амстердаме неуместно упоминать папу римского даже в столь нейтральном контексте, и сократили название праздника, чем ввели в заблуждение переводчиков и комментаторов.

ГДЕ ВИЛЛЕМ БАРЕНЦ СПРЯТАЛ СВОЮ ПРОЩАЛЬНУЮ ЗАПИСКУ

О событиях того дня, когда зимовщики покинули Благохранимый дом (13 июня 1597 года), де Вейр записал в «Дневнике»: Баренц заранее составил короткую записку («een cleyn cedelken» – в этом слове легко узнать русскую цидулю), вложил ее в «een muskets mate» и затем сам подвесил в дымоходе. Устаревшее и при том многозначное слово mate, по-видимому, вводило в заблуждение комментаторов, которые понимали его как «нечто сопутствующее мушкету».

В латинском переводе (1598) место хранения записки названо «огнестрельной мерой» (sclopi mensura), в английском (1609) – мушкетным зарядом (a muskets charge). С немецким переводом приключился курьез. В нюрнбергском издании 1598 года находим выражение «мушкетный орех» – ein Muscet Nuẞ. Орехом называлась деталь спускового механизма арбалета – барабан с выступами для курка и тетивы. Нелепость перевода бросалась в глаза: не только деталь эта отсутствует в затворе мушкета, но и записку в таком барабане спрятать негде. И уже в следующем немецком издании (1602) на его месте появляется «мускатный орех» – ein Muscatnuẞ. По-видимому, нюрнбергский редактор решил, что этот вожделенный предмет ост-индской торговли с его драгоценной оболочкой – идеальное место для сохранения послания!

В русских переводах «Дневника» де Вейра судьба контейнера, в котором хранилась записка, приняла другой оборот. В издании 1936 года он назван «мушектным разрядом» со сноской: «В голландском оригинале “положил ее в мушкетный патрон”». В издании 2011 года – «мушкетный патрон». Встречается еще и «мушкетная гильза». Но вот только в XVI веке мушкеты были дульнозарядными: ни гильз, ни патронов в нашем сегодняшнем понимании еще не существовало.

Записку Баренца обнаружил в 1876 году англичанин Чарльз Гардинер. Передавая свою находку лейтенанту Колемансу Бейнену, Чарльз Гардинер надписал на пакете: «Fragments of manuscript found in powder-hom,» то есть «Фрагменты рукописи, найденные в пороховом рожке». Когда пакет попал в Морское министерство и Государственный архив, там прочитали: пороховой рог, или пороховница. Среди реликвий Благохранимого дома такой рог имелся, и всё сразу стало на свои места! В настоящее время этот пороховой рог находится в коллекции Национального музея в Амстердаме, и вплоть до сегодняшнего дня его сопровождает пояснительный текст: «Покидая зимовье, Баренц и ван Хеймскерк поместили прощальное письмо в пороховой рог. Три столетия спустя рог был обнаружен вместе с находившимся в нём письмом. Выставить письмо не представляется возможным ввиду его ветхости».

Пороховой рог, в котором якобы хранилась итоговая записка (апология) Виллема Баренца и Якоба ван Хеймскерка. Rijksmuseum, Amsterdam (шифр хранения: NG-NM-7764)

Казалось бы – записка, или апология, Виллема Баренца и Якоба ван Хеймскерка, найденная на месте зимовки, должна была поставить точку в спорах о достоверности «Дневника» Геррита де Вейра, ведь ключевые даты обоих документов полностью совпали! Однако этого не произошло. Выходило, что де Вейр либо не видел, куда Баренц положил записку, и эпизод выдумал, либо не знал, как правильно назвать пороховницу. Столь очевидную предвзятость несложно объяснить: в 1870-е годы, когда записка Баренца было найдена и прочитана, за де Вейром тянулась репутация легковесного сочинителя историй о путешествиях.

Заряжание кремневого мушкета в XVI веке было трудоемким делом и состояло из ряда действий, которые нужно было выполнить в строгой последовательности. Порох, пули и пыжи хранились отдельно друг от друга. Объём порохового заряда, засыпаемого в ствол, необходимо было тщательно отмерять, ибо просчет мог привести либо к неэффективному выстрелу, либо к разрыву ствола с печальными последствиями для незадачливого мушкетера. Полагаться на безошибочность действий в боевой обстановке было бы опрометчиво. Поэтому стрелок использовал индивидуальные пороховые заряды, которые сам отмеривал заранее и помещал в специальные контейнеры, которые в зависимости от материала и формы можно было назвать зарядными пеналами, трубками, стаканчиками, мешочками и проч.

Солдат с мушкетом и открытой пороховой мерой (kruitmaat). Якоб де Гейн. Ок. 1597–1608. Rijksmuseum, Amsterdam. PD

Стрельцы в 1613 году. Иллюстрация 106 из книги «Историческое описание одежды и вооружения российских войск» под редакцией А. В. Висковатова, Том 1. СПб, 1841

Мерные пороховые рожки из новоземельской коллекции Национального музея в Амстердаме. Слева – рожок в кожаной оболочке (шифр хранения: NG-NM-7708-2); справа – рожок без оболочки и без донышка, что позволяет понять, как он был сделан (шифр хранения: NG-NM-7765-1-2)

Около дюжины таких контейнеров крепилось на шнурах к перевязи стрелка-мушектера.

Использование мерных пороховых зарядов не ограничивалось Западной Европой. Так, в Московском государстве в снаряжение стрельца (он же – мушкетер) входила перевязь-берендейка, к которой крепились зарядцы – деревянные мерные пеналы с заранее отмеренным количеством пороха, рассчитанным на один выстрел.

Одно из значений староголландского слова mate – мера. В современном нидерландском языке ему соответствует слово maat. Выражение, употребленное де Вейром: in een muskets mate – относится именно к такому мерному пороховому контейнеру. Пороховые зарядцы, применявшиеся зимовщиками на Новой Земле, изготавливались из листовой латуни и обтягивались кожей. Они имеют характерную коническую форму, как хорошо видно на примере экспонатов того же Национального музея. Как охотник, Чарльз Гардинер догадался о назначении предмета, в котором им была найдена записка, и употребил наиболее подходящее выражение, отвечающее его форме – пороховой рожок, или, по-английски, powder-horn.

Любопытно, что в каталоге коллекции Национального музея в Амстердаме такие мерные пороховые рожки названы общим термином musketmaat, что с поправкой на 400 лет эволюции языка полностью соответствует слову, употребленному автором Дневника. Геррит де Вейр был точен – как всегда!

ЛЕЙТЕНАНТ ФЛОТА Л. Р. КОЛЕМАНС БЕЙНЕН И ЯХТСМЕН ЧАРЛЬЗ ГАРДИНЕР

Кроме моряков XVI века и исследователей века XX, у книги, которую вы держите в руках, есть еще целый пласт героев – те, кто шел по следам Баренца в XIX веке. Среди них есть яркие неординарные личности, о которых нам не стоит забывать.

Лауренс Рейнхарт Колеманс Бейнен (1852–1879) прожил короткую и яркую жизнь, прославившись в первую очередь как страстный сторонник возвращения Нидерландов в арктические моря. Младший сын фармацевта из Гааги (два его брата стали генералами), в 19 лет получил звание мичмана, в 22 – лейтенанта флота. Участвовал в двух арктических плаваниях на борту английской яхты Pandora (1875–1876). В возрасте 24 лет выполнил работу, которую принято считать уделом убеленных сединами ученых мужей, – редактировал 2-е английское аннотированное издание «Дневника» де Вейра, вышедшее в свет после открытий Карлсена, Гундерсена и Гардинера. Умер в возрасте 27 лет в Индонезии, когда нестерпимые боли – результат обострившейся в тропическом климате хронической болезни – привели к самоубийству.

Его 260-страничная биография вышла 19 изданиями на нидерландском и английском языках (1880–1918). Имя Л. Р. Колеманса Бейнена последовательно носили несколько кораблей, последний, пятый из которых получил его в 1964 году.

Чарльз Гардинер, в 1876 году изменивший под обаянием личности Колеманса Бейнена свои планы и отправившийся на Новую Землю, где среди других важнейших свидетельств обнаружил записку Баренца и Хеймскерка, писал ему по возвращении: «Я не могу выразить словами, насколько я обязан Вам за тот интерес, который Вы явили к реликвиям Баренца, и за Ваше согласие позаботиться о них. Если Ваши соотечественники готовы их принять, я сочту за великую честь и буду лишь безмерно гордиться тем, что в моих силах было сделать им этот дар» [De Jonge 1877: 39].

Л. Р. Колеманс Бейнен

Траулер «Л. Р. Колеманс Бейнен» в море. 1964–1979

Сам Чарльз Лоренс Вир Гардинер (1849–1925) был состоятельным молодым человеком, унаследовавшим значительные земли в Южном Оксфордшире, который вел «холостяцкий образ жизни» в поместье на берегу Темзы (впоследствии превращенном в яхт-клуб). Яхта Glowworm была построена по его заказу в 1876 году на верфях Day & Summers в Нортаме и предназначалась для «развлекательных круизов». Встреча с Колемансом Бейненом стала судьбоносной. Плавание на Новую Землю оказалось его первым и единственным таким круизом. Навсегда вписав свое имя в историю полярных исследований, он в 1878 году продал Glowworm, а в 1891 году женился и перебрался в Девоншир, где прожил до конца своих дней на берегу моря, но в морских экспедициях более участия не принимал.

БЛАГОДАРНОСТИ

Завершая редакторское вступление, я бы хотел выразить свою искреннюю благодарность и глубокую признательность всем тем занятым и прежде незнакомым мне людям, которые с готовностью откликнулись на мои просьбы помочь разобраться с тем или иным вопросом, возникшим в процессе редактирования книги. Среди них – Джордж Маат (Лейден), Елена Шамильевна Галимова (Архангельск), Петр Владимирович Боярский (Москва), Эрки Таммиксаар (Тарту), Эндрю Янг (Сан-Диего), Мила Зинкова (Сан-Франциско), Йоррит-Ян Верлаан (Утрехт). Моя особая благодарность и низкий поклон Марии Смольяниновой за предоставленные тексты оригинальных отчетов Дмитрия Федоровича Кравченко.

Денис Хотимский

От автора

Это книга о людях, которые живут мыслями о Виллеме Баренце и отправляются по его стопам на Новую Землю в завершающем десятилетии XX века, как только Российская Арктика становится открытой для иностранцев.

Через 400 лет после исторических арктических плаваний нидерландцы вернулись на место, где зимовали их соотечественники. Для всех нас, чье детство и юность пришлись на эпоху холодной войны, Новая Земля находилась словно на другой планете. Лежащий за непроходимыми многолетними льдами, а позже накрепко закрытый железным занавесом, архипелаг оставался недосягаемым на протяжении многих поколений. Но мир изменился быстро и неожиданно. Вместе с нашими вновь обретенными русскими друзьями нидерландские исследователи и искатели приключений изучали останки зимовья и занимались поисками судна и могил нидерландских первопроходцев. Двадцать пять лет спустя, листая наши старые экспедиционные журналы, мы видим, что они удивительным образом отражают дух того времени: нашу радость от узнавания этой необыкновенной земли и от встречи друг с другом.