Помощь пришла совершенно неожиданно. Какие-то крепкие мускулистые руки схватились за борт нашей лодки, нас крепко держали и притянули к другой лодке, в которой было несколько мужчин. Нашу лодку цепью привязали, и наши спасители повели ее за собой, подальше от водоворота. Поистине это было чудом! Уже близкая трагическая развязка так и не состоялась. Оказывается, что наши крики все-таки были услышаны. Было так темно, что разглядеть лица своих спасителей мы не могли. Можно было только бесконечно от всего сердца их благодарить.

Екатерина Павловна была счастлива, счастлива большим материнским счастьем. Нас, промокших до нитки, ждала вся «Калинка»… В тот вечер, казалось, не будет конца рассказам о переживаниях, конца дружеским объятиям.

Новая русская школа

Пятнадцатого июля 1907 года А.М. писал Екатерине Павловне в Париж: «Вот что: говорят, московский директор гимназии – той, которую расстреляли в декабре, – я забыл его фамилию, – открывает в Женеве или Лозанне учебное заведение, к[ото]рое он – будто бы – хочет поставить образцово. Что ты думаешь о том, чтобы посещать это заведение? Учиться ему надо систематически, пора уже, мне кажется».

Директор гимназии, о которой пишет Горький, – Иван Иванович Фидлер – либеральный общественный деятель, левый кадет. Во время Декабрьского вооруженного восстания 1905 года в его училище работал революционный штаб, с согласия Фидлера выступали с лекциями большевики. 5 декабря в помещении училища прошла общегородская конференция, на которой большевики постановили объявить 7 декабря всеобщую стачку с тем, что затем она перерастет в вооруженное восстание. 9 декабря училище, в котором находились отряды дружинников, подверглось артиллерийскому обстрелу со стороны правительственных войск. Здание было полностью разрушено, свыше ста дружинников арестовано.

Иван Иванович был вынужден эмигрировать в Швейцарию, там, в окрестностях Женевы, он открыл Новую русскую школу. Чуть позже школа переехала во Францию, в предместье Парижа – Плесси-Пике и, наконец, в Фонтенэ-о-Роз. В школе практиковалось совместное обучение, между учителями и учениками установились товарищеские отношения. Школа рассматривалась как единая семья – никаких начальников и подчиненных, а лишь старшие и младшие члены семьи. В то время это было делом новым, можно сказать революционным. Поэтому, хотя в основном школа была рассчитана на детей эмигрантов, многие родители, не довольные «казенщиной» учебного дела в России, посылали своих детей к Фидлеру. Неудивительно, что и А.М. настоятельно рекомендовал определить Максима именно в эту школу.

Из письма А.М. Екатерине Павловне: «Я против русской школы, совершенно сбитой с толку, пагубной теперь для всех детей вообще, для Мак[сима] – мальчика нервного, в особенности…То, что творится в наших гимназиях, обеспечивает стране тысячи больных анархистов, хулиганов, всячески искалеченных людей. Я думаю, что Фидлер с его практическим опытом и – как я слышал – горячей любовью к детям может организовать приличную школу. Мак[симу] нужно общество детей, вероятно он найдет его в этой школе, это общество – самое главное. Затем я слышал, что Фидлер хочет ставить дело на почву опытного воспитания, т. е. прогулки, изучение природы, естественные науки и т. д.».

Екатерина Павловна, правда, считала, что мальчика все же лучше отдать в парижскую школу, где он мог бы в совершенстве освоить французский язык. Ей не нравились некоторые методики преподавания у Фидлера, к примеру, заучивание наизусть больших отрывков прозы, но в конце концов вопрос был решен в пользу Новой русской школы.

Учительский состав целиком состоял из эмигрантов, представителей различных партий и направлений: большевики и меньшевики, анархисты, эсеры от крайне правых до террористов. Такой «пестрый» состав вынудил Фидлера просить учителей не вносить партийных разногласий в ученическую среду. Учителя заключили между собой договор об исключении «партийности» из стен школы и соблюдали его довольно строго, так что школа представляла собой некий «либеральный остров», куда не доходили партийные распри эмигрантской среды.

Среди учителей было много людей с интересными биографиями. Учитель математики и физики Александр Коваленко – инженер-механик на знаменитом броненосце «Потемкин». Во время восстания он был единственным из офицеров, кто перешел на сторону матросов, затем бежал в Румынию, оттуда в Швейцарию. Учи́теля истории вывезли с места ссылки в Сибири в книжном шкафу, учитель химии – организатор подпольной лаборатории взрывчатых веществ. Школьный врач и воспитатель Николай Семашко – один из видных нижегородских большевиков, в 1907 году он эмигрировал в Швейцарию, затем уехал в Париж и работал в Новой русской школе, в ней же учились его дети.

Количество учеников было невелико – в лучшие годы человек 40–45, иногда в старших классах училось всего по 2–3 ученика. Материальное положение школы было достаточно тяжелым, существовала она в основном на деньги, поступающие от богатых родителей из России. Многие учителя не обладали профессиональным опытом и смотрели на свою педагогическую деятельность как на временную, но к делу своему относились ответственно, а вне школы, как вспоминал Семашко, посильно помогали своим партиям в России.

Большое внимание в Новой русской школе уделяли изучению естественной истории, литературы, географии, там организовывали литературные кружки, устраивали совместные чтения, ученики писали рефераты, не забывали и о спортивных играх. Двухэтажное здание школы располагалось в обширном старинном парке. Тенистые аллеи сменялись солнечными лужайками – места для детских игр и прогулок было более чем достаточно. Ученики работали в собственном фруктовом саду и огороде, вообще приучались многое делать своими руками.

Максим писал отцу: «У нас в школе только и думают, как бы устроить лаун-теннис, все мы очищаем от дерна площадку. Мы уже кончили снимать его и теперь будем посыпать его известкой, утрамбуем и посыпем песком и опять утрамбуем… Сегодня воскресенье, все соберутся в школе работать…»

Ученики издавали собственный журнал, печатали на гектографе газету, материалы для которой получали от «собственных корреспондентов» из русских гимназий. Все бывшие ученики с теплотой вспоминали годы, проведенные в школе, не омраченные «казенщиной».

Максим, по отзывам учителей, был трудным ребенком. Хорошее общее развитие и природные способности сочетались с большой впечатлительностью, нервностью, рассеянностью. Невероятная застенчивость порой сменялась безудержной шаловливостью. В детстве Максим часто болел, пропускал уроки, что также вредило занятиям. «Живость» мешала ему сосредоточиться на занятиях, то, что было ему интересно, – он схватывал на лету, и хотя занимался вполне удовлетворительно, не стремился стать первым учеником. Возможно, права была Екатерина Павловна насчет занятий в обычной парижской школе, где и дисциплина, и требования к ученикам были строже.

У Максима с детства обнаружились хорошие способности к рисованию, и он с увлечением делал зарисовки для школьной газеты. Интересовался историей, а изучение географии России и других стран пробудило в нем интерес к коллекционированию марок. А.М. поощрял это увлечение и посылал ему интересные экземпляры. Горькому приходило много писем от детей из России с просьбой прислать им марки, и он просит сына составить из лишних экземпляров, которых к тому времени скопилось довольно много, несколько маленьких коллекций и отправить их российским ребятишкам. Он пишет: «Пусть лучше этим невинным делом, чем играть в “экспроприаторов”, “военный суд” и убивать друг друга да и вешать, как они это делают». Так он ненавязчиво учил сына умению делиться и помогать другим. Увлечение коллекционированием у Максима продолжалось долгие годы, и уже в зрелом возрасте он составил очень интересную коллекцию, включавшую в себя и редчайшие экземпляры.

Еще одно увлечение, уже из области спорта, – велосипед. Как и все мальчишки, Максим живо интересовался французской борьбой, боксом, футболом, научился очень хорошо играть в теннис, но велосипед – его новая страсть! Поначалу родители отнеслись к этому увлечению с большим беспокойством. А.М. писал Екатерине Павловне: «Уговори сына, чтобы он бросил мечту о велосипеде, это для него безусловно вредно с его слабым сердцем и порывистым характером. Ведь, уж если он поедет, то – конечно – стрелой! А это приведет его к пороку сердца». Пришлось Максиму на время отложить мечту о велосипеде. Отец писал ему: «Ты страшно обрадовал меня тем, что отказался ездить на велосипеде – поверь мне, это для тебя было бы вредно, и я очень боялся бы за твое здоровье». Только года через два родители сдались и приобрели Максиму велосипед. Теперь почти каждое воскресенье он со школьными товарищами устраивал велопробеги по окрестностям Парижа.

В школе у Максима была масса приятелей, но, пожалуй, только один настоящий «закадычный» друг – Костя Блеклов. Максим был довольно замкнутым мальчиком и говорить обо всем мог только с отцом. Но фантазия и энергия у него были поистине неистощимы, и все ребята боготворили его. Он постоянно выдумывал то одни, то другие игры: сражение вражеских армий, игры в «диких» с лазаньем по деревьям в парке, но никогда мальчишеские шалости не перерастали в хулиганство. Все учителя отмечали его искренность и простоту. Не выучив урока, никогда не «вилял», а, глядя в глаза учителя, честно признавался: «Я сегодня урока не приготовил». Максим никогда не позволял себе выдать товарища по своим шалостям, предпочитая взять всю вину на себя.

Годы учения в Новой русской школе совпали с зарождением авиации во Франции, и Максим «заболел» небом. Все свободное время он с друзьями проводил на аэродромах Парижа, видел первые полеты Уилбера Райта в Жювизи, наблюдал, как строятся новые аэродромы, как один за другим устанавливаются новые рекорды высоты и скорости полетов крылатых машин, как появляются новые национальные герои – летчики.

Макс мечтал стать авиатором, в письмах отцу с восторгом делился впечатлением от полетов «Блерио», «Стрекоз», «Антуанет», с увлечением описывал их технические характеристики. Он строил модели планеров с двигателем-резинкой: резина туго закручивается, ее отпускают, и «она крутит винт с такой быстротой, что аэроплан летит». Его интересовало все: конструкция планеров, моторов, их мощность и т. д. Он собирал фотографии, вырезки из газет и специальных журналов, тщательно следил за литературой. Максим подписался на журнал «Ла Ви эн гранд эр» («Жизнь на открытом воздухе») и другие, даже специально стал изучать английский, чтобы читать техническую литературу в подлиннике. Он внимательно следил за всеми авиационными новостями, посещал выставки авиатехники в Париже. На рисунке Максима 1911 года – самолет с двумя фюзеляжами, очень похож на «Ньюпор», модель, появившуюся только в 1913 году. В дневнике он записывает: «Читал в старом журнале “La Vie en grandair”, какое сопротивление оказывают тяжи и шасси. Вот если бы сделать его выдвижным. Недурная идея. Посоветуюсь с К[остей Блекловым], но раньше сам попробую». Почти в каждом письме своему другу он писал об авиации, посылал рисунки с подробными описаниями различных конструкций самолетов.

А.М. поддерживал интерес сына к авиации, но в письмах аккуратно и с юмором советовал не забывать и о других увлечениях: «Дорогой мой, это хорошо, что тебя интересует воздухоплавание, а не воздушных замков построение, но я тебе скажу: воздушные замки тоже хорошая штука, когда их строишь. Живи мальчуган, интересуясь всем, все и будет интересно. Жизнь пойдет стремглав, и не увидишь, как станешь сед, хром на обе ноги, плешив и т. д. Читай побольше, музыке учись…»

Из другого письма:

Дорогой мой дирижабельщик и планерщик!